- Хочет только за счет других ездить. Четвертую машину меняет… Я на старой таратайке езжу шесть лет, ремонтом замучился.
- У него разве душа о людях болит?.. У таких только свой мозоль болит.
- Липовый ударник. У Костюкова на готовеньком. Готов на все пойти, лишь бы урвать побольше да вылезти в князья…
Стрельцов делает жест рукой - будто подводит черту.
- Ясно, ребята. Ты мне скажи, Петюк. Ты товарищам-шоферам когда-нибудь помогал в дороге?
Петюк молчит. Таня по-прежнему стоит на пороге, наблюдая за нами.
- Я у него попросил буксира, - говорит Паламарчук. - Он сказал: "Я не аварийная служба".
- Ясно. Ну, а кто из вас помогал Петюку? - спрашивает Стрельцов.
А кто не выручал Петюка? Тракт есть тракт. Как ни торопишься, а человеку надо подсобить. Такой закон.
- Свечи ему давал…
- Масляный насос.
И пошло. И пошло… Фильтр… Аккумулятор… Сателлиты… Щетки… Колесо… Полуось…
- Ну, а теперь посмотрим, Петюк, на чем бы ты ездил, если б не мы. Айда к машине, хлопцы!
Шоферы гурьбой высыпают на улицу. Петюк покорно идет вместе с нами. Неужели так тяжела для него ноша стыда перед Таней?
- Пусть каждый возьмет с машины, что давал, - говорит Стрельцов.
Притихшая деревушка наполняется голосами. Кто-то включает фары. Горы уходят далеко за темную завесу, и только одна машина Петюка поблескивает под лучами.
Паламарчук возится под открытым капотом, свинчивая генератор. Кто-то домкратит колесо. У шоферов озорные, веселые глаза.
Петюк стоит, сжав кулаки. Много накопилось у него неоплаченных долгов.
- На землю не кладите, - говорит Петюк. - Песок!
Сморщившись, он снимает знаменитую кожаную курточку… Все-таки шоферская у него душа.
Генератор, весь в масле, ложится на куртку. Лотом свечи, ремень и, наконец, тяжелая полуось. Петюк стоит в одной ковбойке, на морозе, и над ним поднимается пар. Услужливый Гиря набрасывает на него телогрейку.
- Отскочи! - в сердцах говорит ему Петюк.
- Ну, хватит! - Стрельцов уже с жалостью глядит на машину. - Петюк! Ставь добро на место: давно ты не возился с машиной. И пока будешь ставить, думай…
Ребята один за другим входят в избу. Гаснут фары, и снова белые горы возвращаются на место.
Только сейчас разгоряченный Стрелец здоровается с Таней. Мы смотрим в окно: Петюк, склонив голову, стоит над грудой деталей, не зная, с чего начать.
- А знаешь что, Михалев? - Стрельцов не сводит глаз с Петюка. - Он единственный человек, который может помочь в нашем деле.
- Петюк?
- Да, Петюк. Надо отколоть его от Пономаря.
- Ты думаешь, это возможно?..
- Ты посмотри, каков наш герой! - Паламарчук, усмехаясь, показывает Стрельцу замусоленную газету. - У Петюка под сиденьем завалялась.
Это районная газета "Знамя". Одна из заметок обведена красным карандашом. На мутно-серой фотографии с трудом можно узнать Петюка. Он стоит на подножке ЗИЛа, как на пьедестале, гордо всматривается в даль, приставив козырьком ладошку.
Заметка под снимком называется: "На горных дорогах". "С каждым днем увеличивается движение на дороге, связывающей Кадыр с Аксаем. Когда-то Козинский тракт считался гужевым. Не узнать старого тракта… На снимке вы видите одного из передовых водителей, Е. Петюка, которого недаром называют мастером скоростного вождения автомашин…"
Паламарчук вслух зачитывает заметку.
- Жаль, что не написали, как он добивается "скорости вождения", - замечает Володька.
- Постой, Стрелец!
Я вырываю у изумленного Паламарчука газету. Там, в самом начале заметки, взятые в скобки несколько слов: "Наволочное, 16 апреля".
- Снимок сделан в день аварии с Березовским, ты понял? В Наволочном! Значит, там был какой-то корреспондент. Может, у него сохранились какие-нибудь записи или снимки? И мы узнаем, кто проезжал, вместе с Жоркой через перевал?
- Дело говоришь, - соглашается Стрельцов. Мое волнение передается ему. - Нужно узнать фамилию этого корреспондента.
- Это сможет сделать Таня. Она собирается заглянуть в Наволочное. Газета выходит в Кадыре, так что корреспондент наверняка живет там.
Я бережно складываю газету и прячу во внутренний карман рядом с шоферскими правами. Теперь надо будет постараться получить путевой лист в Кадыр. Если бы неожиданная находка, сделанная Паламарчуком, помогла в наших поисках! Это было бы редкой удачей.
Вкрадчивый голос Гири произносит за спиной:
- Стрелец! Свои порядки на тракте наводишь?
Стрельцов оборачивается.
- Не свои порядки, а советские. Честные. Понял?
Гиря качает арбузно-круглой головой.
- Ой, смотри! У Петюка всюду своя рука найдется.
