6
Стук в дверь поразил его как гром, он даже не сразу сообразил, что стук условный. Три частых удара и два удара пореже.
Он кинулся к двери и замер. Свершилось! Без дела Шевров в двенадцатом часу дня не мог прийти! Свершилось! Наташа! Он ничего не успеет ей сказать. А что сказать? Сегодня, через несколько часов, его имя прогремит на весь мир!
Курбатов распахнул дверь.
Из-за двери выступил незнакомый человек.
- Здесь не требуется ремонт канализации? - произнес он слово пароля.
Курбатов с недоумением уставился на него и вдруг торопливо ответил:
- Канализация исправна, надо починить рамы. Мы едем?
- Едем! - ответил Артемьев и двинулся в глубь квартиры.
- Я здесь один! Один я здесь!
Артемьев оглядел пустые комнаты и приказал:
- Одевайтесь!
Курбатов надел шинель, солдатскую шапку.
Артемьев даже присвистнул.
- Ничему-то вы, господа, не научились! - сказал он.
- Что такое? - Курбатов испугался, что этот мрачный посланец вдруг все отменит.
- В таком наряде? Хм! - Артемьев вздохнул. - Со мной сойдет. У вас есть оружие?
- Оружие? Есть!
Курбатов вынул из кармана брюк наган.
Артемьев взял наган Курбатова. Секунду, казалось, над чем-то раздумывал.
- Да… Оружие, прямо скажем, игрушечное… Но с оружием по улицам ходить сейчас опасно. Пусть пока ваша пушка полежит у меня в кармане. Так надежнее… Больше ничего нет?
- Нет! Зачем же? - Курбатов с удивлением взглянул на Артемьева.
- Вы знаете, Курбатов, что вам предстоит?
- Что?
- А разве Шевров не дал указания?
- Я его не видел три дня…
Артемьев вздохнул. Под усами скользнуло что-то похожее на улыбку.
- Я вас повезу к человеку, который вам все объяснит, - сказал Артемьев.
Они вышли в переулок. Артемьев осмотрелся. Могла быть и слежка, налаженная Шевровым. Свернули в подворотню, прошли двумя проходными дворами, вышли к автомобилю. Работал на малых оборотах мотор. Артемьев посторонился, пропуская Курбатова.
На хромированных колпаках колес Курбатов прочитал марку автомобиля. За рулем сидел шофер в кожаной куртке. Курбатов попятился. Артемьев уверенно подтолкнул его под локоть и тихо сказал:
- Садитесь! Я сейчас вас доставлю к человеку, который все устроит…
Автомобиль выскочил на Тверскую, спустился вниз, повернул с Охотного ряда и остановился у гостиницы "Метрополь".
На третьем этаже Артемьев постучал в дверь номера. Дверь открылась. Артемьев пропустил Курбатова и сказал:
- Знакомьтесь, Курбатов! Это и есть самый нужный вам теперь человек.
Курбатов стремительно шагнул вперед… и остановился.
- Я арестован?
- Нет! - резко ответил Дзержинский. - Я хотел с вами поговорить…
Курбатов оглянулся на Артемьева. Он спокойно выдержал его взгляд.
Дзержинский с любопытством смотрел на Курбатова и обернулся к Артемьеву.
- Феликс Эдмундович, мне нужно было удостовериться, не оговорили ли господина Курбатова. А он так торопился, что не потребовал каких-либо объяснений. Он слышал и видел только то, что хотел слышать и хотел видеть.
- Что здесь происходит? - воскликнул Курбатов.
Дзержинский спокойно разъяснил:
- Садитесь, Курбатов, я хотел бы с вами поговорить…
- Я вам все равно ничего не скажу!
Курбатов кинулся к окну, Артемьев удержал его за руку:
- Что с вами?
- Я прошу вас о милости, господин Дзержинский! Дайте мне оружие! Я застрелюсь!
- Вы боитесь отвечать за свои поступки? Или, может быть, вам стыдно, что вы бессильны доказать необходимость своих действий?
- О нет! Напротив! Шевров арестован?
- Нет, Шевров не арестован. Пока не арестован… Он выдал вас, надеясь этим купить снисхождение.
- Это неправда!
Дзержинский поморщился:
- Правда, Курбатов!
Курбатов махнул рукой:
- Мне все равно… На ваши вопросы я отвечать не буду. Следствию ничем не помогу. Верните мне оружие, я застрелюсь… Если вам неудобно, чтобы это случилось здесь, в гостинице, отвезите меня за город, заведите в подвал, куда угодно! Я прошу у вас милосердия!
Дзержинский покачал головой.
- Где и когда мы обещали нашим врагам милосердие?
- Может быть, и не обещали… Неужели вам необходим суд? Мне нестерпимо разбирательство! Результат тот же. Я сам…
Курбатову могло показаться, что Дзержинский задумался. Он прошелся по комнате, остановился возле Артемьева.
