Нет, горбатого только могила исправит. Вот и этого язычника тоже, с которым в прошлом году в лысковской тюрьме беседовал. Что нового он ему скажет? Как поставить на колени того, который верит в какого-то своего бога Верепаза? "Зачем мне все это надо, зачем? - вздохнул архимандрит… - Время старца рясу надевать и затвориться в отдельной келье…"
Подумал и тут же в испуге попятился: как оставить теплое насиженное место, к которому прикипел всеми порами одинокой души? Сейчас ему кланяются, вкусным вином да бражкой с пирогами угощают, а уйдешь в старцы, кто за тобой будет ухаживать? Донат? Тот заживо в могилу сведет.
Так думал и вздыхал Корнилий. И перед ним снова вставало бородатое угрюмое лицо Доната, лицо убийцы.
"А зачем мне вожжи монастырские отпускать? Сорок лет я, как игумствую здесь, а теперь в старцы подаваться?! Господи Иисусе Христе, и ты, Святейший, услышьте раба своего! - Корнилий пал на колени перед ликом Макария преподобного, мысли свои недобрые прогоняя в спасительной молитве. - Ничего-ничего, как-нибудь выдержу…"
После молитвы Корнилий прилег на покрытую ковром постель, даже раздеваться не стал - не было сил.
Одна кошка в кресле-качалке видела, как ее хозяин, беспокойно ворочаясь до самого утра, стонал и охал.
* * *
Никто, а уж тем более Корнилий, не ведал: у Доната в Лыскове была любимая женщина. В то время, как игумен вспоминал о своей племяннице, тот как раз спешил к ней. Поглядывая по сторонам, Донат радовался темноте. По задворкам, через крутые сугробы монах дошел до окольного переулка и оказался перед маленьким домиком. Крохотный домик в три оконца (два глядели на улицу, третье - во двор) весь занесен снегом. Только крылечко чисто подметено. Доната встретила пышная женщина, жарко обняла продрогшего на морозе мужчину и повела к столу, где уже было выставлено угощение. Ласково говорила:
- Кушай, кушай, душа моя, изголодался, чай, на монастырских харчах? Вот это попробуй, - Варвара кивнула головой на жареную утку. Та, с румяными боками, так аппетитно пахла, что гость обеими руками ухватил ее, переломил пополам и, поднеся ко рту, покаялся:
- Пост, нельзя бы…
- Что это ты так глядишь на меня? Пост, а ты четыре версты пробежал, думаю, не только чтоб утробу набить… - кокетливо рассмеялась женщина, сбросив шаль с плеч. Обнажились ее белая шея и полные груди, выпирающие из выреза ситцевой кофты.
Донат крякнул и впился зубами в утку.
- Вот и молодец! Ешь, на голодное брюхо со мной не сладишь…
Гость и утку умял, и блины с маслом, и бражки попробовал. Пока ел да пил, Варваре новости рассказывал: что на ярмарке продавали да почем, какие гости в монастыре останавливались.
- А сегодня, - понизив голос и оглядевшись, словно их кто-то мог подслушать, прошептал Донат, - язычника привезли. Из Терюшевской волости. Неотступный такой. Слышь, спасает своего эрзянского бога Верепаза.
- Ты о своем монастыре явился ко мне сказывать, да? Скучно с тобой что-то… - Варвара не на шутку рассердилась, видя, что Донат не проявляет интереса к ее персоне.
- Так ведь пост, Варварушка, грех прелюбодействовать.
- Тогда чего же приперся, чего тревожишь почтенную женщину?
- Ладно, ладно. Чего уж там! Как говорит наш игумен, даже Адам и Ева не побоялись запрета, согрешили. А мы чем хуже? Не серчай, Варварушка! Иди стели постель да лампу гаси…
В окно избушки звездило ясное небо. Донат видел, как небесные светила срывались с синего бархата, падали вниз.
