Фаврас на минуту задумался; казалось, предложение барона ничуть его не взволновало. Затем он обратился к своему собеседнику с вопросом:
- Это предложение исходит от короля или от его королевского высочества?
- Нет, сударь, это мое предложение.
Фаврас взглянул на барона.
- Ваше, сударь? - переспросил он. - А почему ваше?
- Потому, что я испытываю к вам симпатию, маркиз.
- Какую же симпатию вы можете ко мне испытывать, сударь? - спросил Фаврас. - Вы меня видели всего два раза.
- Довольно однажды увидеть человека, чтобы узнать его, дорогой маркиз. Настоящие дворяне встречаются редко, я хотел бы сохранить одного из них, не скажу для Франции, но для человечества.
- У вас нет других причин?
- Достаточно того, сударь, что, согласившись одолжить вам два миллиона и выдав вам эти деньги, я ускорил развитие вашего заговора, который сегодня раскрыт, и, следовательно, сам того не желая, подтолкнул вас к смерти.
Фаврас усмехнулся:
- Если это единственное ваше преступление, можете спать спокойно. Я вас прощаю.
- Как?! - вскричал барон. - Неужели вы отказываетесь бежать?..
Фаврас протянул ему руку.
- Я благодарю вас от всего сердца, барон, - отвечал он. - Благодарю вас от имени моей жены и моих детей, однако я отказываюсь…
- Вы, может быть, думаете, что мы приняли недостаточные меры, маркиз, и вы боитесь, что неудачная попытка к бегству может усугубить ваше тяжелое положение?
- Я полагаю, сударь, что вы человек осмотрительный и, я бы даже сказал, отважный, раз пришли лично предложить мне побег; но повторяю: я не хочу бежать!
- Вы, верно, опасаетесь, сударь, что, будучи вынуждены покинуть Францию, вы оставите жену и детей в нищете… Я это предвидел, сударь: я предлагаю вам этот бумажник, в нем сто тысяч франков в банковских билетах.
Фаврас бросил на барона восхищенный взгляд.
Покачав головой, он возразил:
- Не в этом дело, сударь. Если бы в мои намерения входил побег, я покинул бы Францию, положившись лишь на ваше слово, и вам не пришлось бы передавать мне этот бумажник. Но еще раз вам повторяю: мое решение принято, я не хочу бежать.
Барон взглянул на маркиза так, словно усомнился в том, что тот в здравом уме.
- Вас это удивляет, сударь, - с необыкновенным спокойствием сказал Фаврас, - и вы про себя пытаетесь понять, не осмеливаясь спросить у меня, почему я принял столь необычное решение идти до конца и умереть, если это понадобится, какая бы смерть меня ни ожидала.
- Да, сударь, должен признаться, что это так.
- Ну что же, я вам сейчас объясню. Я роялист, сударь, но не такой, как господа, эмигрирующие за границу или скрывающиеся в Париже; мои убеждения основаны не на расчете - это культ, вера, религия. Король для меня то же, что архиепископ или папа, то есть живое воплощение той веры, о которой я только что вам говорил. Если я убегу, то возникнет предположение, что мне помогли бежать либо король, либо месье. Если они помогли мне бежать, значит, они мои соучастники. А сейчас месье, отрекшийся от меня с трибуны, и король, сделавший вид, что не знает меня, вне досягаемости для подозрений. Религии гибнут тогда, господин барон, когда нет мучеников. Так вот, я решил возвысить свою религию ценой собственной жизни! Пусть это послужит упреком прошлому и предупреждением грядущему!
- Но подумайте, маркиз, какая смерть вас ожидает!
- Чем безобразнее смерть, сударь, тем дороже жертва: Христос умер на кресте меж двух разбойников.
- Я еще мог бы это понять, сударь, - заметил барон, - если бы ваша казнь оказала на монархию такое же влияние, как смерть Христа на человечество. Но короли совершают такие грехи, маркиз, что, боюсь, не только кровь одного дворянина, но и кровь самого короля не сможет их искупить!
- Все во власти Божьей, барон. Однако во времена нерешительности и сомнения, когда многие пренебрегают своими обязанностями, я умру с утешительным сознанием исполненного долга.
- Да нет же, сударь! - в нетерпении воскликнул барон. - Вы умрете всего лишь с сожалением о бесполезной смерти!
- Когда безоружный солдат не хочет бежать с поля боя, когда он ждет конца, когда он без страха встречает смерть, он отлично понимает, что его смерть бесполезна; но он понимает и то, что бежать стыдно, и предпочитает умереть!..
- Сударь, - возразил барон, - вы меня не убедили…
Он достал часы: они показывали три часа ночи.
- У нас есть еще час, - продолжал он. - Я сяду за этот стол и почитаю полчаса. А вы в это время подумайте. Через полчаса вы дадите мне окончательный ответ.
Подвинув стул, он сел за стол спиной к пленнику, раскрыл книгу и стал читать.
