И все же, кто сказал первым, что Степан бандит? Тайга скрытна и молчалива. Но вот как-то из ее дебрей вдруг приходит весть, что такого-то человека надо опасаться. Кто приносит ее, весть? Может быть, ветер? Может быть, воды? А может, люди подглядели…
Марфа вечером забежала к Груне. Снова долго и терпеливо увещевала молодую женщину, советовала плюнуть на все разговоры.
- Вся жизнь трын-трава. Раз живем, и то не по-людски. Хоть ты поживи. Ну, будешь верить всякому, уйдешь от Степана, а куда? За Степана любая баба пойдет. Степан - сокол! У него глаза соколиные, - ворковала она, расчесывая шелковистые волосы обретенной негаданно подруги.
Марфа зачастила к Груне. От нее несла под мышкой отрезы сукна, сатина, ситца. Тут же на руках шила детям рубашки, штаны. Калина было накинулся на Марфу:
- Ты что, с бабой убийцы спелась? Унеси все назад.
- А ну замолчь! - рявкнула Марфа на мужа. - Тебе какое дело, у кого беру и как? Пойди сам в тайгу и принеси мне золотую серьгу в ушко. Трусишь? Тогда и молчи, рохля!
- Марфа!
- Полста лет как Марфа! Хоть под старость надену дорогой сарафан, все хожу в домотканых холстах…
А на деревне бабы шептались за спиной Груни, кланялись в ноги, как барыне, жалели и ненавидели. Груня все это чувствовала, спешила уйти от них. А вслед неслось:
- Спелась с Марфой, а на нас и не глянет!
- Не трожьте ее, бабы, дитя она еще, мало в жизни понимает.
- А как поймет сладость власти, то возьмет нас в шоры. Все мы, бабы, до поры до времени стеснительны, а потом такими дьяволицами делаемся, упаси бог.
А Груне нет покоя. Не знала она, куда податься.
7
Открасовалась осень дивными красками, сдули ветры с тайги дорогой наряд, голым-голешенька стала она. Вот хотя бы осинка, что выросла на взлобке, под тенью кедра, холодно и грустно ей. На сучке остался один листок, трепещет и рвется на ветру, улететь хочет в хмуроватую синь сопок. Но не отпускает его осинка. Держит. С ним не так одиноко…
В дорогую шубку из колонка одета Груня, на плечах пуховая шаль, на ногах легкие унты из камуса, перчатки из замши. Раскраснелись на ветру щеки. Но не грела ее шубка, ничто не грело. Холодно ей от одиночества. Как той осинке на взлобке. Очень холодно. Измаялась в неведении Груня. Однажды даже сказала Марфе, что, мол, уйдет, если убедится, что правду говорят люди про Степана.
…Степан Безродный вернулся домой, когда уже на гольцах лежал снег. И одет он был по-зимнему: в белом полушубке, в шапке из рыси, на ногах высокие унты из замши, на руках волчьи рукавицы. Без бороды сильно помолодел. Гордо восседал он на своем Ястребе, к хвосту коня был привязан Хунхуз. Пес хромал, плелся, опустив хвост.
Безродный подъехал к воротам своего дома и сильно постучал в верею. Груня распахнула ворота и растерялась, озноб прошел по телу. Надо бы броситься к мужу, но не смогла. Видела, как из-за каждого забора торчали головы, сверлили их обоих любопытные глаза. Даже когда она поспешно закрыла ворота, ей казалось, что люди видят и сквозь доски. Нашлась. Увидела пса и с криком: "Шарик!" - бросилась к нему, поцеловала в черный нос.
- Милый Шарик!
Безродный вспыхнул, крутые желваки заходили на скулах.
- Не Шарик, а Хунхуз! - крикнул он жене и спрыгнул с коня.
Шарик узнал Груню, терся об ее колени, лизал руки, тихо поскуливал, словно жаловался.
- Это как же, тебе собака дороже мужа? Для кого и ради чего я полгода бродил по тайге, клещ и гнус меня точил, мотался в Маньчжурию? А ты…
- А ты? Люди говорили, что ты был у отца… И ни разу не заехал домой. Видно, не очень-то нужна я тебе, другую нашел! - со слезами в голосе крикнула Груня и бросилась в дом.
Безродный отвязал пса, подвел к столбу, у забора накинул кольцо на крюк, очертил волю Хунхуза на длину цепи. Пес бессильно опустился на мерзлую землю, проводил злобным взглядом хозяина. Пока Безродный мотался по Маньчжурии, продавая корни, пес жил у Терентия. Вернувшись, Безродный целую неделю бражничал у тестя, а пса морил голодом и ежедневно сек кнутом, добивался покорности. Но пес не покорился. Даже Маков сказал: "Волк, настоящий волк. Бей не бей, теперь поздно…"
- Ну что, может, на новом месте одумаешься? - издали спрашивал Безродный.
Пес ощерился, показал клыки.
- Цыган вон через тебя мне судьбу нагадал. Смешно, конечно, а в общем-то интересно даже. Хватит, пошумели, и давай жить мирно. А то вон и Груняша на меня злобится, - примирительно сказал Безродный, расседлал коня, завел в конюшню на выстойку.
Из дома выбежала работница Парасковья, запричитала:
- Приехал наш разлюбезный, кормилец наш. Наскучались.
Безродный оборвал ее:
- Ладно, хватит. Иди накрывай на стол! - Медленно пошел в дом.
