Это одновременно и причина, по которой не следует отождествлять Просвещение с теорией ошибок, допускаемых в ходе мышления, теорией, которая имеет давнюю традицию: от Аристотеля до англосаксонской критики языка. Просвещение никогда не сводится только к разоблачению проекций, метабазисов *, ошибочных умозаключений, софизмов (Fallazien), умножений логических типов, смешения основных тезисов с интерпретациями и т. п. Оно есть учение о самопознании человеческой сущности в процессе работы, направленной на критическое разрушение наивной картины мира и наивного представления человека о себе самом. Поэтому подлинная просветительская традиция постоянно испытывала отчуждение по отношению к тому современному цинизму, который свойственен логическому позитивизму, пытавшемуся запереть мышление в камере чистого анализа. Здесь, однако, стоит более точно очертить позиции противников. Представители логического позитивизма, которые потешаются над великими традиционными темами философии, считая их "ложными, иллюзорными проблемами", доводят до крайности одну из тенденций, свойственных Просвещению. Стремление повернуться спиной к "великим проблемам" вызвано кини-ческим импульсом. Разве не является, в принципе, Витгенштейн Диогеном современной логики, а Карнап не превратился уже в отшельника, удалившегося в пустынь эмпирии? Все обстоит так, будто они, подавая пример интеллектуального аскетизма, хотели побудить
к покаянию мир, склонный к небрежной болтовне, а этот мир, для которого логика и эмпиризм вовсе не представлялись откровениями в последней инстанции, все также нуждался в "полезных фикциях" и невозмутимо продолжал вести себя так, будто Солнце продолжает вращаться вокруг Земли, а миражи "неточного мышления" доста-, точно точны, чтобы обойтись ими в нашей практической жизни.
IV. Критика идеалистической надстройки
Марксова критика делает шаг, явно выводящий ее за рамки всех предшествовавших критик: она заявляет претензию на то, чтобы стать интегральной "критикой голов". Она не позволяет забывать о том факте, что головы опять-таки неотделимы от тел, которые живут и трудятся, выступая как целое; в этом - смысл диалектики теории и практики, мозга и руки, головы и желудка.
Марксова критика идет от реалистического взгляда на социальные трудовые процессы. Она утверждает: все, что наличествует в головах, определяется "в конечном счете" социальной функцией этих голов в "хозяйстве" совокупного общественного труда. Поэтому социально-экономическая критика ни в грош не ставит того, что сознания мнят о самих себе. Она постоянно стремится выявить, как дело обстоит "объективно". Поэтому она задает каждому сознанию вопрос: что оно знает о своем собственном положении в структуре труда и власти? Поскольку же она, как правило, наталкивается на полное невежество в данном вопросе, именно на этот пункт и направляется острие ее атаки. Так как общественный труд подвержен классовому разделению, критика, начатая Марксом, принимается экзаменовать каждое сознание, выясняя, каковы его достижения как "классового сознания" и насколько оно сознает себя как таковое.
В системе буржуазного общества могут быть объективно выделены, в первую очередь, три классовых сознания: буржуазии (класс капиталистов), пролетариата (класс производителей) и промежуточных функционеров ("средний класс"), с которым в разнообразных сочетаниях соединяется сознание работников надстройки - некой группы ученых, судей, священников, деятелей искусства и философов с нечетким классовым профилем.
При взгляде на обычных работников умственного труда сразу же бросается в глаза, что они, как правило, понимают свою деятельность совершенно иначе, чем им следует ее понимать в соответствии с предложенной Марксом моделью. О своей роли в "хозяйстве" общественного труда и власти интеллектуальные работники по большей части не знают ровным счетом ничего. Они остаются весьма далекими от "почвы фактов", витают в облаках и взирают на сферу "действительного производства" из невероятной дали. Таким образом, они пребывают, по Марксу, в мире глобальной идеалистической мистификации. Умственный "труд" - само сочетание этих слов
уже представляет собой критическую атаку - предпочитает не вспоминать о том, что он тоже является разновидностью труда. У него вошло в обычай не задаваться вопросом о своей взаимосвязи с трудом материальным, ручным и исполнительским. Таким образом, вся классическая традиция от Платона до Канта пренебрегает тем социальным базисом, на который опирается надстройка теории: рабовладельческой экономикой, крепостным правом, отношениями, складывающимися между
людьми, зависимыми от процесса труда. Она заявляет мотивами своего действия независимые духовные факторы: стремление к истине, добродетельное сознание, божественное призвание, абсолютность разума, талант и гениальность.