- Доброй ночи, сударь! - промолвил Фаврас.
Он отвернулся к стене, несомненно чтобы подумать обо всем без помех.
Барон несколько раз вынимал часы из жилетного кармана, волнуясь больше, чем пленник. Когда полчаса истекли, он встал и подошел к постели.
Однако он ждал напрасно: Фаврас не оборачивался.
Барон наклонился и, услышав ровное спокойное дыхание, понял, что пленник спит.
"Ну что же, - сказал он сам себе, - я проиграл. Однако приговор еще не был произнесен. Возможно, он еще надеется…"
Не желая будить несчастного, которого через несколько дней ожидал самый долгий и глубокий сон, он взял перо и написал на чистом листе бумаги:
"Когда приговор будет произнесен, когда г-н де Фаврас будет приговорен к смерти, когда у него не останется надежды ни на судей, ни на месье, ни на короля, то, если он изменит свое мнение, ему довольно будет позвать тюремщика Луи и сказать: "Я решился бежать!" - и средство устроить его побег будет найдено.
Когда г-н де Фаврас будет ехать в роковой повозке, когда г-н де Фаврас публично покается перед собором Парижской Богоматери, когда г-н де Фаврас пройдет босиком и со связанными руками то небольшое расстояние от крыльца ратуши, где он продиктует свое завещание, до виселицы на Гревской площади, то и тогда еще он может произнести громко эти слова: "Я хочу, чтобы меня спасли!" - и он будет спасен.
Калиостро".
Затем посетитель взял лампу, еще раз подошел к узнику, чтобы посмотреть, не проснулся ли он, и, видя, что тот по-прежнему спит, пошел, не переставая оглядываться, к двери камеры, за которой неподвижно стоял тюремщик Луи с невозмутимым смирением посвященного, готового к любым жертвам ради великого общего дела.
- Учитель, что я должен делать? - спросил он.
- Оставайся в тюрьме и исполняй все, что тебе прикажет господин де Фаврас.
Тюремщик поклонился, взял лампу из рук Калиостро и почтительно двинулся вперед, как слуга, освещающий путь своему господину.
XVI
ГЛАВА, В КОТОРОЙ СБЫВАЕТСЯ ПРЕДСКАЗАНИЕ КАЛИОСТРО
В час пополудни того же дня секретарь Шатле спустился в сопровождении четырех вооруженных людей в темницу г-на де Фавраса и объявил, что тот должен предстать перед судом.
Маркиз был предупрежден об этом обстоятельстве графом Калиостро еще ночью, а в девять утра получил подтверждение от помощника коменданта Шатле.
Слушание дела началось в половине десятого и продолжалось еще в три часа пополудни.
С девяти часов утра зал был переполнен любопытными, жаждавшими увидеть приговоренного к смерти.
Мы говорим "приговоренного к смерти", потому что никто не сомневался, что обвиняемый будет осужден.
В политических заговорах всегда есть несчастные, заранее обреченные; толпа жаждет искупительной жертвы, и эти несчастные словно предназначены для нее.
Сорок судей расположились кругом в верхней части зала; председатель сидел под балдахином; позади него висела картина, на которой был изображен распятый Иисус, а перед ним, в другом конце зала, - висел портрет короля.
Зал суда был оцеплен двумя рядами гренадеров; дверь находилась под охраной четырех человек.
В четверть четвертого суд приказал привести обвиняемого.
Отряд из двенадцати гренадеров, с ружьями к ноге ожидавших этого приказания в центре зала, удалился.
С этой минуты все головы присутствовавших, даже судей, повернулись в сторону двери, в которую должен был войти г-н де Фаврас.
Минут десять спустя на пороге появились четыре гренадера.
За ними шагал маркиз де Фаврас.
Восемь других гренадеров замыкали шествие.
Узник шел в пугающей тишине среди затаивших дыхание двух тысяч человек, как это случается, когда перед собравшимися наконец появляется с нетерпением ожидаемый человек или предмет.
Маркиз выглядел совершенно спокойным и был одет с особой тщательностью: на нам был расшитый шелковый кафтан светло-серого цвета, белый атласный камзол, кюлоты такого же цвета, как кафтан, шелковые чулки, башмаки с пряжками, а в петлице - орден Святого Людовика.
Он был изысканно причесан, волосы его были сильно напудрены и лежали "волосок к волоску", как пишут в своей "Истории Революции" два Друга свободы.
На короткое время, пока г-н де Фаврас шел от двери до скамьи подсудимых, все затаили дыхание.
Лишь через несколько секунд председатель обратился к обвиняемому.
Он привычно взмахнул рукой, призывая присутствовавших к тишине, что было на сей раз совершенно излишне, и взволнованным голосом спросил:
- Кто вы такой?
- Я обвиняемый и узник, - ответил Фаврас абсолютно невозмутимо.
- Как вас зовут?
- Тома Маи, маркиз де Фаврас.
- Откуда вы родом?
- Из Блуа.
- Ваше звание?