А там они многие месяцы живут в седле, опьяненные безграничной свободой и беззаконием этих необузданных земель. Или, скажем, единственный их закон - это закон лука, и аркана, и копья. Они скачут по широким равнинам, спускаются в долины и переходят через горы по узким перевалам в узкие, бессолнечные теснины у рек во время полного, белого паводка. Они охотятся на диких зверей, презирая жалкую, оседлую жизнь, которой живут люди в мире закона и цивилизации. Они охотятся на медведя и волка, на рысь, леопарда и зубра. Когда наступает зима, и мех диких животных становится густым от холода, они охотятся на горностая, бобра и норку. Они возвращаются, и сани потрескивают на полозьях из дерева и кости, потому что с верхом завалены мехами, богатыми, лоснящимися шкурами, искрящимися от скифских морозов. Эти меха они продают хитроглазым купцам в греческих торговых городах на берегах Эвксинского моря, в Танаисе, Херсонесе и Офиузе. Или еще дальше на запад, на рынках на Дунае и на ярмарке Маргуса.
На ярмарке Маргуса все и начнется. Там, где начнется конец всего.
2
В горы
Мальчика грубо разбудил один из палатинских гвардейцев. В руке он держал факел. На улице все еще было темно.
- Вставай и одевайся. Мы отправляемся на рассвете.
- Отправляемся? Куда это?
- В Равенну.
Всего через несколько минут он уже сидел рядом с Олимпием, одним из главных дворцовых евнухов, в высоткой, чрезмерно разукрашенной либурнийской карете, катившей по темным и безмолвным улицам Рима. Похоже, Олимпий здорово не хотел, считая это личным оскорблением, все путешествие провести рядом с полудиким гунном, и настоял на том, чтобы Аттилу как следует обыскали прежде, чем он согласится сесть рядом с мальчиком. А что вы думаете - у маленького варвара запросто может оказаться кинжал или что-нибудь в этом роде! Солдаты исподтишка переглянулись - удар ножиком в громадные мясистые телеса Олимпия вряд ли оказался бы фатальным. Мальчика должным образом обыскали и заявили, что он чист. Теперь Олимпий сидел рядом с Аттилой, время от времени прижимал к губам небольшой шелковый лоскут, пропитанный розмариновым маслом, чтобы оградить себя от омерзительных, болезнетворных испарений, которые наверняка исходили от мальчишки, и не желал ни слова ему сказать. Аттила этому радовался. Он не мог придумать, о чем бы ему захотелось поговорить с Олимпием.
Да и вообще, он вовсе не стремился ехать в одной карете с евнухом. В отличие от тощего и вечно голодного Евмолпия, но в полном соответствии с большинством тех, кого еще в детстве лишили семяносных частей организма, Олимпий был чрезвычайно жирным. При отсутствии других телесных удовольствий еда сделалась для него очень важной.
Свободные складки темно-синего шелка не особенно скрывали массивное туловище. Скорее они производили террасоподобный эффект, как в знаменитых садах императора Адриана в Тиволи: каждая терраса подпиралась все более и более толстой складкой жира. Соответственно евнух сильно потел. По его пухлым щекам струился пот и смешивался с белой свинцовой пудрой, которую он так старательно нанес утром на лицо, и уже не имело значения, исходят от мальчика-варвара болезнетворные испарения или нет.
Очень скоро от самого евнуха стали исходить испарения совсем другого сорта. Мальчик прижался носом к окну и понадеялся, что до Равенны не очень далеко.
С обеих сторон кареты ехали конные гвардейцы. Предыдущие попытки мальчика бежать не забылись, и шансов ему не оставили.
Длинная и неповоротливая колонна выползла из дворцовых ворот и направилась через весь город на север, по большой Фламиниевой Дороге. Обычно каретам не разрешалось ездить днем в городской черте, когда-то сам Юлий Цезарь издал этот закон. Но этот случай был особым.
Непосредственно за Аттилой ехали в еще одной разукрашенной и непрактичной карете Берик и Гензерик. Оба мучались похмельем, и от каждого покачивания кареты на широких кожаных ремнях их начинало тошнить. Они жевали фенхель, но это мало помогало. Около Фламиниевых Ворот Берик высунулся из окна кареты, и его вырвало.
В голове колонны ехал отряд Пограничной Гвардии, около восьмидесяти человек. Дороги в те дни были плохими, а леса - опасными, особенно после того, как пересечешь реку Нера по большому Мосту Августа и начнешь медленно подниматься в горы Мартанис. Но никакая разбойничья шайка, даже самая отчаявшаяся, не осмелится напасть на отряд хорошо обученных солдат.
Они выехали из Фламиниевых Ворот, и их число еще увеличилось за счет нового отряда из Палатинского лагеря: около пятидесяти гвардейцев в черных доспехах тотчас же заняли почетное положение в голове колонны, отправив пограничных гвардейцев в арьергард. Впереди всех ехал сам наместник Гераклиан. Казалось, что он с радостью оставляет Рим, чтобы оказаться в безопасности в окруженной болотами Равенне.
Галла Плацидия осталась в Риме.
