- Сударь! Это серьезное дело! - заметил Рёдерер.
- Да, сударь, очень серьезное, - со своей обычной вежливостью согласился Питу.
- И оно заслуживает того, чтобы над ним поразмыслить.
- Это более чем справедливо, - одобрительно кивнул Питу; взглянув на дворцовые часы, он прибавил: - Сейчас без четверти десять; мы даем вам подумать до десяти часов; если ровно в десять мы не получим ответа, мы будем вас атаковать.
- А пока вы позволите запереть ворота, не правда ли?
- Разумеется.
Обратившись к своим спутникам, он прибавил:
- Друзья мои, позвольте запереть ворота.
И он зна́ком приказал вышедшим вперед повстанцам с пиками отойти назад.
Те подчинились, и ворота были заперты без всяких осложнений.
Однако пока ворота были отворены, наступавшие успели должным образом оценить грозные приготовления к их встрече.
Когда ворота были снова заперты, товарищам Питу захотелось продолжить переговоры.
Кое-кто из них вскарабкался на плечи товарищей, поднялся на стену и, усевшись верхом, стал переговариваться с национальными гвардейцами.
Национальная гвардия откликнулась и поддержала разговор.
Когда истекло четверть часа, из дворца вышел человек и приказал отворить ворота.
Привратник забился в свою каморку, и отодвинуть засовы пришлось национальным гвардейцам.
Наступавшие решили, что их требование принято; едва только ворота распахнулись, они вошли, как входят те, кто долго ждал и кого сзади нетерпеливо подталкивают сильные руки, - иными словами, ввалились толпой, громко окликая швейцарцев, надев шляпы на пики и сабли и крича: "Да здравствует нация! Да здравствует национальная гвардия! Да здравствуют швейцарцы!"
Национальные гвардейцы отозвались на призыв "Да здравствует нация!".
Швейцарцы ответили угрюмым молчанием.
Лишь дойдя до пушек, наступавшие остановились и стали озираться.
Огромный вестибюль был заполнен швейцарцами, расположившимися на трех разных уровнях; кроме того, по нескольку человек стояло на каждой ступеньке лестницы, что позволяло стрелять одновременно шести рядам швейцарцев.
Кое-кто из восставших задумался, и среди них - Питу; правда, думать было уже поздно.
В конечном счете так всегда случается с этим славным народом, основная черта которого - всегда оставаться ребенком, то есть существом то добрым, то жестоким.
При виде опасности людям даже не пришло в голову бежать: они попытались ее отвести, заигрывая с национальными гвардейцами и швейцарцами.
Национальные гвардейцы были не прочь перекинуться шуткой, а вот швейцарцы сохраняли по-прежнему серьезный вид, потому что за пять минут до появления авангарда повстанцев произошло следующее событие.
Как мы рассказывали в предыдущей главе, национальные гвардейцы-патриоты в результате ссоры, возникшей из-за Манда́, разошлись с национальными гвардейцами-роялистами, а расставаясь со своими согражданами, они в то же время попрощались и с швейцарцами, продолжая восхищаться их мужеством и сожалея об их участи.
Они прибавили, что готовы приютить у себя как братьев тех из швейцарцев, кто захочет последовать за ними.
Тогда двое уроженцев кантона Во в ответ на этот призыв, прозвучавший на их родном языке, оставили ряды защитников дворца и поспешили броситься в объятия французов, то есть своих настоящих соотечественников.
Однако в то же мгновение из окон дворца грянуло два ружейных выстрела и пули нагнали обоих дезертиров, павших на руки своим новым друзьям.
Швейцарские офицеры, первоклассные стрелки, охотники на пиренейских и альпийских серн, нашли способ раз и навсегда покончить с дезертирством.
Нетрудно догадаться, что остальные швейцарцы после этого сделались серьезными до немоты.
Что же касается тех, кто только что ворвался во двор со старыми пистолетами, старыми ружьями и новыми пиками, - то есть оснащенными даже хуже, чем если бы они вовсе не имели никакого оружия, - то это были те странные предшественники революции, каких мы видим во главе всех крупных волнений; они со смехом торопятся разверзнуть бездну, в которой должен исчезнуть трон, а иногда и более чем трон - монархия!
Канониры перешли на сторону восставших. Национальные гвардейцы готовились последовать их примеру; оставалось переманить швейцарцев.
Восставшие и не заметили, что истекло время, отведенное их командиром Питу г-ну Рёдереру, и что было уже четверть одиннадцатого.
Им было весело; так зачем же им было считать минуты?
У одного из них не было ни пики, ни ружья, ни сабли; был у него лишь шест для того, чтобы наклонять ветки, то есть жердь с крюком на конце.
Он обратился к своему соседу:
- А что если я выужу какого-нибудь швейцарца?
- Уди! - одобрил сосед.
И наш "рыболов" подцепил одного из швейцарцев за ремень и потянул на себя.
