К утреннему застолью она спустилась медленно и величаво, удивляя собравшихся непривычной бледностью: свадебное покрывало - калиптра - приличествовало невесте, но жене полагалось выходить на люди простоволосой.
Снова осыпали счастливую чету орехами и финиками; снова звучали поздравления, сыпались подарки. Береника учтиво благодарила гостей, улыбалась каждому в отдельности и всем вместе; щеки ее опять зарумянились, глаза повеселели.
Снова заклали в жертву тучного быка, увили кровавое мясо толстыми полосами жира, сожгли на костре, обильно орошая вином и вознося мольбу кому-то из олимпийцев - Береника не запомнила, кому именно...
Потом отправились пировать.
Возлияние следовало за возлиянием: Гименею, Афродите, Афине, Гере... Грянули кифары и форминги, кое-кто из гостей пустился в пляс, прочие продолжали сосредоточенно поглощать парную говядину, заедать знаменитым лесбосским хлебом, который не уступал фессалийскому, запивать соком прославленной хиосской лозы, закусывать свежими смоквами.
Талай пил напропалую и победоносно взирал по сторонам, иногда заговорщически подмигивая приятелям. Он казался воплощением довольства - сытого, спокойного, добродушного. Красивый, сильный, с густыми вьющимися кудрями, супруг восседал подле Береники, словно хранящий полубог.
- Повезло же девчонке! - шепнула закадычной приятельнице черноглазая Алкиппа.
- А сама-то какой лакомый кусочек! - хрипловатым грудным голосом отозвалась хмелеющая Антия. - У Талая губа не дура.
- Ой, губа ли?..
Алкиппа стрельнула глазами, притиснула острое колено к упругому бедру Антии.
Подруги переглянулись и прыснули.
Ипподамия строго-настрого предупредила Талая не прикасаться к жене по крайней мере три-четыре дня.
- И будь с девочкой поласковее, сделай милость, - прибавила она сердито.
Ослушаться старую служанку и свою бывшую няню, жившую в господском доме почти на равных правах, Талай не посмел. Трое суток он исправно воздерживался от плотской близости с Береникой. Правда, на вторые кровь заиграла так, что пришлось отлучиться в лесху - это было делом естественным, привычным и не стоило упоминания.
Про песенку, спетую Береникой в брачную ночь, уже сплетничали везде и всюду, относя мелодию на счет исключительной страстности.
- Гляди, милок, эдакая женушка даже тебе не под силу окажется! - подзадоривала Феребея.
Талай лишь самодовольно ухмыльнулся.
Уместный совет Ипподамии пропал вотще.
В скором времени Талай убедился, что любая портовая шлюха или рабыня куда слаще бесчувственной деревяшки, доставшейся ему в спутницы. А Береника удостоверилась: ничего, кроме гадостей и пакостей, на супружеском ложе не ожидай.
Как-то само собою вышло, что ночные посещения прекратились - безо всяких вопросов и упреков.
Береника вздохнула с невыразимым облегчением, прилежно занялась хозяйством, пряла шерсть, распределяла труды между рабами и слугами, принимала гостей - словом, была образцовой женой. Талай же, у которого на дне души остался не слишком приятный осадок (его, несравненного любовника, эта дурочка чурается и еле-еле выносит!), направо и налево рассказывал о восхитительных достоинствах своей половины и пыжился безмерно:
- Столь одарена Афродитой, что лишь я способен утолять подобный пыл! Это просто комок пламени!
Так он болтал три года, пока не доболтался...
По здравом рассуждении, пресыщенной, жаждавшей наибольшего разнообразия Арсиное следовало бы заполучить в собственность феноменального Талая.
Но царица нечаянно приобрела холодную, сторонившуюся чувственных забав Беренику.
* * *
Когда на следующую ночь Арсиноя приникла к уже улегшейся и готовившейся уснуть митиленянке, Береника недоуменно подняла голову, узнала повелительницу и смутилась.
- Не вставай, девочка, - ласково промолвила Арсиноя, - ты же под моим особым покровительством.
Фраза должна была прозвучать успокоительно и ободряюще, однако действие возымела совершенно обратное!
Проведай Арсиноя про дурацкую шутку, отпущенную Ликой в беседе с Гермионой, этрусской красавице едва ли поздоровилось бы, невзирая на ослепительную внешность и редкое любовное умение. Впрочем, и сплетничать, и, тем более, доносить Береника попросту брезговала. Посему тирренка вышла сухой из воды, а царица оказалась в изрядном замешательстве.
- ...сей же час получила особое покровительство! - негромко пожаловалась Гермиона, шествуя в обнимку с подругой по коридору, минуя бесчисленные бордовые колонны, расширявшиеся кверху. За одной из них тихонько стояла и глядела сквозь оконный проем в морскую даль грустная, задумчивая Береника.
- Значит, ее покроют на особый лад, - засмеялась Лика. - С вывертами да выкрутасами.
