- A-а! И вы проделали восемнадцать льё за один день?
- Да, господин Дантон.
- И прибыли?..
- В десять часов вечера… Я спросил господина Бийо; мне сказали, что он, должно быть, в Сент-Антуанском предместье у господина Сантера. Я побывал у господина Сантера, но там мне сказали, что господин Бийо к ним не заходил и что я, верно, найду его в Якобинском клубе на улице Сент-Оноре; у якобинцев я его тоже не нашел, меня направили в Клуб кордельеров, а оттуда - в ратушу…
- И в ратуше вы его застали?
- Да, господин Дантон. Тогда же он дал мне ваш адрес и сказал: "Ты ведь не устал, Питу?" - "Нет, господин Бийо". - "Тогда ступай и скажи Дантону, что он лентяй и что мы его ждем".
- Тысяча чертей! - вскочив с постели, воскликнул Дантон. - Этот мальчик заставил меня покраснеть! Идем, дружок, идем!
Он поцеловал жену и вышел вслед за Питу.
Его жена тихонько вздохнула и откинула голову на спинку кресла. Люсиль решила, что та плачет, и не стала ей мешать.
Однако, заметив что г-жа Дантон не шевелится, она разбудила Камилла, а подойдя ближе, увидела, что бедняжка лежит без чувств.
В окнах забрезжил рассвет; день обещал быть солнечным, однако - можно было принять это за дурное предзнаменование - небо скоро стало кроваво-красным.
XXVI
НОЧЬ С 9 НА 10 АВГУСТА
(Продолжение)
Мы рассказали, что происходило дома у трибунов; поведаем теперь о событиях, разворачивавшихся в пятистах шагах от них, в королевской резиденции.
И там женщины плакали и молились; они плакали, может быть, даже больше: как сказал Шатобриан, глаза государей устроены таким образом, что в них умещается больше слез.
Однако необходимо отдать всем справедливость: мадам Елизавета и г-жа де Ламбаль плакали и молились; королева молилась, но не плакала.
Ужин был подан как обычно: ничто не могло отвлечь короля от еды.
Выйдя из-за стола, мадам Елизавета и г-жа де Ламбаль удалились в комнату, известную под именем зала заседаний: было условлено, что там проведут ночь все члены королевской семьи, выслушивая доклады; королева тем временем отозвала короля в сторону и увлекла за собой.
- Куда вы меня ведете, мадам? - спросил король.
- В мою комнату… Не угодно ли вам будет надеть кольчугу, в которой вы были четырнадцатого июля, государь?
- Мадам! - возразил король. - Было вполне разумно оберегать меня от пули или кинжала убийцы в день церемонии или заговора, но в день сражения, когда мои друзья рискуют ради меня головой, было бы подлостью не рисковать вместе с ними.
С этими словами король оставил королеву, вернулся в свои апартаменты и заперся с исповедником.
Королева отправилась вслед за мадам Елизаветой и г-жой де Ламбаль в зал заседаний.
- Что делает король? - спросила г-жа де Ламбаль.
- Исповедуется, - с непередаваемым выражением отвечала королева.
В эту минуту дверь отворилась и на пороге появился г-н де Шарни.
Он был бледен, но совершенно спокоен.
- Могу ли я переговорить с королем? - с поклоном спросил он у королевы.
- В настоящее время, сударь, - отозвалась Мария Антуанетта, - король - это я!
Шарни знал это лучше, чем кто бы то ни было, однако он продолжал настаивать.
- Вы можете подняться к королю, - сказала королева, - но, клянусь, вы ему очень помешаете.
- Понимаю: король принимает господина Петиона, который только что явился?
- Король со своим исповедником, сударь.
- Значит, я, как начальник штаба дворца, сделаю свой доклад вам, ваше величество, - заявил Шарни.
- Что ж, сударь, как вам будет угодно, - согласилась королева.
- Я буду иметь честь доложить вашему величеству о численном составе наших сил. Конная жандармерия под командованием господ Рюльера и де Вердьера численностью в шестьсот человек построена в боевом порядке на главной площади Лувра; пешая парижская жандармерия intra muros находится на казарменном положении в конюшнях; отряд в сто пятьдесят человек выделен в особняк Тулуз для охраны чрезвычайной кассы, расходной кассы и казны; пешая парижская жандармерия extra muros, состоящая всего из тридцати человек, занимает пост у небольшой лестницы, ведущей к королю из двора Принцев; двести офицеров и солдат бывшей конной или пешей гвардии, сотня молодых роялистов, столько же старых дворян, еще триста пятьдесят - четыреста защитников собраны в Бычьем глазу и прилегающих к нему залах; две-три сотни национальных гвардейцев рассредоточены во дворах и в саду; наконец, полторы тысячи швейцарцев, составляющие основную силу дворца, только что заняли различные посты, а также размещены в главном вестибюле и у лестниц, защита которых поручена им.
