Карета шагом двинулась вперед, но человек этот взялся рукой за дверцу и пошел рядом; всякий раз, как в толпе кричали: "Да здравствует король! Да здравствует королева!", он повторял все тем же пронзительным голосом:
- Не верьте им… Да здравствует нация!
Королева вернулась к себе совершенно разбитая; в душе у нее звучали эти беспрестанно повторявшиеся слова, размеренные, как удары молота, произносимые с упорством и ненавистью.
В театрах были устроены представления: сначала - в Опере, потом - в Комеди Франсез, затем - в Итальянской опере.
В Опере и в Комеди Франсез "зал был сделан", и потому короля и королеву встретили дружные аплодисменты; но когда собрались было принять те же меры предосторожности в Итальянской опере, оказалось поздно: билеты в партер были уже проданы.
Роялисты понимали, что в Итальянской опере вечером, возможно, будет скандал.
Опасение переросло в уверенность, когда стало ясно, кто будет сидеть в партере.
Дантон, Камилл Демулен, Лежандр, Сантер занимали места в первом ряду. Когда королева появилась в ложе, с галерей донеслись робкие аплодисменты.
В партере зашикали.
Королева со страхом заглянула в разверзшееся перед нею подобие кратера и будто сквозь огненную пелену увидела глаза, пылавшие злобой и угрозой.
Никого из этих людей она не знала в лицо, не знала она и имен многих из них.
"Что дурного я им сделала, Боже мой?! - думала она, пытаясь скрыть в улыбке свое смятение. - За что они меня так ненавидят?"
Вдруг ее взгляд с ужасом остановился на человеке, стоявшем у одной из колонн, поддерживавших галерею.
Он не сводил с нее пугающего пристального взгляда.
Это был человек, которого она уже встречала в замке Таверне, потом - у Севрского моста, затем - в Тюильрийском саду; это был человек, пугавший ее своими угрозами, а также таинственными и страшными поступками.
Раз взглянув на него, она уже не могла отвести глаз. Он оказывал на нее столь же магическое воздействие, как удав - на птичку.
Начался спектакль; королева сделала над собой усилие, стряхнула наваждение, отвернулась и стала смотреть на сцену.
Давали "Непредвиденные события" Гретри.
Однако несмотря на попытки забыть о таинственном незнакомце, она, против собственной воли подчиняясь магнетическому воздействию, время от времени оборачивалась и устремляла испуганный взгляд все в том же направлении.
А тот человек оставался на прежнем месте, стоя неподвижно и насмешливо глядя на королеву. Это было болезненное, роковое наваждение, похожее на ночной кошмар, возникший наяву.
Атмосфера в зале была накалена до предела. Гнев противоборствующих сторон непременно должен был столкнуться, как это бывает в грозовые дни августа, когда две тучи, катящиеся с разных сторон одна навстречу другой, неотвратимо наплывают друг на друга, высекая гром и молнию.
И случай наконец представился.
Очаровательная г-жа Дюгазон пела дуэт с тенором, и в этом дуэте были такие слова:
О, как люблю я госпожу!
Отважная певица вышла на авансцену, устремив взгляд на королеву и простирая к ней руки, и тем бросала залу роковой вызов.
Королева поняла, что сейчас поднимется буря.
Она в безотчетном ужасе отпрянула и взглянула на господина у колонны. Ей почудилось, что он подал знак, которому сидевшие в партере немедленно повиновались.
Весь партер хором издал страшный крик:
- Нет больше господина! Нет больше госпожи! Свобода!..
Однако в ответ из лож и с галереи пронеслось:
- Да здравствует король! Да здравствует королева! Да здравствуют отныне и навечно наш господин и наша госпожа!
- Нет больше господина! Нет больше госпожи! Свобода! Свобода! Свобода! - снова взвыл партер.
Вызов был брошен и принят, война объявлена - разгорелся бой.
Королева издала душераздирающий крик и закрыла глаза; у нее не было сил смотреть на таинственного незнакомца, этого демона, повелителя смуты, духа разрушения.
В то же мгновение королеву обступили офицеры национальной гвардии; они закрыли ее собой и увели из зала.
Но и в коридорах ее продолжали преследовать те же крики:
- Нет больше господина! Нет больше госпожи! Нет больше короля! Нет больше королевы!
Она не помнила, как очутилась в карете.
С этого вечера королева перестала ходить в театр.
Тридцатого сентября Учредительное собрание устами своего председателя Туре объявило, что считает свою миссию исполненной и закрывает заседания.
