Пеликан обомлел и потерял дар речи. Володя, посвященный в его переживания, дивился раскручивающейся, будто на экране кино, несуразице.
С одной и с другой, и с любой стороны все происходящее было полнейшей нелепицей. Эта Света, эта коротконогая хитрая носатая, по его разумению третьесортная, девица - по всем внешним и внутренним качествам явно стояла на иерархической лестнице человеческой значимости где-то гораздо ниже уровня Пеликана. Она появлялась неизменно на танцах и всюду на людях вместе с Инной, словно бы состегнулась с ней, всегда они были рядом, так что на ее фоне Света вроде бы сразу выпрыгивала наверх. Как ни заурядна была Света, срабатывал эффект контраста, потому что Инна с ее веснущатым и рыхлым лицом казалась - и днем и при электрическом освещении - сущей уродиной. И что действительно нельзя было не заметить у Светы - кожа лица у нее была необыкновенно нежная, бархатная с непередаваемо здоровым, по-детски розовым оттенком.
Но, на вкус Володи, черты лица и весь ее облик были таковы, что никакой "цвет лица" или любые отдельные детали не могли быть сами по себе сколько-нибудь привлекательными: главную роль играло все в целом впечатление. Но для Пеликана, видимо, этот "цвет лица" затмил все остальное и явился той самой ленточкой, в которую влюбляется дошкольник, в полной уверенности, что влюбился в девочку-принцессу.
Находил ли он в ней ум? Благородство, грацию, изящество? Девичью прелесть? Понимание? Он на самом деле как зеленый юнец уже несколько недель вновь и вновь пытался неуклюже сблизиться с ней, подходил на танцах, иногда она соглашалась протанцевать с ним, иногда - отказывала, никогда не допуская вечерние прогулки вдвоем, что было в порядке вещей у студентов и студенток, намеревающихся сохранить дружеские отношения. Она избегала его. Играла? Или просто не хотела знать? Он уходил на другой конец зала, выходил за колонны, в коридор; курил; страдал молча. Никому и в голову не приходило, что такое может случиться с Пеликаном. Только два человека знали. Александра догадалась почти сразу же, почувствовала, да и никакие увертки не могли обмануть ее, когда Пеликан отступил от регулярных встреч, оборвал их. Володе он сам рассказывал обо всем, изливал душу.
29
Пеликан и Володя, Света, Клара и Инна шли в торец здания, на кухню.
Клара передвигалась несколько впереди, неся всю необходимую утварь и продукты. Ведерко с рыбой нес Володя; ничего не соображая в готовке, как надо поступить с рыбешкой, сколько и чего добавить, - он шел следом за Кларой, шутил весело и снисходительно, разукрашивая предстоящую процедуру и испытывая к Кларе вполне приязненное чувство, в ответ на ее веселый смех и интерес к его шуткам.
Рядом, на полшага отстав, была Инна, и тоже смеялась, когда слышала смех Володи и Клары. А рядом с ней, также отстав на полшага от нее - иначе не позволяли габариты коридора, - шли Пеликан и Света, которая делала вид, что ловит каждое слово Володи.
- Слишком много народа на одну кастрюлю. Оставим их… Света, давай пока они готовят почитаем стихи… А? - Засунув руки в карманы брюк, Пеликан смотрел себе под ноги: лоб был нахмурен, каждое слово будто с усилием выдавливалось через плотно сжатые губы. - Света…
- Я не хочу, - протяжно, словно в задумчивости, произнесла она.
- Не любишь стихи?
- Люблю. Сейчас не хочу, - Света легко махнула рукой.
- А если я… свои стихи… тебе почитаю.
- Потом…
- Пелик, она стесняется, - сказал Володя, - стесняется сказать, что она не любит стихи; любит прозу.
Он пропустил их вперед, чтобы они лучше его слышали, униженное поведение Пеликана вызвало гнев, направленный на Свету. Все было противоестественно - как если бы Земля завертелась вокруг Луны. Жуткая фигура, подумал он, глядя на Свету сзади.
- Светлана, а что такое проза, - спросил он, - ты кумекаешь? Или еще не доросла до этого открытия, сделанного мольеровским придурком?
- Цес… Цес… Сбавь тон. Ты слишком, - вмешался Пеликан, - напористо… Светлана, остаемся с ними?
- Боря, поступай как хочешь. Я-то при чем?
- И впрямь, - не выдержал Володя, - при чем тут Светка? Впрямь, - неожиданно придрался он к своему слову, разряжая вспыхнувшее было недовольство. - Впрямь - наискось и вкось - сикось-накось - все идет наперекос… Вот вам стихи.
- Бессмыслица, - сказала Света.
- Не скажи, - сказал Володя.
Пеликан молчал.
Впереди них из двери кухни вышла Александра, неся в руке чайник с кипятком. Она прошла мимо, Володя поздоровался, у нее, показалось, увлажненно блеснули непроницаемо темные стекла очков.
Сделалось нестерпимо стыдно. Но Пеликан сам вправе был выбирать - хорошо или бездарно - и он вправе был рассчитывать на искреннюю поддержку друга.
Володя в прошлом пробовал высказать откровенное мнение; Пеликан ничего не хотел слышать неуважительного о своем предмете.
