Опустив в землю горячие глаза, Цапко мял в руках сивую шапку.
- Работать надо, слушаться, повиноваться, угождать господам своим, - вот ваше дело! - строго поучал Корбе.
- А как же указ, ваше благородие? - тяжело поднял помутившийся взгляд Цапко.
- "Указ, указ"… Вот суд разберется в указе, разъяснит вам. Указы не для ваших мозгов пишутся: их понимать надо.
- Как вы думаете, - обратился Корбе к стряпчему, исполнявшему при суде обязанности прокурора, - когда мы может приступить к объявлению указа?
- По-моему, восьмого с утра уже можно будет.
- Слышишь, атаман? Скажи твоим бунтовщикам и лодырям, чтобы приготовились. Утром восьмого июня пятьдесят выборных должно явиться в судейскую избу выслушать объявление указа.
Цапко тихо, но решительно возразил:
- Ваше благородие, вся громада желает слушать указ…
- Как? Желает? Ах ты, господи, скажите, пожалуйста!.. Же-ла-ет? Вы слышали? - обратился Корбе к чиновникам. - Как это вам нравится? Они же-ла-ют всей громадой присутствовать! А?.. Никаких желаний! Никакого вольнодумства! Не допущу! - закричал он вдруг на Цапко. - Сказано пятьдесят, значит, пятьдесят. Ты должен исполнять приказ, а не разговаривать. Дерьмо!..
Отставшего исправника Клименко окружило несколько турбаевцев.
- Вы же нам перед церковью и перед громадой поклялись, что суд полную волю привезет. Какая же воля, если с солдатами?
- Ничего не поделаете. Ошибка в указе произошла, - разводил руками Елименко.
- Як то может быть ошибка? Побойтесь бога, пане исправнику! Указ справедливый. Царского же сенату! Хиба мы его выдумали?
- Мало ли что царского… Сенат далеко - в Петербурге. Разве оттуда можно видеть, что здесь делается? Вот и ошиблись. Если кого из турбаевцев, как казаков, и отберут сейчас у Базилевских, то лишь на самое короткое время. А потом, все равно, опять в подданные запишут.
- Ну як же так?.. Ах, боже… Да лучше в могилу лечь, чем подданными Базилевских быть! Мы же не холопы, не холуи.
Тревога тяжелей тучей придавила Турбаи. В черной горькой мгле билось каждое сердце. Казалось, еще немного, и погаснет свет, не будет солнца, не будет дней - наступит одна сплошная ночь.
Когда накануне суда турбаевцы собрались около хаты атамана Цапко, они долго выбирали назначенных пятьдесят человек, долго наказывали им не поддаваться до самой последней крайности.
- Стойте на своем - аж до смерти: все мы природные казаки.
Коробка, которого турбаевцы скрывали все последние дни, как единственного и притом ценнейшего своего доброжелателя, говорил напутственно выборным:
- У судей лисьи ухватки. Они будут стараться запутать вас хитрыми вопросами. Ничего не отвечайте. Молчите. У вас только один ответ: "Мы все природные казаки спокон веков". И шабаш. Больше ни слова. Пусть хоть треснут.
Настала ночь. Господский дом сиял огнями: горели свечи в канделябрах по стенам, горела торжественная люстра в зале, играла музыка, хлопали пробки крепких и легких вин, сновали хлопотливые слуги в белых перчатках, - веселый, пьяный говор наполнил просторные богатые горницы. Но темны, глухи и сиротливы были турбаевские хаты, рассыпанные между Хоролом и Пслом. Как два разлученных брата, сливались у села реки и текли в темноте неслышно. Никто не спал в хатах: завтра должно, произойти решительное, окончательное, непоправимое. Или воля, или гибель… Сонмы мыслей зловещими птицами бились, кружились, вспыхивали, падали, - снова и снова приближались, мучили неотступно, до рассвета.
И вот занялся день. С самого раннего часа весь народ собрался около хаты Цапко. И хата, и двор атамана были полны. Полна была и улица в обе стороны; пришли все, кто только мог ходить - и мужчины, и женщины, и старики, и молодые, и дети, - свыше двух тысяч душ - весь люд с напряженным ожиданием высыпал узнать решение своей судьбы.
- Судьи, судьи пошли!.. - пронеслось по толпе. - Вон, в судейскую избу входят.
И еще раз громада, всем миром, просила выборных не поддаваться, не уступать, не отказываться от казацких прав, стоять твердо и решительно. И в тишине, со смертельной четкостью, ответил за всех Колубайко:
- Не знаю, слышит ли нас бог. Но перед вами, братья, отцы, сестры и матери, и перед детьми нашими обещаем: не поддадимся! Пусть хоть на огне жгут - у нас слово одно.
Тронулись выборные. Тесной кучкой, в молчании шли пятьдесят человек. И когда они отделились от толпы, оставшимся показалось, что выборные обречены на какую-то неминуемую беду. Кто знает, может быть, весь суд только - западня, ловушка!
- Идем за ними, братцы! - крикнул кто-то. - На всякий случай, чтобы чего не вышло.
Точно ветер качнул волны спелой ржи: толпа разделилась. Все молодые, рослые, крепкие, бесстрашные, подкрепляющей стеной на некотором расстоянии пошли за выборными. Собралось больше трехсот человек.
Вот и судейская изба. Судьи выставили на стол трехгранное зерцало, в золоченых рамах, с золотым орлом наверху, повесили на стене за собой портрет царицы Екатерины, надели себе на груди торжественные судейские цепи в роде ожерелий из огромных медалей с гербами, очинили гусиные перья, расставили чернильницы и песочницы, раскрыли бумаги.
Лица выборных были суровы, строги и бледны.
Наконец поднялся исправник Клименко, оказавшийся по закону председателем суда, и начал читать сенатский указ, который читал уже в январе и который турбаевцы, со слов Осипа Коробки, знали почти наизусть.
- А теперь посмотрим, есть ли в Турбаях те вольные войсковые казаки, о которых говорится в указе, - с загадочной угрозой сказал исправник.
У него как бы переменилось лицо: ничего от прежнего, виляющего в ту и в другую сторону толстяка не осталось, - он стал явно враждебен и гнул в пользу помещиков.
- Мы все казаки. Спокон веков все село казацкого роду! - загудели выборные.
- А вот проверим, проверим.
Открыли судьи полковые компуты. Развернули список турбаевских жителей. Начали считывать, сравнивать, сверять.
- Не вижу казаков здесь, не вижу, - нахмурился исправник и сердито постучал пятерней по турбаевскому списку. - Чем же вы докажите свое казацство?
- Вот тут у нас все в подробности…
И выборные подали обширный акт, составленный Коробкой.
Судьи с любопытством склонились над мелко исписанными листами бумаги, прочитали несколько строк, пошептались между собой, перемигнулись, перелистали акт до последней страницы и с брезгливой гримасой откинули в сторону, как что-то пустое и ненужное.
- Это не документ! - раздраженно сказал исправник. - Кто его написал? Кто составил? Какой нибудь брехунец, писака копеечный, смутьян пустолобый? Разве может суд, действующий по законам государыни императрицы, считаться с ним?..
Тогда заговорил один из судебных заседателей - плешивый бритый старик с иезуитским лицом, в больших очках, - заговорил мягким, стелющимся голосом:
- Нам жалко вас, жалко вашей темноты и ваших напрасных хлопот. Откуда вам залетела сумасбродная мысль про казацство? Жили бы и жили панскими мужиками, тихо смирно, послушно… Кто взбудоражил вас? Сознайтесь для своей же пользы. Кто научил в сенат обратиться?..
Выборные молчали.
- Но ведь вы знаете, - продолжал иезуитски старик, - что Турбаи Степану Федоровичу и Ивану Федоровичу, господам Базилевским, достались по наследству от их покойного родителя. А раз, так, значит, у них все законные права и на село, и на жителей. Как документально известно, покойный владетель Федор Николаевич Базилевский купил вас у помещицы Битяговской. Вот тут и купчая крепость. Откуда же может взяться ваше казацство? Непостижимо. Но, впрочем, расскажите подробно: может, нам какие-нибудь обстоятельства неизвестны…
Хитрый заседатель с притворным неведением развел руками.
- Все наше село - природные казаки, - твердо уперлись турбаевцы.
- Мы это уже слышали сто раз. А вы докажите! Докажите, хоть один раз, - фыркнул капризно исправник.
- Прочитайте наш акт. Там все сказано. Там полные доказательства. Почему вы на него внимания не обращаете? - решительно зашумели выборные.
- Если акта нашего не примете, а будете в помещичью дудку играть, нам останется только смертью доказать свое казацство! - бледнея и выпрямляясь, воскликнул Грицай.
- To-есть, как смертью? - поперхнулся от неожиданности исправник, заерзал в кресле и мелко замигал ресницами.
- А вы не знаете, ваше благородие, какая бывает смерть? - уставился в него Колубайко острыми глазами. - Просим внять нашим бумагам.
Исправник рывком пододвинул к себе акт, нервно перешвырнул несколько страниц, забубнил что-то правому своему соседу, потом левому. Опять судьи пошептались между собою.
- Ничего не понимаю. Так узловато написано, будто черти лапти плели, - пробурчал исправник: - Почему нет с вами этого человека, который писал? Быть может, если б он растолковал, нам свое писание, мы и действительно признали бы, что тут всё правильно.
Выборные переглянулись, потоптались. Посоветовались. Решили: "Пусть Осип придет, он им как бритвой отрежет".
- Можете вы своего поверенного вызвать?
Еще раз, в последнем колебании, переглянулись выборные.
- Можем.
Но когда через несколько минут деловым скорым шагом вошел вызванный Коробка, судьи враждебно накинулись на него, как на волка. Посыпались каверзные, злорадные и ехидные вопросы. Коробка отвечал с достоинством, тихо, очень ясно, непоколебимо.
Исправник постепенно наливался кровью, багровея от смелости турбаевского поверенного, и вдруг, не выдержав, рявкнул:
- Значит, это ты тут бунт разжигаешь? Ты? Арестовать его! В холодную! На замок! - повелительно ткнул он толстой тупой рукой и кивнул страже.