- Что же, сударь, неужели все эти меры вас не удовлетворяют? - спросила королева.
- Ничто не может меня удовлетворить, государыня, - отвечал Шарни, - когда речь идет о спасении вашего величества.
- Так вы, сударь, все еще считаете, что мы должны бежать?
- По моему мнению, ваше величество, вам, королю, вашим августейшим детям следует собрать всех нас вокруг себя.
Королева сделала нетерпеливое движение.
- Ваше величество, вы испытываете отвращение к Лафайету - пусть так! Однако вы же доверяете господину герцогу де Лианкуру; он в Руане, ваше величество, снял там дом у английского дворянина, некоего господина Каннинга; командующий войсками провинции привел своих солдат к присяге на верность королю; швейцарский полк Салис-Самаде, на который вполне можно рассчитывать, эшелонирован на дороге. Все пока спокойно; давайте выйдем через Разводной мост, доберемся до заставы Этуаль; триста кавалеристов конституционной гвардии ждут нас там; в Версале мы без труда наберем полторы тысячи дворян. Имея четыре тысячи человек, я берусь доставить вас, куда вы пожелаете.
- Благодарю вас, господин де Шарни, - отозвалась королева, - я ценю вашу преданность, заставившую вас покинуть дорогих вам людей ради того, чтобы предложить свои услуги иностранке…
- Ваше величество! Вы ко мне несправедливы, - перебил ее Шарни. - Жизнь моей государыни всегда будет для меня дороже жизни всех других людей, так же как долг для меня всегда будет превыше всех других добродетелей.
- Долг, сударь, верно, - пробормотала королева, - но раз у каждого есть долг, то я тоже исполню мой долг - заботиться о величии монархии, и если уж ей суждено погибнуть, я должна позаботиться о том, чтобы она погибла стоя и не теряя достоинства, как античные гладиаторы, учившиеся умирать красиво.
- Это последнее слово вашего величества?
- Это прежде всего моя последняя воля.
Шарни поклонился и, подойдя к двери, столкнулся с г-жой Кампан, торопившейся к принцессам.
- Передайте их высочествам, сударыня, - попросил он, - чтобы они держали при себе самые дорогие вещи: вполне возможно, что мы в любую минуту будем вынуждены покинуть дворец.
Когда г-жа Кампан отправилась передать это предложение принцессе де Ламбаль и мадам Елизавете, Шарни вновь приблизился к королеве.
- Ваше величество! - вновь обратился он к ней. - Должно быть, вы питаете надежду, что придет помощь извне; если это так, прошу вас мне довериться, подумайте, ведь завтра в этот час мне придется перед Богом или людьми держать ответ за то, что произойдет.
- Так вот, сударь, - отвечала королева, - Петиону должны были передать двести тысяч франков и пятьдесят тысяч - Дантону; с помощью этих двухсот пятидесяти тысяч франков удалось добиться того, что Дантон обещал не выходить из дому, а Петион - прийти во дворец.
- Да уверены ли вы в своих посредниках, ваше величество?
- Вы ведь мне сказали, что Петион только что пришел, не правда ли?
- Да, ваше величество.
- Это уже кое-что значит, как видите.
- Но этого недостаточно… Мне сообщили, что за ним посылали трижды, прежде чем он согласился отправиться во дворец.
- Если он с нами заодно, - сказала королева, - он должен во время разговора с королем дотронуться указательным пальцем до правого века.
- Ну, а если он не с нами, ваше величество?
- Если он не с нами, он наш пленник, и я прикажу ни в коем случае не выпускать его из дворца.
В это мгновение раздался звон колокола.
- Что это такое? - спросила королева.
- Набат, - отвечал Шарни.
Принцессы в испуге вскочили.
- Что вас так испугало? - удивилась королева. - Набат - это боевая труба мятежников.
- Ваше величество, - ответил Шарни, которого, похоже, этот зловещий звук взволновал больше, чем королеву, - я сейчас узнаю, не предвещает ли этот набат чего-нибудь серьезного.
- Вы вернетесь? - с живостью спросила королева.
- Я приехал, чтобы отдать себя в распоряжение вашего величества и не оставлю вас до тех пор, пока не исчезнет последняя тень опасности.
Шарни поклонился и вышел.
Королева на мгновение задумалась.
- Посмотрим, исповедался ли король, - прошептала она, после чего тоже вышла.
Тем временем мадам Елизавета снимала с себя кое-что из одежды, чтобы удобнее было прилечь на канапе.
Она расстегнула на шейном платке сердоликовую булавку и показала ее г-же Кампан. На камне была гравировка.
Гравировка представляла собой букет лилий с надписью под ними.
- Прочтите, - предложила мадам Елизавета.
Госпожа Кампан приблизилась к канделябру и прочитала:
"Забудь оскорбления, прости несправедливость".