знанию того, что есть добро (счастье), неизменно сопутствует и желание творить добро. Философ был убежден в существовании соответствия между знанием и желанием, точнее, для него знание добра заключало в себе и волю к добру, выбор добра. Указанное обстоятельство свидетельствует о многом: о том, что Сократ не игнорировал желание, хотение и волю; что его этическое учение не было столь рационалистическим, как обычно это принято считать.
В связи с этим становится более ясным и смысловое значение термина "знание", употребляемого Сократом. Выше уже отмечалось что, говоря о знании, он имел в виду не знание вообще, а этическое знание. Для него этическое знание было не просто теорией, теоретическим постижением добра и зла, но и нравственно-волевым желанием творить добро и избегать зла. Выдвигая своеобразную концепцию этического знания, он приходил к выводу о том, что во всех добровольных действиях знание добра является необходимым и достаточным условием для творения добра. Наряду с этим он предполагал, что подлинное этическое знание способно преодолеть пропасть, разделяющую мысль и действие, в состоянии стереть грань между сущим и должным. Возникает вопрос: кто же был прав - Сократ, считавший добродетель знанием, или же общественное мнение его времени (и не только его), утверждавшее, что независимо от того, какими знаниями обладает человек, его желания, стремления и наклонности могут заставить его поступать вопреки знаниям? Вопрос можно сформулировать и иначе: обязательно ли знание и познание того, что является добром (счастьем), сопровождается желанием творить добро? Находится ли мера добродетельности в прямой зависимости от степени знания?
224
Оставим на время ответ на эти вопросы открытым и рассмотрим еще один этический парадокс Сократа, который сводится к тому, что никто не делает зла по своей воле, а лишь по неведению.
4. "Никто не делает зла по своей воле"
Об этом яснее всего мы узнаем из того места платоновского "Протагора" (см. 345 с), где Сократ, обсуждая вместе с Протагором поэму Симонида, говорит: "Я по крайней мере думаю: никто из мудрых людей не считает, что какой-нибудь человек может охотно заблуждаться или охотно творить постыдные и злые дела; они хорошо знают, что все, делающие постыдное и злое, делают это невольно". В "Меноне" (см. 77 а - 78 с) утверждается примерно то же самое с той лишь разницей, что здесь подразумевающееся в контексте слово "kakon" (зло, несчастье) обыгрывается, точнее, затушевывает различие (по-видимому, с целью ограничить обсуждаемый вопрос определенными рамками) между суждениями "желать зла себе" и "желать зла другому".
Обходя эти различия, Сократ показывает, что никто не желает себе зла и никто намеренно не стремится ко злу, поскольку такое желание или стремление есть верное средство стать несчастным. Стать же несчастным никто не хочет. Поэтому надо предположить, что "те, кто не
225
знает, что такое зло, стремятся не к нему, а к тому, что кажется им благом" (там же, 77 а). Проще говоря, каждый человек, субъективно стремясь к добру (благу), может принять за добро то, что объективно является злом.
Аналогичную мысль мы встречаем и в "Горгии" Платона, в тех местах этого диалога, где Сократ ведет беседу с Полом и Каллкююм. В беседе с Полом обсуждается, помимо прочего, вопрос о возможности причинения "зла другому", упущенный в "Меноне". (Правда, в "Горгии" данный вопрос рассматривается в несколько измененных терминах, берется в связи с вопросом о том, что хуже чинить несправедливость или терпеть ее. Но это не меняет существа дела.) Не входя в детали диалога Сократа с Полом и Калликлом, отметим, что на прямой вопрос Пола, чего бы он, Сократ, больше желал - причинять несправедливость или терпеть ее, следует ответ: "Я не хотел бы ни того ни другого. Но если бы оказалось неизбежным либо творить несправедливость, либо переносить ее, я предпочел бы переносить" (469 с).
Сообразно с этим излюбленным положением, повторяющимся в "Горгии" неоднократно (см. 473 а, 474 b и ел.), Сократ считает, что причиняющий несправедливость более несчастен, чем терпящий ее. Доказывается же это положение приравниванием несправедливости к безобразному (постыдному) деянию и показом того, что с объективной точки зрения из двух безобразных вещей - чинить несправедливость или терпеть ее - более безобразным (и большим злом) является первая (см. там же, 470 а - 475 с, 509 d).
