- Да, но теперь ты будешь вспоминать обо мне всегда, когда захочешь узнать время.
Спустя всего полгода часовая пружина лопнула. Не важно. Он будет думать о ней всегда, даже в эту пору своего "безвременья".
Казалось, что каждый день был в некотором роде чуть-чуть лишён времени в том марте и в начале апреля. До конца месяца она танцевала ещё дважды, сначала в доме корабельного магната, затем снова в "Трокадеро". Оба раза после выступления Грей встречал её во дворе, она пахла табаком и дешёвыми духами. Как всегда после танцев, она была отчаянно жадна до простой еды: сосиски и пиво, твёрдый сыр и картошка. Потом она хотела, чтобы, как только что незнакомцы, он наблюдал, как она раздевается.
Со временем в результате её растущей известности даже Грей отпраздновал маленькую победу: тот первый, отчаянный портрет её был продан за семь сотен франков. Работа висела в окне монмартрской галереи более месяца, когда вдруг в день, ничем не примечательный, из ниоткуда возник покупатель...
- Ники, - позвала она, - Ники, иди сюда. Я хочу, чтобы ты кое с кем познакомился.
Это произошло в пятницу, во время относительно скромного представления в доме американского покровителя. Он и Маргарета прибыли, слегка запоздав. Грей привычно устремился в угол с сигаретой и стаканом сухого шерри. В другом углу комнаты Маргарета повисла на руке долговязого французского офицера.
- Смотри, кого я встретила, Ники. Джентльмена, который купил мой портрет твоей работы... Полковник Ролан Михард!
У него была стройная фигура, серебряные волосы и тонкие, точёные черты лица. Он слегка кивнул, когда подошёл Грей, затем опять повернулся к Маргарете.
- Значит, это ваш молодой художник.
- Да, мой художник.
- Что ж, мне очень нравится ваша работа, мистер Грей.
- Благодарю.
- Мне также нравится ваша натурщица.
- Да.
- Но, к несчастью, она не продаётся, верно?
И последовал взрыв смеха.
Когда он привёз её обратно в свою студию, уже почти рассвело. Стены были украшены рисунками, запечатлевшими её сидящей, откинувшейся назад, печальной, спящей, задумчивой. Ни один, однако, не был таким глубоким, как портрет, который приобрёл полковник.
- Тебе он не понравился? - спросила она.
- Кто?
- Михард.
Он пожал плечами:
- Я не знаю; он купил мою картину, не так ли?
Они лежали в кровати, не прикасаясь друг к другу.
День обещал быть холодным - возможно, с дождём и даже наверняка с туманом.
- Он сказал мне, что ты ему понравился, - сказала она внезапно.
- Как мило.
- Да, он сказал ещё, что всегда обожал англичан.
- Прелестно.
Она, повернувшись, запустила пальцы в его волосы, обвела губы ногтем.
- Не будь ревнивым, Ники. Я никогда не смогу полюбить человека вроде этого полковника.
- Но ты намереваешься снова встретиться с ним, верно?
Она потянула ниточку, выбившуюся из ночной рубашки.
- Не знаю. Он пригласил меня на завтрак.
- Ты приняла приглашение?
- Не помню.
Утром она ушла, оставив повсюду предательские следы. Губная помада на подзеркальнике, лифчик, брошенный в кресле, порванные чулки. Он приготовил себе чашку кофе и выпил её возле окна. Туман висел над двором, разливаясь по крышам и закрывая ряды дымовых труб. Он подобрал книжку, которую она читала, безвкусный роман о экзотической страсти в тропиках. Повернулся и потянулся за сигаретой, затем небрежно начертил её профиль карандашом.
Ты изменился.
Он вышел во двор, взобрался по развалившейся лестнице в комнату Вадима Маслоффа. Фотограф ссутулился на прогнувшейся скамье, тщательно разбирая камеру. По полу были разбросаны десятки фотографий - сидящие "ню", откинувшиеся "ню", задумчивые "ню".
- Как насчёт того, чтобы выпить?
Де Маслофф продолжал смотреть сквозь овальную линзу.
- Где Зелле?
- Ушла.
- Я возьму пальто.
Они отыскали кафе в тени отеля, наполненного эмигрантами и проститутками. Заказали ром, потому что было холодно. Ели, потому что больше нечем было заняться.
- Она оставила тебя? - спросил де Маслофф.
- Конечно нет.
- Тогда что же?
- Ничего. - Но после ещё одной глухой паузы он спросил: - Кто такой Ролан Михард?
Де Маслофф улыбнулся:
- Дорогой, все знают о Ролане Михарде, повесе из Генерального штаба.
- Превосходно. И что дальше?
Де Маслофф вновь улыбнулся, поглаживая пальцем подбородок. Чуть искусственный жест.
- Сын разорившейся графини. Любит войну, любит женщин, особенно любит женщин. Воображает себя кем-то вроде мецената и вхож во все возможные круги.
- Женат?
- Слава Богу, нет.