- А это что - не руки? Стрелец со стуком кладет на стол чугунные ладони, темные, задубевшие от ветров и морозов. Не руки?
Гиря отшатывается.
- Ну, руки.
Ультиматум Пономара
В шесть утра пронзительно верещит будильник. В избе пусто - Стрельцов выехал в рейс, а его "старики" в тайге, на зимнем промысле. Окна заполнены густой синевой декабрьской ночи. Движок на электростанции еще не включили, и я торопливо одеваюсь в темноте. Предстоит долгожданный рейс в Кадыр.
Тане удалось узнать, что в день аварии в Наволочное приезжал корреспондент Сухоногов. Гутя, девушка из диспетчерской, хорошо запомнила его фамилию, потому что рассеянный корреспондент забыл у них экспонометр, и его пришлось догонять…
Морозный воздух вдруг врывается в избу. Скрипит дверная петля. Чиркаю спичкой.
- Кто там?
- Это я, Пономарь. Потолковать надо.
В темной избе видно лишь массивное тело, заполнившее весь закуток. Иногда автомобильные фары, проникающие сквозь ставню, освещают его глаза.
- Говори, Пономарь.
- Я тебе для начала о себе расскажу, Михалев. Чтоб ты понял кое-что из моей жизни. Не скрою, приехал я в Козинск голытьба голытьбой. Не скрою, имел три года отсидки и вышел, чураясь людей и будучи не у места, ты понял?
- Вполне.
- Теперь имею приличный дом, родителей выписавши… И хозяйство имею, и заработок, и жизнь я имею легкую, материально свободную. Ты понял?
- Нет.
- Я к тому, что за все это я вплоть до зубов воевать буду. Страшно за это воевать буду, Михалев. Ты поимей в виду… Ты мне объясни; что тебе надо? Что ты копаешь? В дружбе-помощи тебе не отказывали. Напротив, решено было, поскольку ты приехал тоже пострадавший от жизни, не имея ни кола, ни двора, помочь с новой машиной, дать тебе надежную баранку, чтобы заработок имел приличный. Ну и чтобы своих не забывал, держался поближе… Мы ж с тобой работяги, знаем, почем фунт лиха. Должны друг друга понимать на полслове…
Жорка тоже говорил о себе: "работяга". И лиха он хлебнул в жизни больше, чем этот губастый, самодовольный тип. Только в слово это, "работяга", Жорка вкладывал совсем другой смысл. Не прибеднялся, не жаловался. Напротив.
- Вот ты получил хорошую машину, умница. Петюку хоть спасибо сказал? Петюк, может, за эту машину из своего кармана расплатился…
- С кем расплатился?
- Эх ты… зеленая голова. Учти, Михалев: будешь жить по-человечески, заимеешь, что положено. Пойдешь против Пономаря - сломаешь башку. Ты уже понял, что я парень не промах, на мякине не проведешь. Но в случае необходимости и на крайнюю меру решусь, учти!
"Жить по-человечески". Это он говорит после того, что произошло с Жоркой.
- Думаешь, Пономарь, если с покрышками замел, на этом, дело кончится, да?
- На что ты намекаешь, Михалев? Диспетчерский журнал тебя волнует? Случай с Березовским? Я знаю твои планы, от меня не схоронишься… Так на то было следствие, оно разобралось. Если хочешь, бумаги покажу, со свидетельскими подписями: проезжал я через Наволочное раньше Березовского. Ничего не видел и не знаю.
- А в "сорок шестую" ты с ним не ездил в начале апреля?
- Ездил… Ну и что? Эх, Михалев, - почти ласково говорит Пономарь. - Не знаешь законов нашей жизни. Тут, за Гнилым хребтом, село такое есть Афанасьевка. Человек там жил - Афанасьич. Могутный мужик. Навел он у себя в селе порядочек. Подобрал дюжину удальцов - команду, значит… Всех в страхе держал. Оброк брал даже со двора. Пробовали мужички убегать, чтоб донести куда следует. Дорога длинная, горы. Ни один не успел уйти. Разве что до первой проруби.
- Давно это было, Пономарь?
- Давненько. Но старики помнят… На краю света чего не бывает, Михалев. Закон - тайга.
Снова луч от фары падает на лицо Пономаря. "А ведь он боится, - мелькает у меня мысль. - Тогда, у чайной, он вел себя нагло и шел напролом. Сейчас он знает, что я не один. Боится - потому и старается запугать".
- Зря стараешься на психику давить, Пономарь. Ничего не выйдет.
- Ну и у тебя ничего не выйдет, учти.
Он поднимается с табуретки.
- Уезжай лучше отсюда, пока цел. Не связывайся со мной, по-доброму говорю.
- Когда ты добрым стал?
Мне ненавистна эта массивная туша, я знаю, сердцем чувствую, что передо мной виновник Жоркиной гибели. Тупой, злобный, самоуверенный.
И в темноте я словно вижу низкий, покатый лоб, маленькие, настороженные глазки. У нас с ним нет и не может быть ничего общего. "По-доброму"!
- Я все сказал, Михалев! Чего хочешь, до того не докопаешься. А шею сломишь.
- Давай проваливай отсюда…
Я знаю - здесь, в доме, он не решится напасть на меня. Он хитер, изворотлив, он подождет, пока можно будет действовать наверняка и замести следы.