По ту сторону смертельно опасного забора - бараки. В отдельном бараке - столовая с кухней, где главенствует хлеборезка, дозирующая в граммах жизнь. В другом бараке - культурно-воспитательная часть и там же мастерская по починке обуви. Из всей этой барачной архитектуры выделялось только деревянное здание, в котором несвобода сжималась до ста метров, - БУР.
Сотни новоприбывших подтянулись к бараку, в одной части которого выдавали посылки осуждённым, а другую занимал склад. Завсклада с опухшими глазами методично выдавал в каждые руки по комплекту зимней униформы, состоявшей из ватных брюк, ватной телогрейки, галош с носками и шапки-ушанки без звёзд, но не составляло труда догадаться: добро перешло на зону от демобилизованных солдат.
- А нет у вас калош поменьше? - робко спросила немолодая уже, хрупкая, почти прозрачная женщина с удивительно маленьким размером ноги.
Завсклада невольно посмотрел вниз:
- Балерина что ли? - оценил взглядом-рентгеном.
- Балерина.
- Нет у нас поменьше, здесь тюрьма, а не балет.
Всё же, кряхтя, выбрал калоши на пару размеров поменьше:
- На вот. С носком будет в самый раз.
Носки были стёганные, набитые ватой, мороз в таких не страшен.
По пути в барак балерина продолжала враждебно смотреть на калоши, будто они и только они были виноваты во всех её бедах. Переводила взгляд на кожаные полусапожки на низком каблучке, с которыми вот-вот неминуемо придётся расстаться, и сокрушенно вздыхала.
- Всё равно, что с жизнью прощаешься, - уловила ход её мыслей, усмехнулась шагавшая рядом в солдатских сапогах и военной шапке. - Походила б всю войну в солдатских, не убивалась бы так из-за каблучков.
- А ты, значит, всю войну прошла? - отвлеклась от своих ног балерина.
- Пролетала, - лётчица плотно сжала и без того слишком суровые губы, отчего её резкие линии скул и выдававшегося вперёд подбородка стали ещё отчётливее. &nb&sp; Балерина ни о чём больше не спрашивала. С лётчицей они были земля и небо. Одна - бесстрашный воин, другая - хранительница красоты и земной силы, поступающей токами в ту самую высоту из неведомых глубин по её точёному телу, устремленному в танце ввысь.
Инстинкт красоты для неё был сродни инстинкту самосохранения. Не будет красоты - и остановится жизнь, и не будет в ней никакого порядка. И разве не нелепица надевать на ноги с высоким изгибом и тонкой щиколоткой безобразные, как лодки, калоши с ватными носками? Нет, невозможно.
Всё сон, и особенно этот барак, куда их привели, в котором из мебели кроме мест для сна только стол в свободном углу…
Балерина очнулась от своих мыслей, размеренных и печальных, как раскачивание маятника: происходило что-то немыслимое, в их женский барак ворвались мужчины. Мужчин было много, человек десять, и все совершенно зверского вида. Настоящие бандиты.
- Здравствуйте, господа! - поздоровался один из них, с переломанным носом. - Ну что, курочить вас будем.
И почему-то лично он решил начать с балерины.
- А ну давай снимай сапоги!
- Нет, - вздрогнула она, предsp; Через пару секунд сапоги были уже у него в руках.
- А вам что, барышни, особое приглашение нужно? В театр или может на балет? - обратился к остальными фраершам.
При слове "балет" балерина снова вздрогнула.
- Давайте, давайте, всё с себя снимайте, смелее!
Как и балерине, Нине особенно жалко было расставаться с сапожками, сшитыми ещё в сорок пятом заботливым солдатом дядей Ваней. В памяти снова возникла опустевшая немецкая деревня, двенадцать весёлых хохлушек-доярок и напевная украинская песня, струящаяся, как молоко по звёздному небу над россыпями вечерней росы.
- Снимай, снимай, - подбадривал блатной, уже сжимавший лапой, поросшей густым рыжим мехом, зелёный плащик, сидевший на Нине как влитой, и предвкушал, как выменяет его на варенье и масло. Конечно, будет непросто. Но подельник - человек надёжный и осмотрительный, потому до сих пор на свободе.
- Смотри, у этой какие цацки, - грубо дернул за золотую с топазом серьгу высокий блондин без переднего зуба.
В лице её обладательницы, молодой женщины лет двадцати четырех с пушистыми ореховыми волосами и мягкой синевой глаз, ничего не изменилось.
- Ишь ты, какая краля, - зашел сзади и сбоку наглый блондин.
Перевёл в уме украшения, манто, отороченное норкой, кожаный ремешок с позолоченной пряжкой под туфли с такими же пряжками на сахар и махорку.
- В Германии что ли так прибарахлилась?
Блондин даже присвистнул, одобряя не то вкус молодой женщины, не то качество доставшейся ему одежды.
- Во Франции, - с вызовом ответила женщина.
