Слотердайк Петер - Критика цинического разума стр 15.

Это перспектива формирования "субъективности" (якобы) после­днего угнетенного класса. Если он освободится от своего тяжкого положения, то создаст предпосылку для реального освобождения (от эксплуатации) всех. Освобождение рабом самого себя должно, по законам идеальной диалектики, вести к освобождению господина от вынужденной необходимости быть господином. Тот, кто желает ви­деть Маркса "гуманистом", делает акцент на этой стороне дела. Ее суть - антропология труда. В соответствии с ней рабочий обретает "себя самого" лишь тогда, когда он наслаждается теми продуктами, на которые потратил свою энергию, и когда ему уже не приходится отдавать прибавочную стоимость тем, кто господствует над ним. Освобождение предстает в этой модели как присвоение производя­щим субъектом самого себя в своих продуктах. (Если это не идеали­стический ход мысли, то хотелось бы знать, что тогда еще можно считать идеализмом.)

При другом взгляде на вещи на первый план в марксистской критике выдвигают "антигуманистический", "реалистический" под­ход. Акцент при этом делается не на диалектике освобождения, а на механизмах универсальной мистификации. А именно: если всякое сознание ложно настолько, насколько это соответствует его положе­нию в процессе производства и в процессе осуществления власти, то оно с необходимостью останется в плену своей ложности до тех пор, пока эти процессы продолжаются. А ведь марксизм ежедневно и ежечасно подчеркивает то, что эти процессы идут полным ходом. Тем самым выявляется скрытый функционализм теории Марека. Се­годня нет формулы, которая выражала бы его суть более точно, чем известное выражение - "необходимо-ложное сознание". Если смот­реть под этим углом зрения, то ложное сознание, будучи овеществлен­ным, включается в систему объективных иллюзий. Ложность - это функция, обеспечивающая нормальное протекание процесса.

В этом отношении марксистский системный цинизм сближает­ся по абсолютной величине с системным цинизмом буржуазных функ­ционалистов, хотя и имеет противоположный знак. Ведь представи­тели буржуазного функционализма считают гарантированным функ­ционирование систем социальной деятельности лишь тогда, когда члены системы слепо идентифицируют себя с определенными осново­полагающими нормами, установками и целевыми представлениями, без размышлений и сомнений следуя им; при этом в интересах самой системы подходить к такой идентификации гибко, допуская инди­видуальные отклонения, и даже иногда подвергать ее пересмотру, чтобы система, обретя чересчур большую жесткость, не утратила своей способности приспосабливаться к новым ситуациям. В силу этого известная потребность в иронии и небольшое фрондерство прямо-таки необходимы для любой развивающейся системы. Ко­нечно, нельзя сказать, что функционализм просто отказывает чело­веческому сознанию в праве на освобождение - скорее, он не видит

смысла в таком освобождении от норм и принуждения: ведь оно, по его мнению, ведет прямиком в никуда, к пустому индивидуализму, лишенному каких бы то ни было законов хаосу, в котором общества утрачивают свою структуру. То, что в этом есть доля истины, с пре­дельно возможной убедительностью доказывают социалистические общественные порядки в странах восточного блока. Они проводят функционалистское доказательство в социальной лаборатории - доказывают, что "упорядоченное" социальное существование мыс­лимо только в защитной оболочке из различных видов целесообраз­ной функциональной лжи. В культурной политике и в этической дрес­суре трудом и милитаризмом в социалистических странах с пугаю­щей резкостью проявляется функциональный цинизм учения Маркса об идеологии. Там идея свободы, свойственная экзистенциальному, рефлексивному Просвещению, влачит жалкое существование на вар­варском уровне; и нет ничего удивительного, что стремящееся к ос­вобождению сопротивление, которое несколько неудачно называет себя диссидентством, проявляет себя как религиозная оппозиция. При социализме официально практикуется такое прекращение ин­дивидуальной рефлексии, о котором уже давно мечтают консервато­ры и неоконсерваторы Запада. Там с захватывающей дух радикаль­ностью практикуют муштру, основанную на автоматическом усвое­нии ценностей; но между тем официально планируется и допущение минимального отклонения от них - с тех пор, как джинсы стали шить на социалистических народных предприятиях ГДР и появился джаз из Дрездена. В структурном отношении восточные партийные диктатуры - это рай, каким он видится западному консерватизму. Не напрасно великий консерватор Арнольд Гелен выражал восхи­щение Советским Союзом, подобно тому, как Адольф Гитлер с тай­ной завистью поглядывал на аппарат католической церкви.