Уху варили весело, в хорошем настроении. Может быть, поэтому она получилась такая вкусная и так порадовала компанию. Даже Света, отбросив фальшивую сдержанность, радостно смеялась, что-то резала, чистила, лезла ложкой в кастрюлю. Шеф-поваром была Клара, добавившая в уху картофель и морковь и лук и специи - намного больше продуктов, чем собственно количество наловленной рыбы. Запах от кастрюли поднимался восхитительный. Случайные люди на кухне принюхивались не без зависти, шутили как-то неуверенно, по-видимому, не прочь были бы присоединиться. У Пеликана и Володи слюнки текли и мутилось в голове от голода.
Кастрюлю с готовой ухой торжественно несла Клара, никому не доверяя, поднялась по лестнице на второй этаж. Инна побежала вперед, открыла дверь комнаты.
Уселись за стол. Чистая комната, чистые тарелки. Оказался у хозяек хлеб - белый и черный. Разлили уху по тарелкам. Нарезали хлеб. Стали есть, обжигаясь, дуя на ложку. Девочки успевали смеяться и разговаривать. Мужчинам досталась еще добавка.
- Она притворяется холодной, - сказал Пеликан с довольным видом, когда он и Володя покинули женское общежитие.
Оба они слегка опьянели от сытости.
- Ну, что ты, Пелик? Холодная? Да я язык и всю глотку обжег!..
- Она прелесть, - сказал Пеликан.
- Ты, конечно, имеешь в виду уху.
- Ты отлично понимаешь, паразит, кого я имею в виду.
- Ну, если кого, то это ясное дело - Клару.
Пеликан посмеялся снисходительно.
- Мы каких-то несколько жидких рыбешек принесли. А получили царский обед. А? Цес. Они сколько провизии всобачили!.. Подругу, Цес, надо выбирать после того, как поешь ею приготовленную пищу.
- Ты выбираешь Клару?
- Шутки в сторону!.. Как ты думаешь, почему она избегает меня? Совсем я ей безразличен? Или стесняется по-девчоночьи?.. Позабыл по старости, как и почему происходит у детишек.
- Пелик, ты знаешь что? Притворись, что ты заболел.
- Как так?
- Сиди в комнате, а мы всем скажем, что ты болен. Тяжело болен.
- Чем?
- Не важно… Дня два не показывайся ей. Вот тогда узнаешь, безразличен ты ей или нет. Если хоть чуть-чуть чего-то питает к тебе, обязательно придет к нам, в мужской корпус придет. Ни на что не посмотрит.
- Хм… Ты так думаешь?
- А как же иначе? У Бальзака такие вещи досконально расписаны. В какую бы игру женщина ни играла, если ее любимый человек в опасности, - она забывает о своей игре и подчиняется своей тревоге за его жизнь. А потом возьми лодку и поезжай с нею на середину пруда, там и объяснись.
- Перевернут, черти. Мне лично плевать. Но умеет ли Света плавать. Как бы не случилось беды.
- Не узнаю Пеликана. Ты с этой… Светой - в осторожную бабу превратился!
30
С наступлением экзаменационной сессии большинство обитателей общежития лежали или сидели с конспектами и учебниками в тени деревьев на берегу Голицынского пруда.
Некоторые красавцы, стоя под лучами солнца, методично поворачивались и подставляли поочередно части тела, обретая равномерный, изысканно бронзовый загар.
Лодочный сезон был в разгаре. Конечно, брать с собой в плавание книжку или тетради считалось небезопасным.
Людей в купальных костюмах, как правило, оставляли в покое. Но стоило появиться в лодке мужчине в брюках или девушке в платье - с обоих берегов, с проплывающих лодок кидались, словно хищные акулы, пловцы, вцеплялись в борта лодки-жертвы, и не помогали никакие мольбы, их просто не слышали. Традиция не щадила никого, будь то председатель студсовета или вспыльчивый и опасный Джон, или какое бы то ни было беспомощное существо с косичками.
- Ты их видел? - К Володе подошел Пеликан в идеально белых, наглаженных брюках. - Катаются, голубчики. Со мной она не соизволила…
Володя, прижав рукой страницу учебника, лежащего на земле, другой рукой сделал козырек над глазами и посмотрел снизу вверх на приятеля:
- Пелик! ты просто ослепителен!.. Ну, ты даешь! Откуда у тебя брюки? Не вздумай садиться в лодку. - Он, загнув страницу, захлопнул и бросил книжку на траву.
- Вон посмотри, - сказал Пеликан, стоя над ним.
- Да вижу. Ну, и черт с ней! Наплюнь.
- Нет, не черт с ней… Ты ни черта не понимаешь, - с понурым видом произнес Пеликан.
- Понимаю, Пелик… Не обращай внимания, - Володя произнес небрежно, чтобы не обнаружить своего сочувствия, - мало ли кто с кем катается в одной лодке. Вылезет Леондрев - сядут другие. Или твоя Света пересядет. К тому же, гляди, мудак Леондрев в рубашке, а она в платье. Потерпи, их сейчас перевернут.
- Не хочу, чтобы их перевернули!.. Давно замечаю его с нею.
- Э, Пелик, тебе мерещится. Чтобы Светка и Леондрев?..
- Да. Часто.