В противовес этому марксизм постоянно подчеркивает тот факт, что труд продолжает оставаться элементарным жизненным отношением, с которым должна считаться теория действительного. Там, где она не обнаруживает такого желания и намеревается воспарить над этими основами, ее требуется разоблачить. Это разоблачение понимается как "возвращение с облаков на землю", как grounding*. Типичным для Маркса приемом критического разоблачения поэтому является переворачивание: постановка сознания с головы на ноги. Ноги означают в данном случае получение представления о своем месте в процессе производства и в классовых структурах. Разоблачению должно подвергнуться то сознание, которое не желает знать своего "социального бытия", своей функции в рамках целого, а потому закосневает в мистификации, в идеалистической изоляции. Именно в этом свете марксистская критика рассматривает друг за другом мистификации религии, эстетики, юстиции, общего блага, морали, философии, науки.
Наряду с критикой мистифицированного сознания, теория Маркса содержит в себе и второй вариант критики идеологий, который имел массу последствий и определил критический стиль марксизма, его способ ведения полемики: теорию характерных масок. Будучи теорией масок, марксизм a priori проводит различие между личностями как индивидами и как носителями классовых функций. При этом остается не вполне ясным, что именно в том или ином случае является прикрывающей маской, а что - прикрываемым этой маской: индивидуальность есть маска, прикрывающая классовую функцию, или же классовая функция есть маска, прикрывающая индивидуальность? Большинство критиков, имея на то неплохие основания,
избирают антигуманистический вариант ответа: индивидуальность - это маска, скрывающая классовую функцию. К примеру, нет никаких сомнений в том, что могут существовать кристально-чистые в человеческом плане капиталисты - как то доказывает история буржуазной филантропии, которую с такой страстью обличают марксистские критики. Гуманными они являются лишь потому, что такова индивидуальная маскировка социальной антигуманности. По своему социальному бытию они, несмотря ни на что, являются персонификациями стремления к извлечению прибыли, характерными масками, прикрывающими подлинное лицо капитала. Да, в некотором отношении они являют собой большее зло для агитаторов, чем самые безжалостные эксплуататоры, потому что своим существованием порождают у рабочих патриархальные иллюзии. Отражением этой теории с точностью до наоборот выступает "буржуазная" теория социальных ролей, которая понимает социальные функции ("роли") как маски, которыми прикрывается индивидуальность, в лучшем случае, чтобы, меняя их, "играть свой спектакль".
Разумеется, и сознание рабочего поначалу мистифицировано. Его воспитание происходит на основе принципов господствующих идеологий и не допускает никаких иных вариантов. Однако рабочее сознание в то же время готово для восприятия реалистических представлений - по той причине, что оно непосредственно связано с трудом. Реалистический инстинкт позволяет неплохо разбираться в хитросплетениях мыслей, существующих в головах "тех, кто там, наверху". Рабочее сознание прочно опирается на реалистическую почву. По этой причине Маркс - и оптимизм его здесь весьма примечателен - считает, что рабочее сознание способно достичь незаурядных результатов в учебе, в процессе которой пролетариат выработает трезвый взгляд на свое политическое положение и политическую мощь, а затем претворит это сознание в революционную практику. Благодаря этому сознание обретет новое качество.
Здесь пролетарское Просвещение осуществляет скачок от теоретического преобразования к преобразованию практическому; оно оставляет приватную сферу "всего лишь мыслей", неважно, истинных или ложных, и переходит к общественной организации их в новое, истинное классовое сознание; истинным же оно является потому, что понимает свои жизненные интересы и развивает себя в борьбе против эксплуатации и угнетения. Просвещение, таким образом, находит свое завершение в практике, благодаря чему преодолевается разделение общества на классы. Здесь обнаруживается принципиально двусмысленный характер "теории" Маркса. С одной стороны, она овеществляет каждое сознание, превращая его в функцию социального процесса; с другой - стремится создать возможность освобождения сознания от мистификации. Если марксизм понимают как теорию освобождения, то акцент делают на формировании сознания пролетариата и его союзников, ведущем к освобождению.