С висящим на ноге Люлю я подошел к нашей калитке на террасе. В калитке сидел Бубу, угрюмо скаля зубы, за калиткой скромно переминался с ноги на ногу Моди. Я купил Бубу за бесценок в одной деревне, где мы обратили внимание на ватагу ребятишек, прыгавших вокруг большой сейбы, визжавших и хохотавших от возбуждения, размахивающих палками. Я вышел из машины и, приблизившись к дереву, увидел большую, ростом с хорошего пойнтера, рыжую мартышку-самца, привязанную к стволу короткой толстой веревкой, из последних сил пытавшуюся отбить руками многочисленные больно бьющие палки и укусить недосягаемых безжалостных мучителей. "Вы что делаете, дурачье?" - прикрикнул я по-русски на детвору, и они сразу же разбежались с криками "тубабу, тубабу!", что на местном наречии означает "белый". Тут же нашелся и владелец обезьяны, который был рад от нее избавиться. "Осторожно, тубабу, - сказал он, - это совсем дикий, очень больно кусается". - "Сейчас посмотрим, - ответил я, - пойдем, Бубу!"- и, присев на корточки, протянул к нему руки (кличку выдумал на ходу). Он чрезвычайно цепко ухватился за мою кисть и не отпускал ее, пока я отвязывал веревку, а потом пошел со мной к машине, как ребенок, "за ручку". В салоне он сел рядом со мной между передними сиденьями, косясь недоверчиво на Роже и Виктора. Гладить себя им он не позволил и в дальнейшем только мирился с их присутствием в доме, хотя и привык вскоре по утрам здороваться с ними за руку. Я привязал его у калитки, и с этого момента у нас появился сторож. Местные жители очень боялись его, потому что кусал он больно, без предупреждения и без звука.
Моди не являлся одним из лучших моих студентов, но был, безусловно, самым добрым и преданным. Придержав Бубу, я пропустил Моди сквозь калитку на террасу и пригласил его присесть в кресло у журнального столика, а сам устроился в другом, напротив. Вид у Моди был довольный и заговорщицкий.
- Профессор, у меня есть для вас что-то…
Он засунул руку во внутренний карман праздничного пиджака и вдруг вынул оттуда бесхвостого зеленого попугая, с желтоватыми боками, размером почти со скворца. Я ахнул. Мне давно хотелось, несмотря на вялое сопротивление Виктора, заполучить в дом попугая. Никаких других, кроме зеленых, в наших краях не водилось, и мои неудачные предыдущие попытки показывали, что эта порода, в общем, глупая, дикая и кусачая. Но этот отряхнулся, прогулялся по столику туда-сюда, посмотрел на меня, наклонив голову, одним глазом, потом, повернувшись, другим и выдал весело и звонко: "Фью-ю-ить!"
Я сразу понял, что в доме стало одним интересным жильцом больше, и, забыв о всяких опасениях, о прежних щипках, укусах и разочарованиях, положил на стол правую руку с вытянутым вперед указательным пальцем и сказал: "Иди сюда, Петя!" Петя бодро протопал по столику и одним коротким энергичным прыжком прочно застыл на пальце. Я поднял руку до уровня собственного носа почти вплотную к лицу, и мы долго смотрели друг на друга. Потом я свистнул: "Фи-у!" Он подумал и отозвался: "Фи-у, Фи-у!" Тогда я присвистнул: "Фи-у, фи-у…", а он отпарировал: "Фи-у, фи-у, фью!"
Так и пошло. Насвистевшись, я стал звать Виктора:
- Иди сюда скорей, посмотри!
- Ну что там у тебя опять за восторги? - Он, наверное, переспал и был не в духе.
- Вот! Это Петя, он хочет жить у нас.
- Почему Петя?
- Не знаю, так само собой получилось.
- Добился-таки своего… Сам за ним чистить будешь!
- Он же маленький, много грязи не сделает.
- Все они маленькие вначале, - ворчал он по привычке.
Через два часа, когда мы сели обедать, Петя полностью завоевал сердца моих друзей. До обеда он успел обследовать все самые темные и недоступные уголки нашего жилища, разогнал по стенам домашних ящериц-гекконов, попробовал на вкус нашу обувь - ему понравились только босоножки Виктора, подружился с Люлю и Алассаном и понял, что к Бубу можно приближаться лишь до границы досягаемости его веревки.
Итак, мы сели обедать. Еще не успели атаковать закуски, как скатерть на углу стола натянулась и задергалась. Мы перестали жевать. Вначале из-за края вынырнул и оперся о стол мощный кривой клюв. Затем когтистая лапа крепко вцепилась в ткань, и, подтянувшись на этих двух точках, появился весь Петя, который с торжеством расправил свои куцые крылья, вновь сложил их и, аккуратно лавируя меж стаканов и кастрюль, проплыл по столу до моей тарелки. Тут и остановился. Даже брезгливый Виктор залюбовался точными движениями, я же стал предлагать попугаю отведать наших яств. Выяснилось, что салат в масле и уксусе он не любит, лука-порея не хочет, но изволил согласиться попробовать редиски. Прочно стоя на одной лапе, он ухватил другой лапой большой красный клубень, деликатно откусывая, довольно быстро перетер его и застыл на месте, благожелательно на нас поглядывая будто дожидаясь второго блюда. Потом он уже сам выбрал из моей тарелки мягкий и большой кусок гуляша, вежливо подцепив его кончиком клюва, и опять управился очень бодро.
