15
Контраст с комсточетыре был поразительный.
Всего четыре кровати. Радиоприемник. Настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром. Никакого бардака - чисто, аккуратно. И - свет, сколько угодно, хотя бы до утра.
Из постоянных обитателей присутствовал один Модест. Он был детдомовский, и ему некуда было уехать.
Петров задерживался с приездом.
Заходили в комнату Валя Ревенко, Фаина, сидели подолгу, болтали о всякой всячине.
Однажды пришла Александра. Володя, наслышанный о ее талантах, робко помалкивал. Но недолго. Эта очкастая эрудитка притягивала его, в особенности когда он заметил, что его отношение небезразлично ей и за ее сдержанной и самовластной манерой открывается доброе внимание, способное обернуться, быть может, пониманием, - он понесся с горы.
Прочитал несколько своих стихотворений. Дал прочесть рассказ, еще незаконченный, переписанный разборчивым почерком на вырванных из тетради листах в клеточку. Они обособились и до ночи говорили о литературе. О жизни. О цели.
- Боря Петров тоже пишет стихи. Вы подружитесь.
Слова Александры прозвучали приятным подарком, согревшим сердце.
Он не без опасения ожидал первой встречи с Пеликаном. Если Модест встретил его хмуро и безразлично, не будет ли реакция главного сожителя враждебной? Слава Сорокин, правда, отнесся сразу к Володе как к своему, обрадовался появлению у них в комнате безобидного и незлобивого человека.
- Хорошие стихи?
- Разные. Но он ищет, старается понять. В чем-то вы похожи.
- Лет с тринадцати, всю сознательную жизнь, я знаю, - сказал Володя, - все-таки жизнь не имеет цели. Все умрут, всё умрет. Остальное - софистика… Зачем? Руки опускаются, и ничего не хочется. Скучно. Тошно жить. Тухлые зубрежники ходят на лекции и сидят, повторяют падежи. Их цели - в действительности дерьмо! Удивительно, сколько внимания уделяют пустякам, не задумываясь о главном. Сдать зачет - разве это цель жизни? Выиграть в баскетбол…
- А может, они правы?
- Как так?
- Жизнь дана - надо жить. По законам жизни. Кто-то из них, наверное, верит в Бога; это дает прочную основу.
- В комсточетыре со мной жил парень, Киря Смирнов. Он верующий, все о нем знали. Тихарь, блаженный… Бога нет; от страха принимают Его, как утопающий хватается за соломинку. И я бы с удовольствием поверил - но Его нет, Его нет!..
- Почему?
- Потому что как может Он быть в бесконечности в прошлом? В будущем бесконечно долго и далеко - еще куда ни шло. Но бесконечно в прошлом?
- Некоторые люди непосредственно ощущают Бога, соприкасаются с Ним. Именно из них - пророки, апостолы, передающие всем другим людям Божьи заповеди. Чудеса в давние и недавние времена засвидетельствованы многими очевидцами.
- Ты это серьезно? - Володя с недоверчивой усмешкой посмотрел на нее. - Все откровения и чудеса - либо гипноз, либо самогипноз. Полуобморочные фантазии. Психические процессы в мозгу экзальтированных человеков.
- А ты подумай, что такое бесконечность. Бесконечный ряд чисел. Он существует, мы знаем, что существует. Потому что неправда, что числа конечны: всегда можно добавить еще число, и еще число. Но мы можем его представить, понять? Мы знаем - но не понимаем. Одинаково неверно, что бесконечность четная, и неверно, что она нечетная, хотя всякое число либо четное, либо нечетное. Так и вера в Бога. Паскаль говорит, что можно знать - верить - что Бог есть, не понимая, кто Он такой. Мы вообще обо всем способны судить только с точки зрения нашей земной логики, а логика других измерений нам недоступна.
Он хотел бы ей сказать: "Прости меня, прости!" Но сидел, молча и неуютно поводя плечами, вспоминая со стыдом, как минутой ранее он вдруг подумал о ней как о непроходимой дуре.
Зная себя, он боялся смотреть ей в глаза: наверняка его мысль она тогда же прочла без труда на его по-идиотски наивной физиономии.
А она забавлялась симпатичным мальчишкой, его горячностью, выплескивающей то телячьи восторги, то страдальческую меланхолию; он не хотел оставаться успокоенным, он тоже обостренно искал по широкому кругу. При том в ее планах было укрепить взаимную симпатию с человеком, который на многие месяцы остается под одною крышей с Пеликаном и, скорее всего, сблизится с ним.
- И ты думаешь, - медленно произнес Володя, - что наше "я" это и есть наша душа? Где она? В каком месте?
- Ни в каком, - ответила Александра.
- Вот тело. Вот мозг - в нем разум и память; здесь мысли. Это - душа?
- Нет. Это все земное. Душа, дух - иное. Совсем иное. Она в нас, но мы почти не ощущаем ее. Она сокрыта в нас.
- И ты веришь во все это?
- Она оказывает на нас влияние, - продолжала Александра. - А мы своими поступками, своими мыслями и словами влияем на нее. И ты, если внимательно присмотришься к своим чувствам, увидишь, как нечто - твоя душа - подталкивает тебя в какую-то сторону, к каким-то действиям, а другие пути перекрывает, словно выстраивает преграду… Ты творческий человек, Вова, у тебя связь с космосом. И ты не можешь не чувствовать эту связь. Ты просто не понимал сам, что означает твое внутреннее состояние. - Она вдруг улыбнулась. - Мы все искалечены нашим воспитанием, увы, с пеленок нам преподали пресловутый атеизм: из-за него мы такие несчастные и убогие. Слово бог для нас чуть ли не презренное слово, а душа - измышления мистиков.
Он с удовольствием отметил, как чутко она владеет разговором; ее переход к "мы", смягчающий и отводящий критику от собеседника, - был ему хорошей наукой.
Восхищение собеседницей усиливалось с каждой минутой. Он был по-настоящему счастлив.
Толик Сухарев с его плоскими шутками, дубина Далматов, и даже… томительные часы с Маришкой не шли ни в какое сравнение с упоительным разговором, который подарила Александра, - это не было просто беседой, разговором, это было что-то другое, чему не находилось слова в его словарном запасе. Спустя годы к нему придет это слово - из индийских источников, от йогов, умеющих из общения сделать подобие молитвы.
Он спросил после минутного колебания:
- Александра… ты, значит, тоже верующая?..
- Есть такое представление, что вся наша жизнь - сон. Душа видит сон, ей снится все, что вокруг. А настоящая жизнь, главная жизнь там, в другом измерении. Но мы, естественно, не можем участвовать в жизни. Мы можем только смутно - не все, некоторые из нас - помнить о ней. А пока мы здесь, на Земле, запрятанные в плотные формы, - движемся в земном сне.
- Тогда очень скоро все мы проснемся. - Володя отреагировал мгновенно. - Что такое сорок лет? пятьдесят лет? Все умрем. Всё умрет.
- А может быть, начнем жить? Рембо написал, что настоящей жизни нет: мы живем не в том мире.
- Не знаю. Очень красиво, прекрасно - но не знаю.
- Не все сразу, Вова. Ребенок, выйдя на волю из утробы матери, первые недели все видит перевернутым. Потому что там он сидел кверху ножками.
Александра была права: опыт предыдущей жизни, то, к чему привык, чему научили, - заполнял сознание.
У него был период замечательной способности, утерянной позднее, жить в потоке чувств, образов, имеющих цвет, запах и звуковую окраску, - бесчисленного множества слов, словосочетаний. Пульсирующий океан метафор и рифм наполнял его. Все это бурлило и выливалось изнутри, из самой души.
Напряженные раздумья терзали сердце. Порой, ощущалась настоящая физическая боль. Неприемлемы были для него те, кто решил развлекаться и делать карьеру, - сам он мог лишь искать и мучиться.
Но из детства сохранялась любовь к радости жизни, к веселому общению, смеху, шутке.
16
Райнхард Файге - студент немец - сидел у окна электрички, напротив Володи.
Его голубые, невинные глаза взрослого ребенка смотрели по сторонам с неослабевающим интересом. Жирные щеки не вызывали брезгливого чувства, как это было в начале знакомства. За полгода Райнхард вполне прилично освоил русский язык.
Рядом с ним поместился Надарий Гордуладзе, опальный грузин, ставший тише воды. Второкурсник механик. Злобный враг Пеликана, когда-то угрожавший и Володе после танцев - хотел увести Маришку.
Его не исключили из института. Объявили строгий выговор с последним предупреждением.
А рядом с Володей сидела девушка, его однокурсница, но из другой группы - Инна, невзрачная зубрилка и дурочка. Она и Володя побывали в Москве на лабораторных занятиях: основное здание института находилось в Москве. В Голицыно учились только первые два курса.
Теперь все четверо уезжали с Белорусского вокзала - чужие, если не чуждые, друг другу - поистине чудом объединились в одну компанию.
Вагон дернулся, платформа медленно поплыла назад.
В соседнем отсеке мужчина стучал ладонью по стеклу и кричал в открытое верхнее окно:
- Быстрее!.. Быстрее сдачу!..
Мороженщица на платформе на покупателя не смотрела, намеренно медленно считала деньги.
- Ах, провались ты!.. Ах, чтоб тебя!..
Ее уж не видно стало.
- Не отдала! ах, чтоб тебя!..
Он сжимал в руке пачку пломбира.
- Сколько дали? - спросил Володя.
- Да тридцатку я ей отдал!.. Сволочь!.. Видишь, как она, - "не успела"…
- Да-а… Сперва надо сдачу взять. А после платить, - сказал Володя.
- Да кто же даст? - удивился мужчина.
- Сволочь! - повторил Райнхард. - Не отдала!.. Сука!
Инна покраснела и завертелась, как на иголках, словно хотела встать и уйти на другое место.
- А ты не смущайся, - сказал Надарий. - Он не понимает, чего говорит.
Мужчина с мороженым вдруг перегнулся к Надарию через спинку скамьи:
- Я тебя знаю. Как пить дать - ты приходил еще с одним в Вязёмы к моему пацану.