Митиленянка вздрогнула и побледнела.
Обе женщины исчезли за углом, не заподозрив ничьего присутствия.
Собственно, Лика сказала сущую правду, но Арсиноя намеревалась развращать северную скромницу искусно и постепенно, брать нежностью и терпением. Бесстыжая тирренка, сама того не ведая, предупредила Беренику об опасности, загодя испортив готовившуюся игру. Супруга Талая испугалась, насторожилась и твердо решила противиться любому натиску.
Царица потянула завязки на плечах, и тончайшая виссонная сорочка скользнула вниз, оставив Арсиною в блеске великолепной наготы. Освободившись от прозрачной ткани, льнувшей к стопам, точно морская пена, повелительница Крита сделала шаг и возлегла рядом с Береникой.
Та вскочила, словно ужаленная, и отпрянула к узкому окну прежде, нежели Арсиноя успела опомниться.
Воспитанная в изрядной строгости, Береника все же краем уха слыхивала о подобных забавах и, не вполне представляя их подлинного свойства, ждала чего-то поистине ужасного. Хуже и противнее Талаевских объятий.
- Нет, госпожа! - хрипло воскликнула пленница, поднося к устам сжатые кулаки и глядя округлившимися глазами: - Нет, пожалуйста! Нет, нет!..
- Но почему? - с искренним изумлением осведомилась Арсиноя.
Присутствуй в опочивальне Талфибий, он почувствовал бы себя отомщенным.
- Я не хочу... Не могу... Нет.
Долго и кротко царица уговаривала Беренику смягчиться, не упорствовать. Молодая женщина, убедившись в своей временной безопасности, отвечала ровным, почтительным голосом, однако уступать не собиралась.
- Хорошо, - сказала, наконец, раздосадованная Арсиноя, - утро вечера мудренее. Отоспись, телочка, отдохни. Хандру как рукою снимет.
Она грациозно поднялась и удалилась, не прибавив ни единого слова.
Троим воинам, за которыми срочно послала проницательная Сильвия, довелось потрудиться в поте лица, дабы утешить обманутую в лучших ожиданиях повелительницу. Угодить Арсиное оказалось нелегко. Царица капризничала, требовала изощряться до степеней, трудно представимых, и насытилась, лишь когда незадолго перед рассветом все трое овладели ею одновременно.
Следившая за ходом оргии, делавшая своевременные и нужные распоряжения Сильвия одобрительно улыбнулась и дала знак отпустить Арсиною. Воины повиновались тотчас.
* * *
Что до Береники, молодая женщина проявила упрямство редкостное. Целых две недели Арсиноя ухаживала за пленницей от зари до зари, но получала отпор за отпором и за отказом отказ.
Попытка подмешать сильных возбуждающих снадобий в вино и еду провалилась. Обладая тонким вкусом, женщина почуяла неладное и спокойно объявила:
- Если это случится еще раз, госпожа, я уморю себя голодом.
- И уморит, - подтвердила Сильвия, купая царицу перед утренней трапезой. - Хорошенькое приобретение сделали, Сини! В толк не возьму, откуда такие выпрыгивают.
- Полагаю, самое время настало, - медленно произнесла Арсиноя, - испытать решительное средство.
Сильвия подняла брови.
- Нынче ночью, - сказала царица и понизила голос до неразличимого шепота, хотя кроме подруги, в купальне не было ни души.
- А дальше? - с любопытством спросила Сильвия.
- Неужто не разумеешь? - засмеялась Арсиноя.
- Разуметь-то разумею, да только здесь навряд ли даже у тебя что-либо получится.
- Согласна, - ответила Арсиноя. - Самому лучшему гребцу не сдвинуть большой галеры в одиночку. Но если...
Царица вновь понизила голос, точно опасалась невидимых ушей.
Сильвия засмеялась:
- Это, пожалуй, иное дело. Но тогда уж и парус надобно поставить. Быстрее поплывем.
* * *
Гирр выбрался на палубу "Левки", отряхнулся по-собачьи, мягко и быстро приблизился к этруску.
Мускулистый критянин дышал размеренно, пятимильный заплыв отнюдь не измотал человека, сызмальства дружившего с морем. Слой оливкового масла, обильно покрывавшего загорелую кожу, не сошел в соленой воде, и крупные капли собрались на крепком теле отдельными прозрачными шариками. С промокшей набедренной повязки на теплую палубу обильно струилась едва ли не столь же теплая морская влага.
Почти совсем смерклось.
- Осведомитель не солгал, Расенна, - произнес критянин с уверенным, нагловатым спокойствием.
- Чего и не требовалось ни доказывать, ни проверять, - усмехнулся этруск. - Но времени было в избытке. Захотел искупаться и поползать по берегу - на здоровье. Только не забудь: лазутчику положено идти во главе. Он точнее знаком с дорогой.
- А мне казалось, тебя любезно извещают о всякой необходимой мелочи, - ухмыльнулся Гирр.