Денисенко немедленно отправился в кочегарное отделение. Почти одновременно с Денисенко туда ворвался машинный боцман Бордюгов, "Иудушка Бордюгов", как его называли матросы. Он кричал, что революционеры решили взорвать броненосец.
Старший инженер Цветков не случайно забрёл в кочегарку. Не случайно очутился здесь и Бордюгов. Один сеял панику, другой делал вид, что спасает броненосец и команду. Выслушав "иудушку", Цветков приказал трюмному унтер-офицеру затопить пороховой погреб. У заговорщиков был тонкий расчёт: броненосец без пороха - плавающее корыто, "лайба", как называют невооружённый корабль матросы. Денисенко явился вовремя. Он сообщил старшему механику, что корабль в руках восставших, затоплять его незачем, и распорядился поставить надёжный караул у клапанов затопления. В машинном отделении боцман Бордюгов и старший инженер Цветков встретили стойкость и спокойствие подготовленных к восстанию матросов.
Боцман Линник сеял панику в местах скопления всей команды: в спардеке, на юте, в батарейной палубе, на шканцах. Он шмыгал среди матросов, нашёптывал, что офицеры добрались уже до пороховых камер и сейчас взорвут корабль. Наверху было много неподготовленных к восстанию матросов. И Линник успел больше, чем Бордюгов. Команда стала поддаваться панике. Ещё мгновение, и матросы начнут массами покидать корабль, а броненосец окажется в руках кучки контрреволюционеров. Матросы-революционеры: Беликов, Бредихин, Гусеников, Звенигородский, Зиновьев, Костенко, Ковалёв, Ковальчуг, Козленко, Кошугин, Мартыненко, Мартьянов, Расисов, Савотченко, Самойленко, Царёв, Цимбал, Циркунов, Шендеров, Шевченко (Фёдор), Шестидесятый и др. поняли грозившую опасность. Они бросились в гущу матросов и убеждали их не поддаваться панике.
Заулошнев не был оратором, но матросы хорошо его знали и уважали за спокойствие, находчивость и деловитость. Он приказал горнисту протрубить "отбой", а сам, вскочив на башню двенадцатидюймового орудия и воспользовавшись воцарившейся на миг тишиной, обратился к команде:
- Не сдавайтесь, братья: раз уже начали мы хорошее дело, доведём его до конца.
Его спокойный, уверенный голос рассеял панику.
Офицеры всю жизнь занимались муштрой, но они струсили и не могли удержать в повиновении даже не подготовленных к восстанию матросов. Матросы социал-демократы действовали смело и решительно и увлекли за собой всех колеблющихся. Офицеры теряли одну позицию за другой. Матросы расстраивали все их козни и шаг за шагом завоёвывали броненосец.
На шканцах, на юте, в батарейной палубе гремели выстрелы. Офицеры по существу уже прекратили борьбу: одни прятались в каютах, другие бросились вплавь к миноносцу. Ни один матрос не встал на их защиту. Никто из офицеров не думал больше об открытом сопротивлении. Здесь, на корабле, самодержавный режим перестал существовать.
Окончательный успех восстания на Тендре зависел от поведения караула. Строевые части флота пополнялись самыми малограмотными крестьянами. На флоте их учили только шагистике и стрельбе. Когда корабль уходил в плавание, строевая рота его комплектовалась из новобранцев, только что получивших звание матросов первой статьи. Они были подавлены жестокой муштрой, в них не успело ещё укрепиться чувство флотского товарищества. Правда, потёмкинский караул отказался стрелять в матросов и не препятствовал вооружению товарищей, но он стоял в стороне от происходивших событий. После первых же выстрелов караул разбежался. Теперь кондуктора стали нашёптывать, что строевая рота готовится дать отпор восставшим. Откуда-то раздался крик: "Строевая рота... Спасайся, кто может!.."
Из батарейной палубы действительно стала выползать колонна строевой роты. Она шла в боевом порядке: с барабанным боем, с развёрнутым знаменем. На мгновение. всё стихло, люди затаили дыхание. Матросы социал-демократы и присоединившиеся к ним несколько десятков товарищей сгрудились с примкнутыми штыками, готовые ринуться в атаку при первой же попытке роты подавить восстание.
Внезапно их лица прояснились. Они увидели строевого унтер-офицера Дымченко, стойкого социал-демократа. Дымченко отбежал в сторону и скомандовал:
- Рота, стой!.. Рота остановилась.
- Братцы... поможем хорошим людям, - обратился к роте Дымченко. - Доброе дело начали они для народа, для всех нас... Так поможем же им, бо мы все вмисти товарищи и братья. Ура!
- Ура! - подхватила рота.
- Ура! - подхватила команда. Восторженный Кулик обнял Дымченко.
- Ох и молодец, - повторял он, целуя Дымченко, - строевых сорганизовал, тихоня ты этакая.
Едва прапорщик Алексеев успел доложить капитану Голикову о неудаче своей миссии, как в каюту капитана вбежали Матюшенко и матрос Сыров. Голиков понял, что пришёл его последний час. Мужественно умирают только люди, воодушевлённые идеей. Вся жизнь Голикова посвящена была собственному благополучию. Он делал карьеру и наживал капитал. И немало успел: впереди уже маячили адмиральские эполеты и состояние было обеспечено. Теперь, в страхе перед смертью, он умолял о пощаде, плакал, называл себя "старым дураком", целовал руки судивших его матросов. Он вызывал отвращение. Команда приговорила его к смерти. Его тело выбросили в море.
Совсем иначе умер лейтенант Тон, которого Задорожный привёл на бак. Инженер-механик Коваленко, впоследствии присоединившийся к восставшим, рассказывал об одном разговоре с лейтенантом Тоном. "Будь на то моя власть, - сказал как-то лейтенант инженеру Коваленко, - я бы установил для всех бунтовщиков одну меру наказания: виселицу. В России хватит леса, чтобы воздвигнуть миллион, другой этих нехитрых сооружений".
- Долой погоны! - обратился к Тону Матюшенко, когда Задорожный привёл лейтенанта на бак.
- Не ты мне дал их, не ты их снимешь, - крикнул Тон и, выхватив из кармана револьвер, выстрелил в Матюшенко.
Матрос Заулошнев успел ударом ружья отвести руку Тона. Ответным выстрелом Матюшенко убил лейтенанта.
В это время стал странно маневрировать миноносец № 267. Его командир, лейтенант Клодт, пытался сняться с якоря.
В нервной атмосфере восстания движения миноносца были восприняты как подготовка к минной атаке против броненосца.
- Расстрелять миноносец! Огонь по миноносцу! Комендоры, огонь! - раздались крики.
Прозвучала боевая тревога. Комендоры наводили свои ПУШКИ на миноносец. На корме его появился сигнальщик. "Команда миноносца, - семафорил он, - присоединяется к восстанию, офицеры арестованы, присылайте за ними караул".
Через несколько минут катер доставил на броненосец офицеров миноносца. Лейтенант Клодт без малейшего сопротивления сдал оружие и позволил сорвать с себя погоны.
На броненосце матросы продолжали разыскивать офицеров. Нелёгкое это было дело. Они забились во все щели корабля. Их вылавливали и приводили на бак. Туда же доставил Денисенко арестованных им офицеров-механиков.
Откуда-то приволокли священника. Доктора Смирнова, того самого, который утром признал мясо превосходным, нашли где-то в трюме. Вернее, его тело. Он покончил с собой выстрелом из револьвера.
Всех арестованных офицеров отвели в офицерскую кают-компанию. У дверей стояли часовые с примкнутыми штыками.
В корабельном лазарете умирал Вакуленчук. Он был без сознания. Возле него хлопотали два судовых фельдшера. Они подносили подушки с кислородом. Вакуленчук дышал громко и прерывисто. Его большое тело точно вдавилось в постель. В углу каюты тихо шептались Матюшенко и матрос Кулик. Подошёл старший фельдшер:
- Ещё час протянет. Кулик глотнул воздух.
- Где пуля? - спросил Матюшенко.
Они говорили шепотом, боясь разбудить Вакуленчука.
- Без рентгена её не отыщешь... Видать, где-то возле лёгких. Да всё равно не достать, - безнадёжно махнув рукой, прибавил фельдшер. - Зови экипаж прощаться...
Матюшенко бесшумно вышел из каюты.
Где-то пробили склянки.
- Вакуленчук умирает, - сказал палубный матрос. Он чистил шваброй палубу, смывая кровь. Быть может, кровь Вакуленчука.
- Вакуленчук умирает, - повторил матрос, стоявший на вахте.
"Вакуленчук умирает", - эхом пронеслось по кораблю. Матросы бесшумно входили и молча выстраивались у койки умирающего. Те, кому не хватило места в лазарете, молча строились на шканцах. Их становилось всё больше.
Семьсот человек застыли в ожидании. Смолкли склянки. Теперь на корабле была полная тишина.
Вакуленчук по-прежнему лежал без сознания. У его изголовья сидел старший фельдшер. Он щупал пульс. Его помощник придерживал рукой маленькую подушку с кис-лородом.
Вдруг Вакуленчук открыл глаза... Попытался поднять руку, она бессильно упала на койку. Его губы беззвучно что-то шептали.
Матюшенко наклонился к нему.
- Что на корабле? - спросил умирающий. Теперь его слышали уже все.
- У нас - свобода, - ответил Матюшенко.
Вакуленчук посмотрел на товарищей. Хотел что-то сказать, но у него не хватило сил. Повернул голову к стене. Матюшенко бросился к иллюминатору, отдёрнул шёлковую занавеску. Вместе с ветром в каюту ворвались лучи заходящего солнца. Вакуленчук увидел синевато-багровые волны. Собрав последние силы, он приподнялся. Смотрел долго, точно вбирал глазами далёкий морской простор. Потом, повернувшись к товарищам, громко сказал:
- Свобода, говорите?
Его лицо озарилось широкой улыбкой. И тотчас такая же улыбка побежала по лицам людей... И не успела она ещё добежать до последних рядов стоявших в строю матросов, как запрокинувшаяся голова Вакуленчука тяжело упала на подушку.
Старший фельдшер ухом припал к его груди. Потом долго искал пульс.