11
Соотношение между "фоном" и сложными "идеальными" конструкциями у Жан-Поля не исчерпывается, конечно, соотношением между "полуроманами" и романами настоящими. Есть романы, которые всячески тяготеют к фону, неразрывно связаны с ним именно потому, что свои движущие конфликты они строят на живом материале подлинной немецкой действительности. Таков "Зибенкэз".
Вся история создания "Зибенкэза" подтверждает его причастность к "фундаменту" жан-полевского мира. Он возникает как прямой антипод "Титана", наиболее претенциозного в своей возвышенности романа Жан-Поля. В черновых тетрадях Жан-Поля (за 1793–1794 гг.) ясно виден этот процесс "отсеивания" зибенкэзовских элементов из пестрого хаоса возникающего "Титана". Все "низкое", грубовато-повседневное должно было отойти; в "Титане" была сохранена лишь некоторая "голландская провинция", преимущественно идиллического характера (детство Альбано).
Для самого Жан-Поля "Зибенкэз" был выражением прежней идиллической бытописательской линии. Он чувствует, что пишет новую вещь в манере "Фикслейна", что это будет "дурацкая биография". Но "Зибенкэз" Занимает все же совершенно особое положение и среди жан-полевских вещей, написанных в манере "Фикслейна", ибо он является максимально реалистическим произведением Жан-Поля.
Основа "Зибенкэза" - глубокая критика собственного, жан-полевского же идиллизма. Ведущим мотивом романа, определяющим его сюжетное построение, является проблема бедности. "Зибенкэз" представляет собой экспериментальную проверку пропагандируемого бюргерскими идеологами XVIII века (и самим Жан-Полем в том числе) положения об идиллических достоинствах бедности, о счастливой жизни бедняков.
Пропаганда этого положения имела в революционной идеологии XVIII века великий смысл. Тема об идиллической бедности, сочетающейся с высокой добродетельностью, противопоставлялась суетному роскошеству и разврату аристократии, привилегированных. Трудовая счастливая бедность служила одной из тех форм, в которые воплощались общие третьесословные, народные идеалы. В то же время тема о счастливом бедняке работала на повышение третьесословного самосознания и самоуважения, - аристократическим формам жизни противопоставлялись несравненно более ценные, более человечные формы.
Неслучайно по преимуществу именно к концу XVIII века, когда буржуазная действительность выступает в обнаженном виде, происходит отрезвление. Третьесословные идеалы подошли к своей практической проверке. Сохранение "идиллии бедняков" теперь означало бы затушевывание общественных противоречий.
На немецкой почве переоценка бедности проскальзывает то тут, то там. "Я не имею мужества помочь тебе и не верю в продолжение твоей любви, когда мои прелести будут уничтожены тяжелой работой, а она ожидает нас: работа наемника, который должен употреблять не только день, но и добрую половину ночи для того, чтобы добыть свой орошенный слезами хлеб, и который проклинает свой оставшийся ночной отдых, ибо тот не может подкрепить его для кроваво-горькой работы грядущего дня" - так устами героини характеризуется "идиллия бедняков" у Вехтера (Фейта Вебера), одного из популярных немецких романистов 90-х гг.
В "Зибенкэзе" роль имущественного положения героев ясна с самого начала. В I главе автор бросает ироническое замечание, что он бы постыдился изображать такого "адвоката для бедных, который сам нуждается в подобном адвокате", но что у него "в руках побывали отчеты по опеке над моим героем", доказывающие наличие у героя тысячи двухсот рейнских гульденов, "не считая процентов". В этой связи богатство, деньги названы у Жан-Поля "металлическим колесом механизма, движущим человечество", "циферблатом нашего достоинства", и это определение никак не остается общей фразой, моральной сентенцией. Тут же намечается важный конфликт: герой относится к деньгам презрительно, может в шутку "навешивать на себя нищенскую суму" и т. д. Речь идет о двух разных точках зрения на связь между богатством и счастьем, и в романе эти точки зрения вступают в борьбу.
Оказывается, одно дело - навешивать на себя нищенскую суму в шутку, другое дело - нести ее всерьез, когда злостные ухищрения опекуна Блэза лишают адвоката и 1200 рейнских гульденов и процентов.
