Но тут вступил в действие ещё один заговорщик. Это был матёрый черносотенец Романенко, командир "Надежды" - большого катера управления одесским портом. Романенко неоднократно появлялся на "Потёмкине" под предлогом различных поручений начальника порта. Должно быть, ему удалось договориться лично или через посредника с боцманом Кузьменко, потому что он на своём быстроходном катере неотступно следовал за уходившим в Севастополь броненосцем "Георгий Победоносец".
"Когда "Георгий Победоносец" поравнялся с катером "Надежда", - рассказывал впоследствии в своих показаниях Романенко, - канонир Кузьменко сделал жест отчаяния. Я мимикой предложил ему идти в порт, а сам на катере пошёл вперёд, указывая путь. Введя броненосец в гавань и выведя его на мелкое место, в нескольких саженях от Платоновского мола, я указал место, где бросить якорь, после чего на "Надежду" сошло пятнадцать матросов, в том числе и командовавший броненосцем канонир".
Этот быстро выполненный манёвр спас предателей от расправы георгиевцев.
Наступил критический момент потёмкинского восстания. Правительственные войска получили возможность завладеть "Георгием" и воспользоваться его артиллерией против нас.
Пушки с Николаевского бульвара были наведены уже на броненосец "Георгий", но "Потёмкин" мог заставить их замолчать огнём своей артиллерии. От нас зависело не дать правительственным войскам завладеть "Георгием" и под прикрытием наших пушек снять его. с мели. Я бросился искать Алексеева. Но тот уже заперся в боевой рубке. Он всегда запирался там, когда замышлял предательство.
В этот же самый момент начали действовать заговорщики "Потёмкина".
Раздался крик: "В Румынию!" Кто-то подхватил его, и через несколько минут этот крик слышался всюду.
- В Румынию! В Румынию! - кричали матросы.
Откуда-то из трюмов выползли люди, которых мы никогда не видели раньше. Шептуны и кондуктора приступили к очередному манёвру.
- В Румынию! В Румынию!
Я бросился к матросам, стоявшим на спардеке.
- Братцы! Товарищи! Что вы делаете? Вы губите дело!..
Но мне не удалось кончить: несколько матросов подбежали ко мне и, грозя кулаками, стали кричать:
- Чего ты хочешь? Хочешь, чтобы нас, как баранов, потопили? Поговори-ка ещё, сейчас за бортом очутишься.
Кулик и Бредихин во-время прибежали ко мне на помощь.
Паника всё усиливалась. Новая мысль снова подстёгивает меня. Бегу к старшему офицеру, боцману Мурзаку.
- Ведь на "Георгии" - наши товарищи. Пошлите за ними миноносец!
- Да уже послан, вон идёт!
Действительно, к "Георгию" уже подходил наш миноносец.
Через подзорную трубу видно было, как бегут к трапу "Георгия" матросы.
- Это наши бегут! - крикнул кто-то. Скоро они были уже на "Потёмкине",
Я бросился к ним навстречу. Среди них не было доктора.
- А доктор где? Почему оставили его? Ведь его повесят.
- Как же, повесят! Только не за шею, а на шею... - злобно ответил Задорожный.
И он рассказал про измену доктора.
Через несколько минут после возвращения товарищей "Потёмкин" снялся с якоря и взял курс на Румынию.
К вечеру исчезли последние следы паники.
Дымченко, Кулик, Резниченко, Костенко, Денисенко, Звенигородский, Курилов, Кошугин, Макаров, Шестидесятый, Мартьянов, Заулошнев, Задорожный, Савотченко, Сопрыкин - социал-демократический актив корабля - беседовали с матросами в разных частях корабля. Их слушали.
К ночи в адмиральской состоялось заседание комиссии, на котором присутствовал весь актив корабля.
Произносились горячие речи и призывы к дальнейшей борьбе. В разгар заседания вошёл Кулик; он положил на стол шапку с деньгами и заявил, что команда отдала все свои личные деньги в общую кассу. Этот поступок команды положил конец всем колебаниям. Комиссия единогласно постановила не сдаваться в Румынии. "Пополним там запасы угля, добудем провиант, сообщим всему миру о целях нашей борьбы - и обратно в Россию!" Матросы повеселели.
Только кондуктора молчали, бросая угрожающие взгляды. Ясно было, что эти господа не подчинились общему решению и что-то замышляют.
Когда заседание комиссии кончилось, я подошёл к Дымченко и поделился с ним моими опасениями. Винтовки стояли у нас в открытых пирамидах, и кондукторы, вооружив ночью своих сторонников, легко могли перебить наиболее сознательную и передовую часть команды. Всё зависело в этом случае от того, из каких людей состоял караул.
Дымченко согласился со мной и немедленно отправился искать матроса, заведовавшего в этот день караулом. Вскоре он вернулся с ним, и последний успокоил нас, заявив, что караул состоит из самых надёжных матросов.