Грей налил второй стакан рома.
- Он завтракает с Зелле.
- Что с того? Он приглашает на завтрак многих женщин. К "Максиму". Столик всегда заказан.
- А ещё он купил её портрет моей работы.
Де Маслофф сурово посмотрел на него:
- Ты знаешь, Ники, ревность может быть очень утомительна.
Они расстались в сумерках, в тот беспокойный час, когда улицы заполнены клерками и машинистками, спешащими в метро. Несколько кварталов Грей просто шёл в этой толпе, с трудом сознавая, что у него нет другого места, куда бы он мог пойти, кроме дома, и ничего иного ему не оставалось, как ждать её.
Она вернулась вскоре после восьми вечера. Он сидел у мольберта, глядя на натюрморт. Он поставил пустые бутылки на подоконник, рядом с грушей и ломтём хлеба. Когда она подошла поближе, он почувствовал, что от неё всё ещё слабо пахнет сигаретой полковника. Она подошла почти вплотную, продолжая отводить взгляд.
- Ну и как всё было?
Она вздохнула. Чересчур наигранно, подумал он.
- Утомительно.
- Куда он повёл тебя?
Она поколебалась, будто не могла вспомнить.
- К "Максиму".
- Ну, по крайней мере, еда должна быть хорошей.
- Я полагаю, - с интонацией, которую она явно переняла в салонах.
- О чём вы говорили?
Она шагнула к зеркалу, вытаскивая шпильки из волос:
- О войне. Бедняга убеждён, что будет война с германцами.
Он глубоко вздохнул:
- Должно быть, занимательно.
Он наблюдал за ней какое-то время: вот она отдёргивает занавески, хмурится, глядя на туман, который ещё плыл от реки. Сняла кольцо, дешёвую безделушку, привезённую с Явы. Он любил её руки.
- В любом случае, - наконец проговорила она, - я устала. Да, очень устала.
Но когда он посмотрел вновь, она сидела у зеркала, энергично расчёсывая волосы.
- Маргарета.
- Да, дорогой, - не прерывая движения щётки.
- Маргарета, ты спала с ним?
- Ну, в самом деле, Ники.
- Спала?
- Ники, с какой стати мне хотеть...
- Ты спала с ним?
- Да. - Волосы её продолжали развеваться под щёткой.
Да. В буфете было немного бургундского, чистая посуда на столе. Первый стакан по вкусу напоминал скипидар, второй вообще не имел никакого вкуса.
- Почему?
Когда она пожала плечами, волосы упали ей на глаза.
- Не знаю. Просто не знаю.
- Дело в деньгах, да? Ты влюблена в его вонючие деньги.
Она вновь посмотрела на него в зеркало. Глаза как вода под неподвижными облаками.
- Ты просто не понимаешь, Ники. Не понимаешь.
- Что не понимаю?
- Меня... Меня.
Конечно, она ушла утром, оставив ещё более предательские знаки беспокойной ночи: прядку волос, разбитую чашку, пустую бутылку из-под джина. Он потерял по крайней мере три или четыре часа, размышляя на балконе и куря. Потом снова вышел на улицу и провёл оставшуюся часть потерянного дня, разглядывая работы тех художников, которые ухитрились держаться вдали от своих натурщиц.
После этого она сделалась притчей во языцех в этом городе, стала женщиной того рода, которую видят только на расстоянии, или повелевающей взмахом руки ожидающему кучеру трогать, или выходящей вечером из экипажа. Естественно, проходящие господа всегда останавливались поглазеть, и так же естественно она делала вид, что ничего не замечает.
В те первые унылые недели лета он видел её лишь однажды: мельком в толпе. Чрезвычайно красивая, в чёрной кисее и волочащейся накидке. Он следовал за ней до дверей, где её встретил слуга. Чопорный тип, явно нанятый полковником.
Его распорядок дня в то время был таким: до одиннадцати утра попытки заняться живописью, чтобы затем успешно напиться. В июле он провёл девять дней на юге с Вадимом де Маслоффом, потом вернулся в свою комнату, постепенно снова стал рисовать.
К августу он начал, должно быть, с полдюжины её портретов, хотя ни один из них не казался особенно одухотворённым. Глаза всё ещё оставались неуловимыми, лицо слегка вне фокуса. Иногда она являлась ему на мгновение во сне перед пробуждением. Но он никак не мог сохранить в памяти этот образ. И когда затем она вернулась...
Был вторник, синий сентябрьский вечер. Она робко постучала, будто боясь того, что найдёт за дверью. Поколебавшись в дверях, сказала:
- Привет, Ники. Как поживаешь?
Словно не видно было по беспорядку в его комнате.
- Что тебе надо, Маргарета?
Она проигнорировала вопрос и подошла к мольберту, к очередному незаконченному портрету.
- Это, должно быть, я?
- Это эксперимент.
Она нахмурилась, поигрывая браслетом, который, видимо, купил ей полковник.
- Не экспериментируй со мной.