Вот в нескольких словах плоды его работы, которая длилась два года и четыре месяца:
полное разрушение монархического порядка;
организация народной власти;
уничтожение всех привилегий дворянства и духовенства;
выпуск ассигнатов на сумму один миллиард двести миллионов;
установление ипотеки на национальные имущества;
признание свободы культов;
отмена монашеских обетов;
отмена приказов о заточении без суда и следствия;
установление равного обложения государственными налогами;
отмена таможен внутри страны;
образование национальной гвардии;
наконец, вотирование конституции и принятие ее королем.
Король и королева должны были бы уж очень мрачно смотреть в будущее, чтобы поверить: следует более опасаться не распущенного Собрания, а нового, которое еще будет созвано.
XXII
ПРОЩАНИЕ С БАРНАВОМ
Второго октября, то есть два дня спустя после роспуска Учредительного собрания, в час, когда Барнав обыкновенно виделся с королевой, его пригласили к ее величеству, но не в комнату г-жи Кампан на антресолях, а в большой кабинет.
Вечером того дня, когда король присягнул конституции, часовые и адъютанты Лафайета покинули внутренние покои дворца, и если король в этот день не вернул себе былого могущества, то, уж во всяком случае, он вновь обрел свободу.
Это было небольшим вознаграждением за унижение, на которое он, как мы видели, с горечью жаловался королеве.
Хотя Барнава не ожидал официальный прием или торжественная аудиенция, ему, по крайней мере, не пришлось на сей раз прибегать к предосторожностям, которых до тех пор требовало его присутствие в Тюильри.
Он был очень бледен и казался печальным; это поразило королеву.
Она приняла его стоя, хотя знала, что молодой адвокат испытывает по отношению к ней глубокую почтительность, и была уверена в том, что, если она будет сидеть, он не допустит бестактности, которую позволил себе председатель Туре, когда увидел, что король не встает.
- Ну что же, господин Барнав, - начала королева, - вы удовлетворены, не так ли: король последовал вашему совету, он присягнул конституции.
- Королева очень добра ко мне, когда говорит, что король последовал моему совету… - с поклоном отозвался Барнав. - Если бы мое мнение не совпадало с мнением императора Леопольда и князя фон Кауница, его величество король, возможно, проявил бы еще бо́льшую неуверенность в этом деле, однако это единственный способ спасти королю жизнь, если короля можно…
Барнав замолчал.
- … можно спасти… вы это хотели сказать, не так ли? - со свойственным ей мужеством открыто спросила королева.
- Храни меня Боже, ваше величество, от того, чтобы предсказывать подобные несчастья! Однако, поскольку я скоро уезжаю из Парижа и собираюсь навсегда проститься с королевой, мне не хотелось бы ни слишком разочаровывать ваше величество, ни внушать несбыточные надежды.
- Вы уезжаете из Парижа, господин Барнав? Вы собираетесь меня оставить?
- Так как работа Собрания, членом которого я являюсь, окончена и Учредительное собрание постановило, что никто из его членов не может войти в Законодательное собрание, у меня нет оснований оставаться в Париже.
- Даже для того, чтобы быть нам полезным, господин Барнав?
Барнав печально улыбнулся.
- Даже для того, чтобы быть вам полезным; потому что с сегодняшнего дня, ваше величество, или, точнее, вот уже третий день как я ничем не могу быть вам полезен.
- Ах, сударь! Как мало вы себя цените! - заметила королева.
- Увы, нет, ваше величество! Я сужу о себе беспристрастно и считаю себя слабым… я взвешиваю свое влияние и нахожу, что вес его очень мал… Моя сила - я умолял монархию воспользоваться ею как рычагом - состояла в моем влиянии на Собрание, в моем господстве в Якобинском клубе, в моей популярности, достигнутой с таким трудом; но вот Собрание распущено, якобинцы переродились в фейянов, и я весьма опасаюсь, как бы фейяны не сыграли в опасную игру, разойдясь с якобинцами… А моя популярность, ваше величество…
Барнав улыбнулся еще печальнее:
- … а моей популярности пришел конец!
Королева взглянула на Барнава, и в глазах ее мелькнул странный блеск, похожий на торжество.
- Ну что же, - проговорила она, - вы теперь видите, сударь, что популярность преходяща.
Барнав тяжело вздохнул.
Королева поняла, что допустила, как это часто с ней бывало, небольшую жестокость.
В самом деле, если Барнав потерял популярность всего за месяц, если слова Робеспьера вынудили его склонить голову - кто в том виноват? Не эта ли роковая монархия, увлекающая вслед за собою в бездну всех, кого она ни коснется; не эта ли страшная судьба, сотворившая из Марии Антуанетты, как раньше это произошло с Марией Стюарт, нечто вроде ангела смерти, толкавшего в могилу всех, кому он являлся?