- Василий Михайлович, у вас патроны?
Артемьев вынул из кармана горсть патронов.
- Когда мы ехали в машине, я разрядил наган.
Дзержинский расставил патроны на столе.
- Мы должны проверить, какие это патроны.
- Пули отравлены! Можете не проверять!
- Верю, Курбатов! - гневно воскликнул Дзержинский. - Подлость за подлостью! И вы еще требуете милосердия!
- Тогда арестуйте меня и обходитесь как с арестованным!
- Может быть, придется прибегнуть к этой акции. Пока она преждевременна. Я хотел с вами говорить.
- Я не хочу! Это допрос? Я не буду отвечать на ваши вопросы.
- Нет, это еще не допрос! Я хотел бы спросить вас… Вопрос чисто эстетический…
- Большевики - и эстетика! - усмехнулся Курбатов.
Дзержинский не обратил внимания на усмешку.
- Мне докладывали, - начал он, - что вы дворянин, Курбатов…
- Дворянин! И этим горжусь!
Дзержинский остановил его предупреждающим жестом руки.
- Я тоже дворянин, но не вижу в этом предмета для гордости. Вы дворянин, офицер… Скажите, Курбатов, как вы относитесь к жандармам?
Курбатов не ожидал такого вопроса.
- К жандармам? Как можно относиться к жандармам? Жандарм - это несчастье России…
Дзержинский улыбнулся.
- Я рад, что у нас с вами совпадает отношение к жандармам. Хотя бы на один из вопросов у нас с вами одна точка зрения…
- Неужели вам так важно мое отношение к жандармам?
- Очень важно, Курбатов! Мне очень интересно, почему вы, дворянин, попали в компанию жандармов?
- При чем тут жандармы?
- Шевров - жандарм. Даже хуже. Тайный жандармский осведомитель. Провокатор, убийца…
- Но он всего лишь мой связной. Лицо подчиненное. Дзержинский отрицательно покачал головой.
- Это далеко не так! Он главная скрипка в вашем оркестре. А вас держали взаперти для какого-то темного дела. Какого? Вы знали, для какого дела?
- Вы можете мне доказать, что Шевров жандармский осведомитель?
- Это очень легко сделать! - ответил Дзержинский.
Он выдвинул ящик в столе, на стекло легла папка из архива жандармского управления.
Фотографии Шеврова анфас, в профиль, его обязательство доносить в жандармское управление о всех неблагонадежных, потом приказ о зачислении тайным платным агентом.
Курбатов брезгливо захлопнул папку.
- Вы можете, Курбатов, - предложил Артемьев, - ознакомиться с содержанием его донесений.
- Не надо…
- Курбатов… - тихо, как бы в раздумье, произнес Дзержинский. - Владислав Павлович, не так ли?
- Так.
- Вы не состоите в родстве с генералом Павлом Алексеевичем Курбатовым?
- Я его сын.
- Сын? Сын героя Порт-Артура? Павел Алексеевич Курбатов из славной семьи. Это же всем известно! Он внук декабриста Курбатова! Вы правнук декабриста Алексея Курбатова! Я не ошибаюсь?
- Нет.
- Правнук декабриста и - жандармы… Противоестественное сочетание!
- Каждый борется за свою Россию, господин Дзержинский!
- За Россию! Вы правы, Россия для каждого своя! За какую же Россию вы намерены бороться, Курбатов? Что вы видели, кроме кадетского корпуса и юнкерского училища? Где вы бывали, кроме Петрограда?
- В имении.
- Где?
- В Тульской губернии.
- У вас было большее имение?
- Нет! Маленькое имение.
- Может быть, вас обидело, что вы потеряли это имение?
- Нисколько! Моя мать едва с ним управлялась…
- Стало быть, я могу считать, что вы лично имущественных материальных претензий к большевикам не имеете?
- Нет! Не имею.
- Итак, вы бывали в имении матушки. Учились… Какую же все-таки Россию вы хотите защищать? Россию Романовых?
- Нет! Что вы! - воскликнул Курбатов, даже с ноткой возмущения в голосе.
- Сколько вам лет?
- Двадцать один год. Через месяц исполнится…
- Двадцать один год - это и мало и много. У нас есть красные командиры, которые в вашем возрасте командуют армиями. Вы хотели бороться за Россию, даже вероятно, спасти Россию! Какую Россию?
Жизнь свою Курбатов считал конченой, и все, что с ним происходило в эту минуту, он воспринимал почти нереально. Он даже прикидывал, сколько часов ему осталось жить. Зачем тогда это длинное и трудное объяснение? Чего от него хотят?
Там, в той квартире в Петрограде, не проходило вечера, чтобы не сыпались проклятия на большевиков. Пришлось наслышаться всякого. Но человек с черепом, обтянутым бледной и мертвой кожей, сказал в последний вечер, перед тем как ему сесть в поезд: