* * *
...Ойрот Темир по-прежнему сидел возле костра и курил трубку. Спешившиеся красноармейцы окружили его. Мы познакомились с командиром, молодым парнем в длинной английской шинели.
- Черныш, - назвал он себя.
Я не особенно хорошо сидел в седле и, стесняясь при красноармейцах показывать свое неумение, все внимание устремил на то, чтобы держаться прямо. Кажется, это удавалось. Рядом на рослом в яблоках жеребце важно покачивался Малинин, выглядевший весьма эффектно в гусарской куртке со споротыми галунами, которую надел специально для этого случая. Впереди отряда на низкорослой выносливой кобыле трусил Темир. Его высокая шапка издали бросалась в глаза.
Несколько минут мы ехали по улицам города мимо невзрачных, ободранных домов, со сползшими набок крышами, с покосившимися заборами. Прохожие попадались редко. Завидев вооруженных людей, они поспешно сворачивали в переулки. Из труб в небо отвесно поднимались дымки. Они висели неподвижно, как нарисованные. Это предвещало мороз.
Но вот город остался позади. Открылась ровная, как стол, степь. Вдали белели горы. Ветер швырял в лицо колючую снежную пыль. Всадники двигались гуськом. Темнело. Малинин сосредоточенно курил цигарку за цигаркой, ловко сворачивая их на морозе одной рукой. Вскоре к нам присоединился Черныш. Он оказался разговорчивым, и через полчаса я уже знал всю его биографию: родился в семье рабочего, на заводе участвовал в стачке, записался в Красную гвардию, дослужился до взводного...
- Что, Темир, долго ехать? - спросил я, пробравшись в голову отряда.
- Нет, какой долго, не успеет лошадь вспотеть, будем в стойбище Алпамысова. Вон сопка, за ней юрты увидим, - улыбнувшись, ответил он.
Красноармейцы подтянулись, стали поправлять винтовки. Когда до сопки оставалось метров триста, Черныш дал команду пустить коней в галоп. Вихрем вылетел взвод на заснеженное плато, но... красноармейцам пришлась осадить разгоряченных лошадей. На грязном снегу виднелись лишь следы оленьих копыт, конский помет и черные пятна давно погасших костров. Предгорье было безлюдно, дико. Ветер катал по обледеневшему пасту холодные головешки
Темир припал к шее жеребца, завизжал, начал рвать на себе волосы и бить кулаками по лицу.
- А-а, старая лиса учуяла, что крупный зверь к берлоге подходит, откочевала на перевал! Много спал Темир, долго ехал, плохой Темир! - кричал он, не утирая крупных слез, катившихся по грязным щекам.
- Куда откочевал-то, говоришь? - деловито спросил Малинин.
- За Белую гору! - ответил ойрот, указывая на горизонт. Там расплывалась в сумерках круглая вершина.
- Сколько верст?
Темир смотрел на него тупо, не понимая.
- Ну, к утру приедем?
- Да, да! - испуганно закивал пастух. - Раньше, чем звезды зажгутся, увидим мы его юрту!
Совещались недолго. Малинин настаивал на том, чтобы продолжать преследование. Командир взвода поддержал его. Мне тоже не хотелось возвращаться в Крайск, несолоно хлебавши. "Там Николаев! - подумал я. - В случае чего, не хуже меня распорядится".
И мы снова двинулись вперед.
Рассвет встретили высоко в горах. Усталые лошади медленно шли по узкой тропинке, вырубленной в почти отвесной скале. В пропасти клубился белый туман. Шерсть животных, тулупы бойцов, штыки - все покрылось мохнатой изморозью. У многих побелели носы, щеки. Черныш то и дело покрикивал:
- Лицо обморозил! Смотри, лицо обморозил!
И красноармеец, спешившись, набирал в горсть сухой, колючий снег.
- Ну, скоро? - уже не в первый раз спрашивал я у проводника. Тот немилосердно дергал повод, успокаивающе бормотал:
- Совсем близко, начальник!
Мы долго спускались гуськом по крутой тропе, каждую минуту рискуя сорваться в ущелье. Солнце стояло высоко, когда мы очутились на плоскогорье. Оглянувшись, Черныш с отчаянием воскликнул:
- А, черт его дери!
Перед нами было брошенное кочевье. Та же картина, которую мы видели вчера: истоптанный снег, потухшие костры. Только тут головешки еще дымились. Малинин подъехал к Темиру и уставился на него, поигрывая плеткой:
- Ты что, шутки шутить вздумал?
- Оставь его! - вмешался я. - При чем тут он?
Опустив голову, Темир молчал.
- Что будем делать? Возвращаться? - спросил я Черныша.
- Зайсан ушел вперед один переход! - азартно закричал пастух, брызгая слюной. - Эта дорога совсем легкий, но длинный. След в след идти будем, догонять не будем! Прикажи, начальник, охотничьей тропкой поведу, узкая тропа, но шибко короткая, не успеет Алпамысов костры разжечь, мы ему в глаза смотреть будем!