В прихожей разделся, зачерпнул ковш квасу и, не отрываясь, выпил. Поднялся на второй этаж. Груня лежала на кровати и плакала.
- Ну хватит! Хватит! С чего ты взяла, что я нашел другую? Разве может быть мне кто-либо дороже тебя? - Он целовал жену в губы, щеки, заплаканные глаза.
- А на тебя говорят, что ты манз убиваешь, - сказала Груня и тут же испугалась своих слов. Отшатнулась.
Подался назад Безродный. Но тут же снова привлек ее к себе, заговорил торопливо:
- Дурочка ты моя, кто тебе такое ляпнул? Да разве я похож на убийцу? Ну посмотри же! Все честно заработал. Это от зависти и зла говорят. Те говорят, кто дорогой корень искать не умеет. А я все могу! Вона, глянь-ка, сколько я тебе золота привез. Ну, смотри! - Безродный выхватил из-за пазухи кожаный мешочек, трясущимися руками развязал тесемки и высыпал золото на стол, на белую скатерть. Со звоном рассыпались по скатерти золотые монеты. - Врут люди! Врут! Кто видел, что я убивал манз? Покажи мне того человека! На евангелии поклянусь, распятие поцелую, что честен я.
- Поклянись, поцелуй! Ну, Степа!..
Безродный сорвал с божначки бронзовое распятие Христа, троекратно чмокнул губами холодный и чуть кисловатый металл.
- Клянусь перед богом и тобой, что я чист и безгрешен!
- Ну вот, теперь я верю, - легко вздохнула Груня. - Значит, врут люди. Значит, это не ты, другие…
Груня пересыпала с ладони на ладонь золотые пятерки, радовалась, как дитя. Безродный лежал на кровати и пристально смотрел на жену, хмурился.
- Хватит, Груня, собери и спрячь, тебе на сохрану отдаю. Бери, - не выдержал Безродный, не хватило сил видеть это золото. Он-то знал ему цену.
Снова нахмурился. Сказанное Груней насторожило. Тюрьма и каторга ему не грозили. Раздражали разговоры людей. Ведь без этих людей ему не построить мраморного дворца. Решил: "Завтра же задам пир по случаю приезда. Хоть языки будут короче. Да и прощупаю, чем люди дышат", - решил он.
На пир пришли все сельчане, кроме двоих. А те, что не пришли, Козин и Гурин, уже давно были причислены Безродным к его личным врагам. За столом Степан был внимателен к каждому. Это трогало, но почти каждый думал: "А зачем ему быть добрым? Значит, что-то он от нас хочет?"
В сильном подпитии бахвалился Безродный:
- Нашли мы с напарником, други мои, такую плантацию корня женьшеня, что сами ахнули. В такой глухой тайге, что сам дьявол туда не забирался, поди. А допрежь целый месяц пробродили попусту. Кругом зверье, гнусище, страшно и вспомнить все. Трех тигров убили, семь раз медведи нападали на нас. От хунхузов два раза убегали. Нас-то всего было двое, а их тьма-тьмущая. Моего напарника ранили в ногу, но добро - только кожу царапнули… Копали мы тот корень целых пять дней. Один был на два фунта, остальные по полфунта и меньше. В Харбине сбыли всё. Купцы у нас этот корень из рук рвали, не успевали мы золото ссыпать в мешочки. У них женьшень в цене. Настой этого корня пьют самые богатые купцы и мандарины. И будто бы не стареют. Пробовал и я пить тот настой, но только без веры-то не почуял в нем той силы. Так, трава травой…
Хоть и сильно пьяны были мужики и бабы, но не верили рассказанному, глаза опускали. Видел это Безродный, понимал все. "Ну и хрен с вами, не верите, и не надо, - думал он. - Главное, что вы пришли, а там посмотрим, что и как". Лишь Розов, потирая руки, поддакивал хозяину:
- Везет же людям. Знают, как и где растет тот корень. Взял бы меня, Степан Егорыч, в напарники. Ходок я хороший, глаза что у рыси.
- Посмотрим, посмотрим, - ответил Безродный, а сам подумал: "Тебя, дурака, взять, так ты от страха умрешь!"
Светлой улыбкой провожала гостей Груня. Теперь, после клятвы Степана, верила она в его честность. А Безродный, хоть и был пьян, следил за Груней. "Не знает правды баба. А если бы знала да не гнушалась моей работы, как бы я развернулся! Я бы полтайги исходил, всех манз к рукам прибрал. Ради нее прибрал бы. Какой капитал можно было бы сколотить! Нет, слишком она проста и наивна! Зато хороша! С такой и на губернаторском балу не стыдно показаться. Подучить только. Ахнут все. Эх, Грунька, Грунька!"
Безродный пил с мужиками до полуночи, а потом, когда заснул, начал кричать:
- Цыган! Цыган! Стерва, стреляй, убежит фазан! Да не в ноги бей, в голову, в голову… Торкни его топориком по башке! Так, хорошо! Получится из тебя человек!..
Груня забилась в угол горницы, закрыв лицо руками. С немым ужасом слушала страшные слова, ее трясло. "Значит, люди не врут. Значит, Федька правду сказал…"
Чуть свет убежала за советом к Марфе. Отвела ее к сараю.
- Степан во сне все рассказал: людей он убивал! - и тут же осеклась: такое говорить на своего мужа… Но кому-то надо выплакать свой страх, свои муки душевные!