* * *
Около месяца Алексеев томился в подземелье Макарьевского монастыря. Ни соседей возле него, ни друзей-земляков. Чтобы как-то скоротать время, он научился сам с собою разговаривать. Вспоминал о прошлых своих годах, думал об увиденном и услышанном. Во время работы на баржах купца Строганова во многих городах и селах он побывал, множество людей перевидал, есть о чем вспомнить. Много дней и ночей он провел так, в одиночестве. Пищу ему подавали в узкое окошечко. За день два раза совали по кусочку хлеба, жидкую похлебку, кружку с водой - и снова окошко закрывали. Все молча. И вот наконец-то пришли его проведать. Кузьма тотчас узнал в вошедшем Гавриила. Впервые этот монах приходил в Сеськино три года назад, в половодье. Кузьма на лодке спас его, утонул бы в Сереже, если бы не он. Гавриил теперь монастырский келарь, в его руках все ключи святой обители.
Гавриил едва вошел в крохотную каморку Кузьмы, сразу набросился с руганью:
- Зачем тебя, еретика, кормить-поить, когда ты православное христианство не почитаешь?
Кузьма попытался было что-то ответить, но келарь слушать его не хотел.
- Против ветра плюешься, нечистая сила! Обратно твои плевки к тебе и возвратятся, с головы до ног будешь оплеванным. - Потом Гавриил велел:
- Ступай за мной, тебя игумен желает видеть!
"Лодка владыки" за Успенским собором. В прихожей столкнулись с рослым, как столб, монахом. Кузьму он окинул сердитым взглядом, громко расхохотался:
- Идите, идите! Игумен принарядился, как жених, уже ждет!
Поднялись по лестнице и попали в огромную горницу. В круглой печке потрескивали дрова. Окна, как шубой, укутаны толстым слоем инея. Корнилий сидит в своем любимом кресле-качалке.
- Явились, отец, - поклонился угодливо Гавриил.
Сухими, в старческих пятнах руками Корнилий теребил свою белую бороду и, не глядя в сторону вошедших, спросил:
- На чем из Сеськино-то прибыл, на рысаке иль пешком?
Кузьма холодно ответил:
- На разнаряженной тройке привезли. С колокольчиками. Устал я пешком шагать по земле, что ни говори, уж не молодой.
Тут игумен повернул голову и посмотрел на невольника с любопытством.
- В келье клопы не докучают? - поднимая к себе на колени мяукающую кошку, после длительной паузы снова съехидничал Корнилий.
Кузьма почесал затылок, усмехнулся:
- Клопы, игумен, в тепле живут. В моем обиталище их нет, вымерзли.
- Сам виноват: гнев божий и государев на себя навлек, не живется тебе тихо…
Кузьма молчал. И в этом молчании Корнилий уловил несгибаемое упрямство и непокорность. От этого рассердился и зло продолжил:
- Зачем мутишь народ? Мордва и так темна и непредсказуема. Много грехов на себя навешал! Зачем против сельского храма восстал? Только божье слово несет твоему народу свет и спасение. А ты, как бездельник-пахарь, одни сорняки сеешь. Господь перед Страшным Судом тебя поставит на колени!..
Кузьма не утерпел, перебил пылкую речь игумена:
- Тогда прибейте меня гвоздями к кресту, и все грехи мои будут прощены.
- Ишь чего захотел? - возмутился Корнилий. - Ты не Христос и никогда им не станешь! Сгниешь в подземелье - и никто о тебе не вспомнит…
- А это уж не тебе судить! - с усилием подавив гнев, глухо сказал Кузьма. - За грехи и дела мои меня наш Бог эрзянский рассудит. Только перед ним одним я в ответе.
- Хватит, ты мне надоел со своим Нишкепазом!.. - скулы игумена задрожали. Он крикнул Гавриила, который в задней горнице стоял, приникнув ухом к двери, и подслушивал разговор.
- Хватит, уведи его, безбожника!..