Погруженные в думы, запорожцы ехали молча. Их степные кони, худые и длинноногие, с маленькими головами и черными глазами, не бежали, а будто скользили по траве. В струящемся от зноя воздухе мелькали курганы. Выйдет на такой курган казак, посмотрит вокруг - и видит на версту, если кто в степи появится. Кое-где, на трех рассохах высились маяки. Вверху, на помосте, сидел казак и наблюдал за степью. Как только появлялись татары, казак поджигал сноп соломы, а сам удирал на коне. Огонь виден был за тридцать верст, и следом за ним зажигались другие маяки. Через короткое время вся Украина знала уже о появлении врага. Но теперь враг проник в самое сердце. Ослепленная гордыней шляхта даже мысли не допускала о признании каких-либо человеческих прав за теми, кто был невысокого рода, и наперебой захватывала земли. За эту землю казаки платили своей кровью, пролитой в боях с татарами на Диком поле, а паны считали ее своей собственностью только потому, что имели родовитых предков.
Кривонос громко вздохнул.
- Ты как считаешь, Остап, не передумает?
Остап был погружен в мечты о Ярине, полонившей его сердце. Он уже был помолвлен с девушкой из Корсуня, красивой, казацкого рода, и, казалось, больше всего на свете любил свою кареокую Марту. А вот увидел Ярину, и сердце словно огнем запылало. Еще никогда оно так не билось от одного только взгляда больших с поволокой глаз, от бархатистого голоса, от легких движений. Но не он стал ее избранником... Только нет, этому не бывать! Дело не дойдет до свадьбы! Чтобы обвенчаться в пост, нужно иметь разрешение владыки. Поп иначе не согласится, а тем временем Максим уедет... У Остапа вырвался неожиданный вопрос:
- А зачем она тебе такая, пане атаман?
Кривонос захлопал глазами, затем пригляделся внимательнее и улыбнулся в усы.
- Я о Хмельницком говорю! Если у него казацкая душа, то до каких же пор он будет дули в кармане показывать?
- У него спроси! - рассердился Остап, покраснев оттого, что Максим раскрыл его помыслы.
- И спрошу! А если будем дольше ждать, паны столько нагонят кварцяного войска, что и пикнуть нельзя будет.
- Надо думать, у Богдана Хмельницкого свой ум есть!
- Да ведь и у него болит душа из-за людского горя. Разве я его не знаю?
- Ты думаешь лишь о горе, а он, наверно, еще и обстоятельства в расчет берет.
- Обстоятельства подходящие, Остап, да вот опора не та. Слыхал, что говорили косцы в поле? Сила - в народе. Кто с народом - тому и обстоятельства всегда будут на пользу. А мы на Варшаву оглядываемся, просим, чтобы нашим салом да по нашим же губам помазали. Подумать только - чего нам не хватает? Земли немереные, люди работящие, ума не занимать стать, а силы хватит еще с другими поделиться!
- Видно, только человека надо, который бы понимал, чего нам нужно.
Максим Кривонос был поражен этими словами и с благодарностью посмотрел на своего товарища...
- Это мудрее, чем ты сам думаешь. Твоя правда - такого человека нам и не хватает.
Он снова углубился в свои мысли и потихоньку запел:
Ой, полем, полем Килийским,
Битым шляхом Ордынским...
Ему стали подпевать и другие:
Гей, гулял, гулял казак, убогий бедняк, семь годов и четыре,
Да пали под ним аж три коня вороные,
На казаке, горьком бедняге,
Три сермяги,
Епанча на нем рогожная...
Кривонос умолк, а потом неожиданно спросил:
- Тебе понравилась моя дивчина? Правда, хороша она?
Остап исподлобья посмотрел на него сердитым взглядом. Тяжкий вздох рвался у него из груди, и, чтоб не заметили, он огрел плетью коня и поскакал вперед. Кривонос нахмурился.
- Уж не влюбился ли? Тю на тебя. А Марта?
Остап оглянулся и уже угрожающе крикнул:
- Не насмехайся, пане атаман, плохо будет!
- Теперь вижу, что нужно тебе побывать в Корсуни...
На казаке бедном сапоги-сафьянцы:
Видны пятки и пальцы,
Где ступит, босой ногою след пишет.
А еще на казаке, убогом...
- Стой!
Кривонос поднялся на стременах. В ложбине над высоким кустом травы встревоженно кружили чайки.
- Посмотрите, хлопцы, что там! - сказал Кривонос. - Обскачите вокруг.
Джуры поскакали в ложбину. От куста дорожкой заколыхался потревоженный снизу ковыль.
- Перенимай, перенимай, Остап!
Дорожка поползла в другую сторону, но оттуда скакал джура. Ковыль затрепетал на одном месте и затих.
- Человек! - крикнул джура.
- Татарин?
- Да нет... А ну, вставай!
Из травы поднялась косматая голова и вновь спряталась.
- Ведите его сюда!
Остап концом сабли пощекотал лежавшего, и тот мгновенно вскочил на ноги.
Перепуганный насмерть человек предстал перед Кривоносом. На голом теле была только рваная свитка да холщовые штаны. Босые ноги, потрескавшиеся и черные, были покрыты свежими ссадинами.
- Ты кто такой? - спросил Кривонос.
Человек забормотал что-то невнятное.
- Как ты сюда попал?
Человек бросился на землю.
- Помилуйте, паночку, помилуйте!
- Да ты на бойся, здесь нет панов!
- Помилуйте, я заблудился в степи, а пан послал...
- Да встань, запорожцы этого не любят!
Человек смерил всадника быстрым взглядом, в его глазах сверкнула надежда. Он поднялся на ноги, но, взглянув на Кривоноса, снова умоляюще сложил руки.
- Я бедный хлоп!
- Врешь! Вон какое пузо наел!
Казаки захохотали: из-под свитки торчали ребра, как зарубки на вальке.
- Признавайся, куда идешь? Может, на Сечь? Так мы тебе дорогу покажем. Как прозываешься?
- Прелый, пане!
- А мы тебя уж Голым прозвали, - сказал Мартын, угрюмый джура. - Православный или униат?
- Греческой веры!
- Перекрестись.
Прелый стал часто креститься.
- И "отче наш" знаешь?
- Знаю, и "верую" прочитать могу.
- Значит, наш. Сказано: казак - правдивая душа - ни рубахи, ни кунтуша.
- Ну, теперь рассказывай, Голый: почему ты здесь волков пугаешь? - снова спросил Кривонос.
Прелый уже немного опомнился, но вполне открыто говорить еще не решался.
- Окропи его, Мартын, горилкой. Вишь, отощал человек, слова не вытянешь. Ты, может, из лесу?
Глотнув водки из Мартыновой баклаги, Прелый наконец поверил, что перед ним настоящие запорожцы, и уже важно ответил:
- Может, и из лесу, не знаю, как тебя величать.
- Люди Перебейносом величают, а на Сечи - Кривоносом прозвали.
Прелый растерянно улыбнулся.
- Рассказывай! Кривонос в Черном лесу сидит. Он такой!.. Как посмотрит, так на сажень под землей увидит!
- Правда твоя, вижу, что к Кривоносу шел. Атаман послал?
- Ну да, - смущенно проговорил Прелый.
- А как его зовут?
- Гайчура Савва. - Но вдруг спохватился: - А ты откуда знаешь, что он атаман? Мы только на прошлой неделе поставили его.
- Я же на сажень под землей вижу. А чем Беда вам по сердцу не пришелся?
- Беда только о себе думал. Нам рожки да ножки, а все остальное себе. И с панами был милостив: побьет, да и отпустит. А мы так думаем: ты пану не дашь помереть, пан тебе не даст на свете жить. Вот Савва, тот подругому с ними разговаривает: голову с плеч - и будьте здоровы.
- Когда до лесу доедем?
- Смотреть - близко, да идти далеко. Завтра будем.
Прелого взяли в седло к Мартыну и поехали дальше.
- Перебил ты нашу песню. - И Мартын снова запел:
... А еще на казаке, убогом бедняке,
Шапка-мерлушка -
Дырка с опушкой,
Травою сшита,
Ветром подбита...
Ночевать остановились на кургане. Нагретая за день земля дышала теплом, а поверх нее тянуло приятной прохладой. От красной луны степь покрылась позолотой, где-то надрывалась выпь, кричал коростель, насвистывали сурки, трещал кузнечик, стреноженные кони фыркали в траве, над которой чернели только их спины.
Казаки, подложив седла под головы, расположились на плоской вершине кургана. Прелый принес в поле земляники и тоже прилег возле казаков. Остап должен был сторожить и сидел, заглядевшись на небо. Над их головами в синей бездне тянулся усыпанный золотой пылью Млечный Путь. Ярко мерцали Близнецы, прямо над головой Дева несла воду на коромысле, а впереди блестел Крест.
Вдруг над степью что-то тоскливо застонало. Кони мотнули головами.
Прелый испуганно перекрестился.
- Душа грешника просит спасения!
- Ну, так, значит, панская, - равнодушно отозвался Мартын.
- А может, оборотня неотпущенного? У нас на хуторе был один человек, который мог в оборотня превращаться...
- А ты откуда будешь? - перебил его Мартын.
Прелый только и ждал этого вопроса.
- О Протасе - слыхали, может, о таком? Из-под Канева? Еще не так давно был он простым казаком, а лет десять назад воротился из похода с большими деньгами... Где он их раздобыл - разное говорят. Сразу завелись у него и кони и челядь. Я конюшим служил. В троицу съехались к Протасу гости. Компанию водить стал он только с шляхтой - все паны да канцеляристы. После обеда этот Протас с ними - к лошадям, да белым платочком по крупу одну - раз! А я чистил ее хорошо, но ветер на дворе был - пыль и села. Как закричит мой Протас, точнехонько, как сосед шляхтич: "Пятьдесят горячих!" - и сам за плеть схватился.
Обидно мне стало: пусть бы уж шляхтич, а то свой же брат, православный.
"Нет, говорю, пане Иван, не бывать тому!" - и вилы ему в живот, а сам через плетень да в лес... И каждый у нас так... Нам с панами не по пути...