Дальнейшее обсуждение вопроса приводит собеседника к выводу о том, что "никто не чинит несправедливости по доброй воле, но всякий поступающий несправедливо несправедлив поневоле" (там же, 509 е). В связи
226
с этим Сократ развивает мысль о том, что одного желания избегать несправедливости недостаточно, нужны, кроме того, "какая-то сила и искусство", обучение и практика (см. там же, 510 а), воспитание души и тела в арете (см. там же, 517 d). В конце диалога Сократ вновь подтверждает, что "чинить несправедливости опаснее, чем терпеть, и что не казаться хорошим должно человеку, но быть хорошим и в частных делах, и в общественных, и это главная в жизни забота" (там же, 527 Ь).
5. Критика Аристотелем этических парадоксов Сократа
Аристотель, постоянно критиковавший парадоксы Сократа и все его этическое учение, считал, что если следовать сократовскому тезису, то окажется, что человек не властен над собой и потому не несет ответственности за свои действия. В "Нико
маховой этике" мы читаем: "Изречение "Никто по воле не дурен и против воли не блажен", водном очевидно ложно, а в другом истинно. В самомделе, блаженным никто не бывает против воли, зато не-пороченность (есть нечто) произвольное. Иначе придется оспорить только что высказанные (положения), и (окажется), что нельзя признавать человека ни источником, ни "родителем" поступков в том смысле, в каком он родитель своих детей" (III, 7, 1113 в, 15). Далее Аристотель говорит, что справедливость отмеченного подтверждается как поступками отдельных лиц в сугубо частных делах, так и самими законодателями,
227
ибо они наказывают и преследуют поступающих дурно, за исключением тех случаев, когда эти действуют под влиянием насилия или по неведению, в чем они неповинны, в то время как они (законодатели) награждают почестями поступающих прекрасно для того, чтобы одних вознаградить, а других устрашить… И незнание наказуется в том случае, если окажется, что человек сам виновен в своем незнании, как, например, на пьяных налагается двойное наказание, так как принцип действия - в нем: ведь в его власти было не напиться, а пьянство и есть причина незнания. Точно так же они (законодатели) наказывают тех, кто не знает какого-либо закона, который следует и не трудно знать (см. там же, 1113 в, 20–30).
Предвидя, однако, возможное возражение, что никто не властен над своими "представлениями" и что субъективно всякий стремится к тому, что кажется ему благом, хотя на деле это может быть злом, Аристотель пишет: "Но если всякий в известном отношении виновник собственного характера, то он в известном отношении может быть назван и виновником своих представлений". В "Большой этике" Стагирит упрекает Сократа (если говорить в современных терминах) в примитивном детерминизме. По словам Аристотеля, Сократ утверждал, что не в наших силах быть достойными или недостойными людьми, поскольку, если бы пришлось спросить любого человека, хотел бы он быть справедливым или нет, ни один не выбрал бы несправедливость; то же самое было бы при выборе между мужеством и трусостью и другими добродетелями. Очевидно, следуя Сократу, необходимо признать, что люди порочны не по своей воле. Соответственно они не по своей воле и добродетельны.
228
Но если это так, заключает Аристотель, то нелепо призывать к добродетели, ибо, хороши ли мы или плохи, - это от нас не зависит (19, 1187 а, 5-15).
Таким образом, налицо полное расхождение между Сократом и Аристотелем по вопросу о значении воли, о возможности проявления слабоволия и невоздержанности в поступках человека. Аристотель обвиняет Сократа в игнорировании очевидных фактов. Так, общеизвестно, что человек, нередко ведая о лучшем, выбирает худшее; зная о дурных последствиях своего поступка, не удерживается от соблазна и страсти. Вследствие слабоволия он пробует, например, сладости, исходя из того, что "сладкое приятно", хотя и придерживается мнения, что ему следует избегать сладостей.
Кажется невероятным, чтобы Сократу с его жизненным опытом были неведомы такие явления, как невоздержанность и слабоволие, неизвестны случаи расхождения между знаниями и добродетельными поступками, а также конфликты между умом и сердцем. Ведь невоздержанность, слабоволие или, скажем, проявление человеком трусости - обыкновенные феномены, наблюдаемые в повседневной жизни. Да и по словам Ксенофонта, Сократ осуждал невоздержанность (см. Воспоминания, I, 5, 2) и восхвалял воздержанность, самообладание - egkratia (см. там же, I, 5, 4), т. е. как раз то, что является противоположностью akrasia или невоздержанности, которую он, Сократ, по словам Аристотеля, будто бы отрицал и считал невозможной.
В то же время трудно допустить, чтобы Аристотель, не поняв сути дела, исказил Сократа и приписал ему отрицание "очевидных фактов". Но если это так, т. е. если Сократ и Аристотель в одинаковой мере признавали "очевидные факты", то чем в таком случае объяснить
229
столь разительное их расхождение относительно этих фактов? По этому поводу исследователи высказывают разного рода предположения.