Ее советчики просто умоляли ее. Евмолпий считал, что королевское присутствие в колонне необходимо, чтобы поддерживать порядок.
Она сухо, невесело рассмеялась:
- Я остаюсь здесь. И ты тоже.
Евмолпий заметно побледнел. Говорили, что готы не отличаются нежностью по отношению к плененным евнухам.
Перед тем, как отправиться с колонной, наместник Гераклиан сказал принцессе, что она должна бежать в Равенну, единственную безопасную гавань во всей Италии.
- Равенна - это итальянский Константинополь, - говорил он, - единственный город, который мы легко Сможем защитить. Рим всегда был уязвим для нападений. Вспомните Бренния и галлов.
- Вспомни Ганнибала, - огрызнулась Галла. - И не смей читать мне нотации, наместник Гераклиан. Может, я и вполовину младше тебя, но уже давно не ученица. Что ты скажешь про оставшуюся Палатинскую гвардию? Их больше тридцати тысяч, разве нет? С каких это пор армия в составе пяти римских легионов должна бояться шайки варваров, пусть даже многочисленной? Сколько легионов было у Цезаря, когда он завоевал Галлию? Или у Божественного Клавдия, когда он завоевал целый остров Британия?
- Ваше священное величество…
- Говори.
Гераклиан покачал головой.
- В Палатинской гвардии действительно тридцать тысяч человек… но у Алариха их больше сотни тысяч. И готы выиграли много сражений, от Скифии до Нарбонской Галлии и до самого подножья Пиренеев. Это нация великих воинов, ваше величество. Уже много Палатинских гвардейцев ушли в Равенну, а некоторые - на юг.
Галла презрительно фыркнула.
- Ушли в Равенну? Ты хотел сказать - бежали. - Она подбоченилась и снова смерила его взглядом. - Надо полагать, ты тоже уходишь в Равенну?
Гераклиан начал заикаться.
- Я… мне… я необходим, ваше величество, чтобы командовать колонной.
- Мне казалось, что любой младший командир пограничной гвардии без труда сумеет направить колонну в Равенну?
Гераклиан вспыхнул и ничего не ответил.
- Так, - произнесла Галла. - Палатинцы оказались настолько же преданными империи, как предшествующая им преторианская гвардия. А мы знаем, чем они кончили, правда, наместник Гераклиан?
Да, он это знал. Они кончили тем, что безжалостно убили императора Пертинакса и продали империю за пятьдесят миллионов кусков серебра. Ее купил богатый делец, некто Дидий Юлиан, который быстренько объявил себя императором. Он продержался у власти всего-навсего шестьдесят шесть дней, и тоже был убит - обезглавлен, как обычный преступник, в купальне.
- Пусть все бегут, - сказала принцесса. - Галла Плацидия не побежит.
Она говорила с самообладанием и таким величайшим чувством собственного достоинства, каких можно ожидать от императрицы, которая царствовала полжизни. И Гераклиану снова пришлось напомнить себе, что эта высокая, костлявая, бледнокожая женщина в длинном, жестком далматике и сверкающей тиаре - всего лишь девчонка двадцати одного года. Однако ей хватало воли и присутствия духа на дюжину Цезарей.
- Что произойдет, когда появится Аларих? - спросил он.
- Это ты мне расскажешь, - отрезала Галла. Ее ледяной взгляд пронзал наместника насквозь. - Теперь, после смерти твоего бывшего соратника, предателя Стилихона, ты - военачальник всей армии, разве нет? Я ожидала, что у командира будет куда больше решительности и смелости, чем проявляешь ты, наместник Гераклиан.
Ее голос сочился презрением. Гераклиан на миг прикрыл глаза. Он ощущал, как в нем вскипает холодная ярость. Как он ненавидел эту женщину! И как он ее боялся. Он попытался скрыть свои чувства, но она их уже заметила. Ее глаза казались ему иглами.
Галла усмехнулась.
- Ну?
Это она приказала убить Стилихона, в бешенстве думал Гераклиан. Я только выполнял приказ. А теперь я командую западной армией, а она пытается переложить на меня всю вину. Это несправедливо. Все ускользает прочь…
- Когда придет Аларих, - заговорил Гераклиан, пытаясь сдержать дрожь в голосе и потерпев неудачу, - вас возьмут в плен. И увезут из Рима в цепях.
- Нет, - возразила Галла. - Скорее, варварские орды увидят, как умеет умирать принцесса Рима.
Гераклиан встал и поклонился.
- Мне пора, - сказал он. - Я должен присоединиться к колонне. Прежде всего я предан…
- Императору, - улыбнулась Галла. - Да, разумеется. Ubi imperator, ibi Roma. Где император, там и Рим.
Гераклиан снова поклонился.
- Ваше величество, - произнес он, повернулся и вышел из комнаты.
Галла смотрела, как он уходит, с бесстрастным лицом.
Потом позвала Евмолпия.
- Ваше величество?
- Вели служанкам приготовить мне ванну.
- Да, ваше величество.
Что ж, подумала она, по такому случаю Галла Плацидия должна выглядеть исключительно хорошо.