Примечательно, что марксистский функционализм упорно не замечает своего собственного изощренного коварства. Модернизи­руя обман, он использует моменты истины социалистического уче­ния как новое идеологическое цементирующее средство. Модерни­зация лжи основывается на изощренной шизоидной хитрости: лгут, говоря правду. Раскол сознания производится до тех пор, пока не начинает казаться нормальным, что социализм, который ранее был выражением надежды, превращается в глухую идеологическую сте­ну, за которой исчезают надежды и перспективы.

Уже при взгляде на критику Марксом идеологии можно было предвидеть изощренное циническое коварство, которое возникнет впоследствии. Если идеология и в самом деле есть " необходимо -ложное сознание" и, говоря без всякой иронии, является не чем иным, как наличием нужных мистифицированных представлений в нуж­ных головах, то возникает вопрос: каким же образом критик наде­ется вырваться из дьявольского круга обманов? Сам перейдя в ла­герь обманщиков? Диалектическая критика видит себя единствен-

ным светочем во мраке "правильных ложностей". Однако при этом она пытается слишком много выжать из плодотворной мысли. При всей своей фундаментальности открытие роли труда и логики раз­вития производства не дает ключа к решению абсолютно всех вопросов человеческого существования, сознания, истины и зна­ния. По этой причине "буржуазная" контркритика в большинстве случаев легко одерживала верх над марксизмом, используя его са­мый слабый пункт: примитивный уровень теории науки и теории познания.

V. Критика моральной видимости

Корни морального просветительства глубже всего уходят в истори­ческое прошлое - и на то есть веские причины. Ведь в любой кон­цепции морали решающее значение имеет глубочайший вопрос всего и всякого Просвещения: вопрос о "благой жизни". Человек на са­мом деле не таков, каким пытается показаться,- вот изначальный мотив мышления, занятого критикой морали. Тон задал Иисус, кри­тикуя безжалостно судящих (Мат. 7:1-5): "Или, как скажешь бра­ту твоему: "дай, я выну сучок из глаза твоего'; а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер!"

Уже критика в Новом Завете ясно видит и учитывает "изощ­ренно-коварное" двуличие: волки в овечьей шкуре, моралисты с брев­ном в глазу, фарисейство. С самого начала эта критика морали опи­рается на метамораль: на психологию. Она уже принципиально ис­ходит из того, что "внешняя" моральная видимость обманчива. Более близкое рассмотрение, по ее расчетам, должно показать, что мора­лист на самом деле служит не закону, а прикрывает свое собственное беззаконие тем, что занимается критикой других. Стих из Еванге­лия от Матфея содержит in nuce * весь психоанализ. То, что раздра­жает меня в другом, и есть моя собственная черта, я сам. Но до тех пор, пока я не вижу себя самого, я воспринимаю свои проекции не как внешнее отражение своего бревна, а как испорченность мира. Да, меня не должна интересовать в первую очередь "доля реальнос­ти в проекции", как выразились бы сегодня психоаналитики. Воз­можно, мир и на самом деле испорчен, но меня касаются в первую голову только мои собственные ошибки. То, чему учит Иисус,- это представляющая собой подлинную революцию саморефлексия: надо начинать с самого себя, а потом, если уж действительно надлежит "просветить" других, воздействовать на них собственным приме­ром. Конечно, при нормальном устройстве мира все происходит прямо противоположным образом: господа-законодатели начинают с других, а вот доходят ли они до себя самих, остается неведомо. Они ссыла­ются на законы и порядки, которым приписывается абсолютная зна­чимость. Однако волки в овечьей шкуре взирают на эти законы и порядки как бы из-за их пределов и свысока, лишь они одни вправе

знать об амбивалентности, неоднозначности всех установлений; только они одни - потому что именно они устанавливают зако­ны - чувствуют дух свободы, выходящий за пределы установлен­ных правил и порядков. А вот перед овцами настоящими все пред­стает в контрастном свете: либо - либо. Ведь при наличии рефлек­сии и иронического отношения к порядку "никакого государства не создать". Государства всегда также и аппараты принуждения, ко­торые перестают функционировать, когда овцы начинают говорить "Я", а подданные - свободно размышлять об условности конвен­ций. Как только "те, кто внизу" обретут знание об амбивалентнос­ти, о неоднозначности, песок, на котором все построено, придет в движение - такова позиция Просвещения в борьбе против автома­тизма повиновения и действия.