- Веди! - закричал Малинин, заламывая папаху. - Веди, язви его в душу! - Он взлетел в седло, тронул поводья, но тут Черныш вежливо и решительно сказал:
- Люди обогреться, отдохнуть должны, товарищ Егор.
- А вот мы их самих спросим, - подмигнул Малинин и обратился к красноармейцам: - Товарищи! Как - догоним буржуя или животы будем у костра греть?
- Едем дальше! Чего там! Быстрей догоним, быстрей домой вернемся! - смеясь, отвечали бойцы.
И снова потянулись горы, ущелья. Мы на ходу жевали мерзлый хлеб и твердую, как камень, тарань. Еле заметная тропка змеилась по самому краю обрыва. Лошади не могли идти, копыта скользили. Пришлось спешиться и вести их на поводу. Багровый шар солнца уже коснулся гребня горы. По ущелью протянулись длинные фиолетовые тени, когда впереди показался узкий деревянный мостик, переброшенный через глубокую расщелину. На той стороне к самому мосту подступал густой кустарник, укрытый снегом.
- Шибко медленно шагай надо! - озабоченно предупредил Темир и ступил на мостик. Вслед за ним потянулись красноармейцы. Малинин, отстав, присел на снег и стал перематывать портянку.
Мы с Чернышом были уже на мосту, когда вдруг что-то гулко бухнуло и рассыпалось, словно горох по железному листу. Я не сразу сообразил, в чем дело. А когда понял - было уже поздно. Устроив в кустах засаду, бандиты поливали мост пулеметным и ружейным огнем.
Конь подо мной захрапел и стал валиться набок. Я успел заметить залитое кровью лицо Черныша, нашего проводника, выглядывающего из-за кустов, вставшую на дыбы лошадь Малинина и его самого, быстро ползущего на животе прочь от моста.
Я успел ухватиться за край и повис над пропастью. Настил был сделан из досок, положенных на два дерева, ветки которых переплелись так, что за них можно было ухватиться и продержаться некоторое время. С трудом подтянув ноги, я спрятался под мостом. Над головой слышались топот, крики. Я раскачивался, вцепившись и пружинившие ветки. Они все больше сгибались под моей тяжестью. Вниз я не смотрел. В голове не было ни одной мысли...
Постепенно шум стал стихать. Еще несколько минут слышались стоны, но выстрелы оборвали их. Подбежав к мосту, бандиты прикладами сталкивали мертвых и раненых красноармейцев в ущелье.
- Царствие небесное господам большевичкам! - услышал я сочный бас.
Кто-то весело ответил:
- То ли еще будет, господин Степняк, в светлое христово воскресенье!
"Воскресенье? - мелькнуло у меня. - Это же и есть двадцать шестое декабря!"
Руки мои посинели и потеряли чувствительность Я смотрел на свои пальцы, как на чужие, и думал: "Вот сейчас они разожмутся!" Между тем наверху седлали коней. Послышался топот, бряцание стремян. Звуки постепенно отдалялись.
Подождав еще немного, я выбрался на мост. Вокруг все было пустынно, безжизненно. Чернели скалы. В ущелье клубился туман. Спускались сумерки. Только ржавые пятна на снегу напоминали о происшедшей трагедии... Как тоскливо и жутко стало мне! Нет ничего страшнее, чем видеть гибель товарищей и остаться в живых!
"Все кончено!" - подумал я и побрел назад по той дороге, которая привела отряд к этому страшному мосту. Наступила ночь. Вырыв яму в снегу, я лег. Когда рассвело, пошел снова. К вечеру выбрался на равнину. Горы остались позади. Здесь было теплее, но ноги стали проваливаться в мокрый снег. Уже сутки во рту не было ни крошки. Подступала слабость. Мною владело глубокое безразличие к своей судьбе. Только себя винил я в том, что случилось. Как можно было поверить на слово неизвестному человеку и пуститься в легкомысленную авантюру! Я виноват в смерти преданных, честных людей!..
Когда стемнело, я увидел на горизонте огни и, не скрываясь, пошел прямо на них. Но не дошел. Упал в каких-нибудь ста метрах от костра, возле которого темнела палатка. Вокруг огня сидели люди с винтовками. Уже лежа на снегу, я понял, что это белые. Может быть, даже тот самый отряд Степняка, который устроил нам засаду.
Снег подо мной оседал. За воротник полезли ледяные комья. Но я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. "Вот теперь действительно все!" - обреченно подумал я и в этот момент увидел отделившуюся от костра фигурку. Раздался испуганный голос:
- Кто это?
Я привстал. Женщина!
Она наклонилась.
- Соня! - пробормотал я. - Соня Лессинг!