- Ну давай, давай, фр-ранцуженка, - сплюнул сквозь дырку во рту блондин. - Давай, давай… снимай ремешочек, туфельки, пальтишко и побрякушки - серёжки, колечки и браслетик не забудь. И платье, платье…
Женщина сняла платье, серёжки и с презрением во взгляде и плотно сжатых губах бросила их блатному. Следом полетели кольца, браслет и ремешок.
- И туфельки, туфельки… - алчно посмотрел на обувь блондин.
- Туфли не сниму, - решительно заявила женщина, и что-то почти звериное проснулось в её лице, что заставило блатного сделать шаг назад.
- Отстань от неё, Финн. Тут еще много куколок, - заступился за упрямицу рыжий. - Оставь туфли Француженке. Будет ходить в них на лесоповал.
Эта мысль рассмешила обоих блатных.
Они уже забыли об упрямице, которая смотрела на них обиженным и рассерженным мутно-синим взглядом, и остановились перед следующей жертвой.
Из украшений, кроме нательного медного креста, на ней было только простенькое золотое колечко - трофей из Германии.
- Снимай! - упал взгляд рыжего на золото.
Девушка вытянулась во весь свой небольшой рост и воинственно подбоченилась.
- У нас на Урале женщинам надевают колечки, а не снимают, - впилась прищуренными тёмно-карими глазами в блондина.
- Снимай, снимай… А вечером приходи в наш барак. Может, и верну тебе колечко, - щербато улыбнулся Финн и остановился напротив лётчицы. Шапку она держала теперь в руках, и черты её худого лица казались без головного убора ещё более мужественными из-за коротко остриженных волос.
- Снайперша что ли? - скользнул блатной взглядом по военной форме.
- Не твоё собачье дело, - процедила она сквозь зубы.
- Была бы мужиком, размозжил бы твою тупую башку, - поиграл финкой у неё перед глазами Финн. - Не поймешь что - ни мужик, ни баба - так.
Волоча награбленное, урки удалились под обиженными женскими взглядами. Пока одни сокрушались о потере, другие занимали уже места на составленных в два ряда вагонетках: двенадцать в одном и десять в другом. На каждой вагонетке могли разместиться четверо заключённых: двое на нижнем ярусе и двое на верхнем.
Наверху осталось ещё много свободных мест, поэтому всю верхнюю часть вагонетки Нина занимала одна. Через ведущий к двери проход также расположилась лётчица: "пусть другие воюют за место внизу, а я как-нибудь наверху королевой", - говорил её взгляд.
- Меня Лида зовут.
Представилась и сразу угрюмо замолчала.
Внизу черноволосая высокая красавица с золотыми фиксами, хохоча, примеряла ватные брюки.
- Ну-ка девочки, посмотрим, что за наряд нам здесь приготовили, можно ли в нём на глаза моему благоверному показаться.
- Что ж благоверный у тебя генерал какой, что к нему не во всяком наряде? - спросила плотная мужеподобная женщина.
- Полковник, - сузились ещё больше смеющиеся красивые глазищи.
Их обладательнице было на вид около тридцати пяти. Даже война не смогла уничтожить ни её пышную красоту, ни достоинства в каждом движении и насмешливых искр в глазах.
Она, явно, была из тех, кто привык притягивать к себе взгляды. С первых минут все в бараке знали, что зовут красавицу Рита. И то, что она заняла место на нижних нарах, было чем-то самим собой разумеющимся, данностью, которую никто не пытался оспорить.
Рита изящно забралась в ватные брюки, хотела было натянуть и телогрейку, но передумала. Сделала пару пружинистых шагов и замерла.
Её соседки по нарам, бывалые солдатки, одобрительно засмеялись, а за ними зашелся хохотом и весь барак, когда Рита принялась маршировать по узкому проходу между нарами.
- Ать-два, ать-два, - высоко, как на параде, поднимала выпрямленные ноги.
Смех сменился всхлипами. Первой заплакала Валя, молоденькая, молчаливая, светловолосая, тоже жена полковника. Как-то сразу обмякла, как лилия без воды. Заплакала и Рита. Уселась на нары, как побитая кошка.
Только лётчица Лида по-прежнему безучастно смотрела на происходящее с высоты второго яруса нар.
- Регин, а ты, правда, в Париже была? - повернулась к Француженке Нина Тенцер.
- Была, - в мелодичном голосе звенящей ностальгией отозвались мечты и воспоминания.
- И по Монмартру гуляла?
- Гуляла.
- И в "Мулен Руж" была?
- И в "Мулен Руж".
- Что за "маляруш"? - презрительно прищурилась Валя, которую успели уже окрестить Уралочкой, за то, что к месту и не к месту она добавляла: "А у нас на Урале", - Интеллигенция, блин.
- Кордебалет, - пояснила Нина Тенцер.
- А-а, - все еще с оттенками недоверчивого недоумения в простуженном голосе протянула уралочка. - Ну и как он, кордебалет?
- Красиво, - с той же апатичной ностальгией ответила Регина.
- И что вы с хахалем твоим, французом, прям в самом Париже жили? - окончательно перехватила нить разговора у переводчицы Валентина.
- Недалеко от Сакре-Кёр.
- Где? - снова покоробило Уралочку незнакомое слово. - У нас на Урале говорят по-русски.