К тому же меняется само положение адвоката. Еще уверенный, что он владеет своими "серебряными рудниками", адвокат женится. И вот его прежних рецептов неуязвимости и иммунитета от нищеты больше не существует. Таких панацей было две: презрение Зибенкэза к деньгам, пишет Жан-Поль, было почерпнуто "у древних и из собственного юмора". Под древними здесь недвусмысленно подразумевается античная стоическая философия (Эпиктет, Антонин), понятая Жан-Полем как морально обоснованное спиритуалистическое презрение к мирским благам, как восторженный аскетизм. Под юмором же, в соответствии с общей трактовкой юмора у Жан-Поля, здесь скрывается тот скептический субъективизм, к которому Жан-Поль был причастен и против которого он отчаянно боролся, тот взгляд на мир, который рассматривает всю землю как бедлам и нелепицу, где все перепутано, где низкое и высокое непосредственно переходят друг в друга.
Иными словами, в той или иной форме Зибенкэз приближался прежде к позиции идеалистического разрыва с реальным миром, к позициям немецкой классической философии. Ведь древние и юмор у Жан-Поля имеют конечной тенденцией своего развития кантианский морализм и фихтеанское "я". Недаром другом и двойником Зибенкэза является Лейбгебер, который стоит как бы вне мира, лишь в малой степени подчиняется его обычным, житейским условиям (вспомним хотя бы таинственность его заработков, - Жан-Поль намекает, что он кормился не одним искусством вырезывать силуэты, да и само силуэтное искусство является эксцентрическим).
Жан-Поль возражал против свойственного немецкому "духу" игнорирования действительности как средства избавиться от ее невзгод. Женитьба Зибенкэза означает его вхождение в реальную жизнь, непосредственное столкновение с ее повседневным бытовым укладом. Тут уже нужны иные средства примирения с неприглядностью существования - средства бытовой идиллии (типа "Вуца"). Выбор Зибенкэза для этой цели не случаен. У него несравненно больше бытовых, идиллических данных, чем у атеистического, принципиально скептического Лейбгебера, у него много мягкой сентиментальности, готовности ко всепрощению и всеобщей любви.
Но оказывается, - и это величайшее реалистическое открытие для сентиментального идиллика, - что прежде всего не все живущие неприглядной немецкой повседневной жизнью способны идиллически преображать ее (Ленетта) и что затем даже те, кто как будто способен к этому, постепенно также доводятся - в условиях реальной нищеты и соприкосновения с людьми прозаическими - до крайне неидиллического, несчастного и раздраженного существования (сам Зибенкэз). Ремесленники, соседи Зибенкэза, живут, правда, в условиях нищеты всю свою жизнь, но при всех своих симпатиях к ним Жан-Поль подчеркивает несравненно большую духовную сложность Зибенкэза.
Итак, роман экспериментален. Зибенкэза и Ленетту автор подвергает испытанию, чтобы обнаружить возможность идиллии, - и испытания они не выдерживают. Но в вину им это не вменяется. Каждый из них по-своему, в конечном счете, прав, и хотя они подвергаются длительной критике, обнаруживающей все их недостатки, но положительного у них все же остается несравненно больше. Жан-Поль относится к ним с теплотой и любовью, с глубоким психологическим пониманием.
Зибенкэз и Ленетта совершенно разные люди. Ленетта - человек насквозь прозаический и земной. Самые внешние формы бюргерской жизни являются для нее священным ритуалом. Ее мир - это кухня, игла и метла. Проблема "что скажут люди" определяет все ее поведение. Она крайне религиозна, но основным атрибутом ее религии является наличие традиционных лютеранских блюд - например, гуся в Мартынов день.
Она не может следовать за парением мысли и души своего мужа. Один пример: Зибенкэз произносит, обращаясь к ней, возвышенный монолог о вечности и смерти и получает в ответ: "Не надевай завтра левого чулка, я должна его сперва заштопать". И все же она была бы хорошей женой Зибенкэзу, если бы надвинувшаяся нищета и ряд других испытаний (интриги Мейерна) не ожесточили ее, не заставили ее все враждебнее относиться к супругу. А ее жалобы, все ее неумение юмористически презреть неприятности и лишения несказанно мучат Зибенкэза, лишают и его нравственных точек опоры.
Правда, и до полного обнищания между супругами начинаются стычки. Если III глава совершенно идиллична, то в IV намечается переход, а V глава посвящена нарастающей распре, с удивительным психологическим умением показанной Жан-Полем на бытовых мелочах. Но здесь уже тень приближающегося "финансового краха" витает над комнатой Зибенкэза. Во всяком случае сам Жан-Поль подчеркивает в романе, что без обеднения не возникло бы такой обостренности в их отношениях.