- Наверное, теперь тебя будет мучить жажда? - заметил ехидно Виктор.
В центре стола стояла бутылка красного столового вина, которое мы обычно наполовину разбавляли водой. Я налил из нее в блюдце и поставил перед Петей. К нашему великому удивлению, он быстро сделал несколько чмоканий, смешно задирая каждый раз голову, постоял немного, как бы прислушиваясь к тому, что делается в его утробе, а потом, переваливаясь, поковылял прямехонько к бутылке, повернулся к ней спиной, выпрямившись на лапе во весь свой не очень большой рост, и начал производить волнообразные движения всем телом, закрыв глаза, перемещаясь одновременно медленно вокруг бутылки по-прежнему спиной к ней. Попугай, несомненно, танцевал, в его дерганиях прослеживался даже какой-то ритм. Мы застыли, боясь перебить танец. Через минуту или две он остановился, открыл глаза и тихонько присвистнул.
- Вот так "мерд", - сказал Роже.
И тут вдруг попугай посмотрел искоса на Роже, как будто осуждающе покачал головой и отчетливо произнес: "Мерд!" Вилка выпала из рук Роже, а мы с Виктором открыли рты. Придя в себя, с восторгом начали произносить всякие простые слова с буквой "р", но попугай больше ничего не говорил, только свистел в ответ.
- Нет, он больше ничего не знает, - сказал Роже с сожалением.
- Для него и этого вполне достаточно, - заметил я, защищая любимца.
- Это необыкновенная птица, - сказал Виктор. - Он не только воспитанный, но еще пьянь и танцор. Пусть ест с нами, я не против.
С тех пор Петя всегда обедал с нами вместе и, между прочим, ни разу на столе не напачкал.
ГЛАВА 7
- Предлагаю отдохнуть немного и провести церемонию спуска на воду сегодня, - сказал я, отваливаясь от стола.
- Ага, и собрать вокруг добрую половину города, - немедленно возразил Виктор. - Им сегодня как раз нечего делать.
- А им всегда нечего делать, - вклинился Роже, - так что только глубокой ночью ты сумеешь обойтись без толпы. Да и не все ли равно?
- Ладно, - хмуро пробурчал Виктор, - но лучше без меня…
- Должны же мы проверить посудину на полный груз, - подытожил я.
Посудиной была допотопная нераскладная байдарка, которую я отрыл нечаянно месяц назад из-под кучи старого хлама в углу огромного ангара нашего "осколка колониализма", как мы называли хозяина отеля. Весь месяц я латал ее, заклеивал, зашивал и заливал гудроном, в результате чего она потяжелела раза в два и приобрела пугающий вид бурой свиньи с черными пятнами, только что вылезшей из грязной лужи.
Часа в четыре пополудни мы собрались во дворе, и я послал Алассана за носильщиками. Явились два молодца в одинаковых лохмотьях, да и по виду прямо братья. Они ухватились за нос и хвост лодчонки, быстро подняли ее и поставили днищем на головы. Байдарка немедленно сильно прогнулась, холстина угрожающе натянулась.
- Сейчас лопнет корыто, - спокойно прокомментировал Виктор. Я прыгнул под середину днища и поддержал его руками.
- Алассан! - закричал я. - Ищи третьего!
Не прошло и пяти минут как появился третий, но он был на полголовы ниже ростом первых двух. Роже сбегал к себе в квартиру и притащил старое одеяло, а Самба (он, Садьо и остальная команда уже, конечно, были с нами во дворе) приволок откуда-то дырявую кастрюлю. Низкорослый водрузил себе на голову сложенное одеяло и сверху кастрюлю, но я вовремя разгадал его глубокую задумку и запротестовал.
- Алассан! Объясни ему, что кастрюля продырявит краями лодку.
Алассан произнес убедительный монолог минут на десять с выразительной жестикуляцией, после чего низкорослый без возражений перевернул кастрюлю, положил сверху на ее Дно одеяло, а кастрюлю надел на голову. Голова влезла в кастрюлю целиком.
- Хотел бы я видеть, как он пойдет, - сказал Виктор.
- Надо оттопырить ему уши, тогда кастрюля будет держаться, - предложил Роже.
- Ничего, хозяин, он пойдет и так, - убеждал меня Алассан. - За двести монет он куда хотите пойдет.
- За двести я ее один до столицы донесу, - объявил Виктор.
- Вот и поторгуйся с ними, - сказал я, - а мы пока доску поищем. Эй, Самба, Садьо! Живо-живо какую-нибудь доску, только небольшую.
Компания с восторгом рассыпалась по нашему обширному двору, и через полчаса у моих ног выросла куча мусора, в которой я все-таки обнаружил вполне подходящий кусок фанеры. Кусок прилепили на голову коротышке, потом сверху поставили кастрюлю и положили одеяло, после чего он стал на полголовы выше крайних.
- Придется ему или приплюснуть голову, или отпилить ступни, - предложил Роже.
- Не надо, хозяин, - испугался Алассан, - он приседать будет.
И действительно, он до самой реки шел на полусогнутых.