Глава XXV
Дорофей Кошуба
Вместе с нашей делегацией, вернувшейся с изменившего революции "Георгия" на "Потёмкин", прибыл георгиевский матрос, комендор Дорофей Кошуба.
Кошуба ещё только взбирался по трапу, а уже послышался его громовой голос.
- Братья!.. Товарищи!.. К орудиям!.. Огонь по изменнику!
Кучка распоясавшихся потёмкинских изменников пыталась помешать ему, но Кошуба продолжал свой страстный призыв:
- Братцы!.. Не ходите в Румынию... не обрекайте себя на вечный позор и презрение народа.
Негодяи схватили его, подняли, угрожали бросить в море, а он продолжал кричать:
- Дезертир всё равно что предатель... Кто бросит броненосец, тот предатель народа!..
Если б не подоспел Дымченко с несколькими караульными, негодяи привели бы в исполнение свою угрозу.
Вечером, когда мы шли в Румынию, он кричал со спардека:
- Кто пойдёт со мной штурмовать Севастополь, братцы? Сто человек, мне надо сто человек решительных матросиков, и я возьму Севастополь... Вот как это сделаем, товарищи. "Потёмкин" подойдёт поближе к Севастополю, спустит нас где-нибудь возле Балаклавы, а сам уйдёт в море воевать другие города. А мы, то есть наша сотня, мы набьём свои рубашки патронами и ночью, разбившись на несколько групп, войдём под видом патрулей в Севастополь, незаметно просочимся в крепость, арестуем офицеров и провозгласим республику.
Дальше следовала картина сурового суда матросов над "шкурами" и над изменниками-георгиевцами. И, наконец, Кошуба перешёл к описанию встречи "Потёмкина", на которую "сойдутся в Севастополе со всей нашей страны все страждущие и угнетённые и все храбрые борцы за дело народное. И будет их такое множество, что для всех не хватит места на улицах и площадях Севастополя; все крыши домов, все деревья, все холмы и курганы будут усеяны народом. И когда в Северную бухту войдёт "Потёмкин", корабль-герой, люди будут приветствовать его слезами радости, от которых море выйдет из своих берегов".
Кошуба не был членом "Централки". Больше того, до 1905 года он стоял в стороне от политической жизни.
Как и многие матросы, которые, попав во флот, отдавали дань увлечению морской романтикой, Кошуба увидел во флотской службе своё призвание и решил избрать морскую профессию. Он не думал о сверхсрочной службе. О нет, он не мечтал стать боцманом. Он презирал кондукторов, продавшихся начальству за чечевичную похлёбку. Кошуба не был тщеславен. Но он чувствовал в себе силы для большого плавания в жизни.
Его определили в комендоры. Он был очень доволен: "артиллерия - царица морского боя". Кошуба принялся изучать артиллерийское дело. Он просил откомандировать его в артиллерийскую школу. Он имел на это право: у него на руках было свидетельство об окончании четырёхклассной школы. Ротный командир наотрез отказал: "Рылом не вышел".
Отказ не обескуражил Кошубу. Он решил учиться самостоятельно. Вход в публичную городскую читальню для матросов был фактически закрыт. Читать и заниматься в экипаже было небезопасно. Матрос с книгой в руке немедленно брался на заметку. И начинались допросы, придирки, наказания и взыскания! Неизвестно, какими правдами и неправдами Кошубе удавалось доставать книги по теории и тактике артиллерийского морского боя. И главное - хорошо усвоить их. После двухлетних занятий он стал образованным артиллеристом. Но тут и начались все его злоключения.
Как известно, до русско-японской войны морские артиллеристы считали своей первоочередной задачей во время боя пробить броню неприятельского корабля и вывести из строя его артиллерию. Кошубе пришла в голову мысль сосредоточить огонь всей артиллерии ниже ватерлинии корабля противника, то есть по части корабельного корпуса, не защищённой бронёй. Кошуба поделился этой мыслью с начальством. Его обругали дураком и невеждой, Он стал настаивать, приводил доказательства; его отправили в карцер. Он написал статью и отнёс её в редакцию "Севастопольского вестника". Сотрудник редакции, морской лейтенант, выслушав Кошубу, обозвал его "болваном", прибавив, что матрос "ни уха ни рыла" не смыслит в артиллерийском деле. Лейтенант разорвал статью, даже не взглянув на неё, а Кошубу отослал к ротному командиру с предложением наказать "автора" за "дерзновенную и невежественную критику морского устава и морских авторитетов". Ротный распорядился: "Тридцать суток внеочередных нарядов".
Началась война, и японцы положили в основу своей морской артиллерийской тактики именно эту мысль.
Так глушились народные таланты в царской России.
Обозлившись, Кошуба бросил учёбу. По какому-то странному стечению обстоятельств революционное движение во флоте проходило стороной от него. Возможно, товарищи по экипажу опасались матроса, который неизвестно где пропадал в отпускное время и занимался артиллерийской наукой. "Нашивок, верно, захотелось!.." Это был самый суровый приговор матросов по отношению к своему товарищу.