ЕПИСКОПАТ
Долго созревают причины перемен, и переломный период, какие бы ни нес в себе знаки новизны, все же оставляет еще время и силу вещам отживающим, чтобы они перед своим концом проявились в наиболее полной мере. Так, когда к Чешской земле близилось христианство и уже давало себя знать познание единого Бога и Его Заповедей, в людях поднялась необузданная жажда жизни преходящей. Очень многие не в силах были вырваться из плена своих страстей. Люди стремились только к власти, только к мирским радостям. Кровью переполнялись их сердца. Члены их были словно ветви древесные. Их чувства - словно огонь. Близость Божьих Заповедей побуждала их наслаждаться своеволием свободы. Проповеди христианской любви и равенства перед Богом усиливали в них ощущение различий между людьми и чувство гордыни. Похоже, что в эти времена стали хуже обращаться с рабами, и люди вельможные и знатные более прежнего отдалялись от простого народа. В те поры обряд крещения еще не означал, что человек обратился к Богу; в те поры жили еще стародавние обычаи и сила была добродетелью, а богатство и наслаждения - единственной целью. Тогда не ужасался своих дел ни убийца, ни прелюбодей, и многие мужчины вступали в брак с кровными родственницами. Они имели столько жен, сколько в состоянии были прокормить, и даже священники не слушали ни запретов, ни упреков.
Церковь, не в состоянии овладеть душами, всеми силами старалась добиться власти, и прав, и могущества. Всего этого, естественно, не мог не понимать князь Болеслав. Он угадывал, какая сила таится в христианском устроении мира. Он видел священников и монахов, принесших обеты, но выше них видел епископа, а еще выше - императора. Видел, что все они связаны единой волей, что сила одних - опора для других; наблюдал, как в завоеванном Браниборже император утверждает свою власть через епископов. И сложилось у него представление, что христианский порядок - всего лишь орудие в руках властителя, и захотел он овладеть этим орудием. Повернуть его против своих врагов, как поворачивают меч. Захотел вырвать церковное дело в Чехии из-под чужого влияния; короче, Болеслав задумал учредить епископат в Праге.
Услыхав об этом замысле, епископ Регенсбургский Михаил созвал свой капитул. Священники собрались в воскресный день после богослужения. Их было девять человек, десятый епископ. Некоторые явились в роскошных ризах, но епископ, словно монах, был в одном лишь плаще с капюшоном. Был он малого роста, его глаза пылали под густыми бровями, лоб бороздили морщины. Вид его был угрюм.
Когда все собрались и стали по местам в определенном порядке, епископ заговорил:
- Друзья, прошу справедливости у Неба, а у вас доброго совета. Вы знаете, мне доверен пастырский посох, а с ним премногие заботы и хлопоты. Перехожу от трудов к трудам, и пока занимаюсь одним делом, другое грозит ускользнуть от меня. Вот сейчас веду спор с герцогом о дани и пребенде, которые он удерживает не по праву, и вдруг узнаю, что чешский князь хочет основать в Праге епископат и тем уменьшить наше достояние.
Епископ обвел взглядом собравшихся в ожидании, не подаст ли кто-нибудь ему совет.
Но все молчали. Один подпирал кулаком подбородок, другой покашливал, третий теребил пальцами бороду, и лишь последний из них сказал:
- Я знаю, Болеслав - могущественный противник. Он держит сильное войско в своих горах, и голос его громче голоса ленников. У этого князя мятежный дух, он не раз восставал на императора, не раз прибавлял ему забот во время войны. Сейчас опять настали неспокойные времена, и потому, думаю, император не откажет ему в том, чего он желает. И согласится император на это, ибо ни слава его, ни имущество от этого не пострадают.
- Сдается мце, - отозвался разгневанный епископ, - что ты самый умный из нас. Ступай же к князю Болеславу и сделай так, чтобы он остался верным нам. Затем иди к императору и настаивай, да убережет он нас от беды и не позволит уменьшить епископские доходы.
Священник-монах отправился в путь. Он шел в Прагу и, когда дошел и встал перед городскими воротами, обратился к стражу:
- Ступай доложи, что явился священник Вольфганг, ибо таково мое имя. Я пришел из Регенсбурга, и моими устами с князем будет говорить епископ.
Страж ушел и вскоре вернулся с такими словами:
- Князь проводит время с князьями своего рода. Затем он повел монаха в комнату, принес ему еды и указал место для ночлега.
На другой день монах снова просился к князю и получил тот же ответ, что и накануне. И так случилось еще три раза.
На пятый день Болеслав устроил пир и приказал слугам поставить скамеечку для Вольфганга поблизости от своего места. И потом, за едой, Болеслав обратился к монаху со словами:
- Что же случилось в Регенсбурге?
- Княже, - ответил монах, - Бог направляет твои шаги и дарует тебе удачу, так что побеждаешь ты во всех своих делах и враги не могут одолеть тебя. Ты могущественный князь. Воины с обнаженным мечом и те, кто готов метнуть копье, охраняют твой замок, а вокруг него еще другие крепости и войска. Сильная у тебя защита, и государство твое велико и хорошо устроено, ты безмерно богат: зачем же ищешь ты обеднить епископа и почему хочешь вырвать свою страну из-под власти, данной ему, чтобы служил он здесь делу христианской Церкви?
Князь на это возразил:
- Сколько стад у епископа? И сколько в этом стаде ягнят, которых я ему дал? И сколько я дал ему зерна? Сколько корзин рыб? Ни одной! Это священники отдавали ему десятину от своего, мое же все осталось при мне. Это несомненно. Исходи из этого, монах, и рассуди: я хочу установить у себя епископат и новому епископу дам рабов, и лес, и пахотные земли. Дам ему стада, скот. Дам чего только сердце пожелает, и только для того, чтобы явной стала моя щедрость, чтоб рассказывали о ней и никто не мог бы заявить, будто князь обедняет епископов и сокращает их доходы.
Во время такой отповеди гневные жилы вздулись на лбу князя. Это был дурной знак. Тогда кто-то из пирующих, желая отвлечь его мысли, поспешил рассказать что-то веселое, другой впустил в залу человека, наряженного чертом. И толпа развеселившихся вельмож оттеснила монаха от князя.
На следующий день склонился монах перед князем в глубоком смирении и, осыпанный богатыми дарами, покинул Прагу. Теперь путь его лежал к императору, которого пришлось долго разыскивать. Монах прошел итальянские города и много немецких крепостей, уже четыре месяца был он в дороге. Наконец услышал, что император пребывает в Майнце. И действительно застал его там.
Когда Вольфгангу дозволено было предстать пред императором, поклонился он ему и сказал:
- Прости, кесарь, что говорю я не так, как должен бы, и милостиво отпусти мне, что слова мои ничем не приукрашены: епископ Регенсбургский, твой слуга, а мой господин, просит тебя настоятельно не умалять его власти, не разрешать чешскому князю учреждать новый епископат. Вот это я обязан был сказать. Но, с твоего разрешения, добавлю от себя: просьба эта - тщетная.
Развеселился император и спросил: - Отчего же, монах, так противоречива твоя речь? Почему ты одновременно просишь - и отвергаешь просьбу?
- Беспредельна Римская империя, - ответил монах. - Входят в нее самые разные страны, и, как различны народы эти, так различны и их епископы: есть саксонские, баварские, итальянские, бургундские. Почему же не быть и чешскому? Почему бы не быть епископу, который сильно обогатит Церковь за счет Болеслава и тем уменьшит его могущество?
В этот день император был весел. Он засмеялся и, хлопнув в ладони, велел выдать Вольфгангу пять гривен серебра, затем подарил ему красивую одежду и отпустил со словами:
- Ты хорошо говорил! И знай, мне по нраву устраивать новые епископаты!
С тех пор вельможи часто хвалили монаха Вольфганга. И позднее, после смерти епископа Михаила, которого доконали заботы, он назначен был Регенсбургским епископом.
Болеслав был уже стар. Его могучие мышцы усохли, члены стали кость да кожа, лоб избороздили морщины. Страсти, радости и войны утомили его, и вот однажды встала перед ним смерть. Подняла она десницу, тень ее ужасного пальца коснулась виска Болеславова, - и тогда увидели все: встает государь. Встает, озираясь, и улыбается. Быть может, во взблеске этого мгновения разглядел он все свои счастливые дни, а может быть, все неудачи. Или пролетела в его голове другая мысль? Хотел он вымолвить какое-то слово? Двинуть рукой? Позвать жестом сына?
Смерть, эта победительница князей, уже не дала ему времени. Князь утратил власть над своим телом. Потерял сознание.
Открылась в черепе Болеслава артерия, и государь упал ничком.
Когда выдохнул он свою душу и смолк его смертный хрип, побежали слуги по замковым покоям, и отзвуки их шагов и причитаний слышны были издалека.
Но тиха была обитель смерти. Сыновья, священники и вельможи молча стояли вокруг усопшего. Стояли, молитвенно сложив ладони, склонив головы, и так протекли минуты ожидания. Но вот поднялся перворожденный сын покойного князя и, взяв на руки бездыханное тело, промолвил:
- Я, князь Болеслав, второй этого имени, обнимаю и держу бренную оболочку моего государя. Голову его держу и тело его. И как покоится князь в моих объятиях, как покоятся в них его желания и сила, так охватывают они и государство его.