Швейцарец упирался ровно столько, чтобы казалось, будто он упирается.
- Клюет! - сообщил "рыболов".
- Ну так тяни потихоньку! - посоветовал сосед.
Человек с шестом потихоньку потянул, и швейцарец перелетел из вестибюля во двор, как перелетает рыбка из реки на берег.
Это вызвало большое оживление и громкий смех.
- Еще! Давай еще! - понеслось со всех сторон.
"Рыболов" высмотрел другого швейцарца и подцепил его точно так же, как первого.
После второго он перенес во двор третьего, потом четвертого, потом пятого.
Так он перетаскал бы весь полк, если бы вдруг не раздалась команда: "Целься!"
Видя, что опускаются ружья, слаженно, с механической точностью - так всегда действуют солдаты регулярных войск, - один из наступавших (а в подобных обстоятельствах, как правило, находится безумец, подающий сигнал к резне) выстрелил из пистолета в ближайшее к нему окно дворца.
В то короткое мгновение, что разделяло команды "Целься!" и "Огонь!", Питу понял, что сейчас произойдет.
- Ложись! - крикнул он своим людям. - Или вам конец!
И, подкрепляя команду примером, бросился ничком на землю.
Однако прежде чем его совету успели последовать наступавшие, команда "Огонь!" раздалась под сводами вестибюля, наполнившегося грохотом и дымом, изрыгнув, подобно огромному мушкетону, град пуль.
Плотная людская масса - может быть, половина колонны повстанцев успела протолкаться во двор - всколыхнулась, словно трава под порывом ветра, и, будто срезанная серпом, покачнувшись, упала.
В живых осталось не более трети!
Уцелевшие бросились бежать и оказались под обстрелом двух линий обороны, а также засевших в казармах; те и другие расстреливали бегущих в упор.
Оборонявшиеся могли бы перестрелять друг друга, если бы их не разделяла столь плотная людская завеса.
Завеса эта разорвалась на большие полотнища; четыреста человек остались лежать на мостовой, из которых триста были убиты наповал.
Сотня других, раненных более или менее тяжело, со стонами пыталась приподняться, вновь падала, из-за чего отдельные участки этого поля мертвых двигались подобно угасающим волнам: это было страшное зрелище!
Потом мало-помалу это волнение утихло, за исключением отдельных упрямцев, не желавших расставаться с жизнью, и все застыло в неподвижности.
Уцелевшие бросились на площадь Карусель; оттуда одни побежали по набережной, другие - по улице Сент-Оноре, и все кричали: "Убивают! Нас убивают!"
Недалеко от Нового моста появились основные силы восставших.
Во главе войска два человека ехали верхом, а за ними следовал третий, и, хотя он шел пешком, казалось, он тоже руководил действиями повстанцев.
- Ах, господин Сантер! - закричали беглецы, узнав по огромному росту в одном из всадников пивовара из Сент-Антуанского предместья, кому большущий конь фламандской породы будто служил пьедесталом.
- Сюда, господин Сантер! На помощь! Наших братьев убивают!
- Кто? - спросил Сантер.
- Швейцарцы! Они в нас стреляли, а мы-то чуть не целовались с ними!
Сантер обернулся к другому всаднику.
- Что вы на это скажете, сударь? - спросил он.
- Черт побери! - воскликнул второй всадник с заметным немецким акцентом; это был невысокий господин с коротко подстриженными светлыми волосами. - Кажется, есть у военных такая поговорка: "Солдат должен быть там, где стрельба и канонада". Поспешим же и мы туда, где стреляют.
- С вами был молодой офицер, - обратился к бегущим третий человек, шагавший пешком вслед за всадниками. - Что-то я его не вижу.
- Он упал первым, гражданин представитель, и это большое несчастье, ведь до чего храбрый был молодой человек!
- Да, это был храбрый молодой человек! - немного побледнев, подтвердил тот, кого называли представителем. - Да, это был храбрый молодой человек. И отомстить за него мы должны жестоко! Вперед, господин Сантер!
- Я думаю, дорогой Бийо, - ответил Сантер, - что в таком важном деле необходимо призвать на помощь не только мужество, но и опыт.
- Согласен.
- Вот я и предлагаю поручить общее командование гражданину Вестерману, ведь он настоящий генерал и друг гражданина Дантона; я первый готов ему подчиниться как рядовой солдат.
- Как хотите, - согласился Бийо, - лишь бы мы немедленно двинулись вперед.
- Вы принимаете командование, гражданин Вестерман? - спросил Сантер.
- Принимаю, - коротко ответил пруссак.
- В таком случае - командуйте!
- Вперед! - крикнул Вестерман.
И огромная колонна, остановившаяся было на несколько минут, снова двинулась в путь.
В ту минуту как ее авангард выходил на площадь Карусель через арку улицы Эшель и через набережную, дворцовые часы пробили одиннадцать.