- Прошу прощения, ваше величество… Я виделся с королем три дня назад; весь вечер я пытался дать ему понять, что истинные его враги - это его братья, господин де Конде и эмигранты. Я на коленях умолял короля прекратить с ними всяческие сношения и искренне принять конституцию, правда пересмотрев те статьи, применение которых в действительности не представляется возможным. Король со мной согласился - так мне, во всяком случае, показалось - и был настолько любезен, что дал мне слово: между ним и эмиграцией все кончено; а после нашего разговора, ваше величество, король подписал сам и заставил подписать вас послание к своему брату месье - в нем он передает ему свои полномочия для ведения переговоров с австрийским императором и прусским королем…
Королева покраснела, словно ребенок, пойманный с поличным; однако ребенок в таком случае опускает голову, она же, напротив, взбунтовалась.
- Неужели у наших врагов есть шпионы даже в кабинете короля?
- Да, ваше величество, - отвечал Жильбер, - и именно поэтому любой неверный шаг короля становится чрезвычайно опасным.
- Сударь! Это послание король написал сам от первой до последней строчки; как только я его подписала, король сам его сложил и запечатал, а потом передал курьеру.
- Все верно, ваше величество.
- Значит, курьер был арестован?
- Письмо было прочитано.
- Мы, стало быть, окружены предателями?
- Далеко не все люди такие, как граф де Шарни.
- Что вы хотите этим сказать?
- Увы, я хочу сказать, ваше величество, что одно из роковых предзнаменований, предвещающих гибель королей, - это то, что они удаляют от себя тех, кого, напротив, им следовало бы приковать к себе цепями.
- Но я не удаляла от себя господина де Шарни, - с горечью заметила королева, - это господин де Шарни от меня удалился. Когда короли оказываются в несчастье, им нечем удержать бывших друзей.
Жильбер взглянул на королеву и едва заметно покачал головой.
- Не клевещите на господина де Шарни, ваше величество, или кровь двух его братьев возопиет из могилы о том, что французская королева неблагодарна!
- Сударь! - вскричала Мария Антуанетта.
- Вы отлично знаете, что я говорю правду, ваше величество, - отвечал Жильбер, - вы отлично знаете, что в тот день, когда вам будет угрожать настоящая опасность, господин де Шарни окажется на своем посту и этот пост будет самым опасным.
Королева опустила голову.
- Я надеюсь, вы пришли не для того, чтобы говорить со мной о господине де Шарни? - нетерпеливо сказала она.
- Нет, ваше величество, однако мысли иногда похожи на события: они связаны между собою невидимыми нитями и потому иногда вдруг являются на свет, хотя, кажется, должны были бы скрываться в самой глубине… Нет, я пришел говорить с королевой, простите, если, сам того не желая, я заговорил с женщиной; я готов исправить свою ошибку.
- Что же вы хотели сказать королеве, сударь?
- Я хотел открыть ей глаза на ее положение, на положение Франции, Европы; я хотел ей сказать: "Ваше величество! Вы ставите на карту счастье или несчастье всего мира; вы проиграли первый тур шестого октября; вы только что выиграли - в глазах ваших поклонников по крайней мере - второй тур. С завтрашнего дня вам надлежит разыграть то, что называется решающей партией; если вы проиграете, вы потеряете трон, свободу, а может быть, и жизнь!"
- И вы полагаете, сударь, - резко выпрямляясь, проговорила она, - что мы испугаемся и отступим?
- Я знаю, что король храбр: он потомок Генриха Четвертого; я знаю, что королева мужественна: она дочь Марии Терезии; я могу только убеждать их; к несчастью, я сомневаюсь, что мне когда-либо удастся вселить в сердца короля и королевы уверенность, которую я ношу в своей душе.
- Зачем же, в таком случае, сударь, браться за то, что вы считаете бесполезным?
- Чтобы исполнить долг, ваше величество… Поверьте, очень приятно в наши бурные времена говорить себе при каждом усилии, пусть даже бесполезном: "Я исполняю свой долг!"
Королева посмотрела на Жильбера в упор.
- Скажите мне прежде, сударь, - спросила она, - возможно ли еще, по-вашему, спасти короля?
- Полагаю, что можно.
- А королевскую власть?
- Надеюсь, что так.
- Ну что ж, сударь, - тяжело вздохнув, заметила королева, - вы счастливее меня; я-то думаю, что и то и другое невозможно, и продолжаю борьбу только для очистки совести.
- Да, ваше величество, я вас понимаю: вы хотите деспотической королевской власти и абсолютного монарха; как скупец не может расстаться со своим добром даже во время кораблекрушения, хоть и видит берег, готовый дать ему больше того, что он потеряет; вот так же и вы утонете со своими сокровищами, потому что они увлекут вас на дно… Принесите жертву буре; бросьте в бездну прошлое, раз так нужно, и плывите к будущему!
- Бросить в бездну прошлое означало бы порвать со всеми европейскими монархами.
- Да, но зато вы заключили бы союз с французским народом.
- Французский народ - наш враг! - заявила Мария Антуанетта.
- Это оттого, что вы научили его сомневаться в вас.
- Французский народ не может воевать с европейской коалицией.
- Представьте, что во главе Франции стоит король, искренне желающий принять конституцию, и французский народ завоюет Европу.
- Для этого нужна миллионная армия.
- Европу можно завоевать не миллионной армией, ваше величество, а идеей… Стоит лишь водрузить на Рейне и в Альпах два трехцветных знамени со словами: "Война тиранам! Свобода народам!" - и Европа будет завоевана.
- Признаться, сударь, бывают минуты, когда я готова поверить в то, что самые мудрые люди становятся глупцами!
- Ах, ваше величество, ваше величество! Разве вы не знаете, чем в настоящую минуту является Франция в глазах всех наций? Не считая нескольких частных преступлений, нескольких злоупотреблений местного характера, ничуть не запятнавших ее белых одежд, не запачкавших ее чистых рук, Франция - непорочная дева Свободы; в нее влюблен весь мир: из Голландии, с Рейна, из Италии к ней взывают тысячи голосов! Стоит ей лишь шаг ступить за границу, как народы преклонят перед ней колени. Франция, несущая с собой свободу, - это уже не просто нация, это высшая справедливость, это вечный разум!.. О ваше величество, ваше величество! Воспользуйтесь тем, что она еще не прибегла к насилию, потому что если вы будете ждать слишком долго, то руки, которые она протягивает к миру, возьмутся за оружие и повернут его против нее самой. Но Бельгия, Германия, Италия следят за каждым ее движением с любовью и радостью. Бельгия говорит ей: "Иди ко мне!" Германия говорит ей: "Я тебя жду!" Италия говорит ей: "Спаси меня!" В далекой северной стране неизвестная рука начертала на письменном столе Густава: "Нет - войне с Францией!" И потом, ни один из королей, которых вы, ваше величество, зовете к себе на помощь, не готов вести с нами войну. Две империи нас люто ненавидят; под двумя империями я подразумеваю одну императрицу и одного министра: Екатерину Вторую и господина Питта; однако они против нас бессильны, во всяком случае в настоящую минуту. У Екатерины Второй одна рука занята Турцией, другая - Польшей; ей понадобится, по меньшей мере, года три, чтобы подчинить себе одну и съесть другую; она натравливает на нас немцев; она предлагает им Францию; она упрекает вашего брата Леопольда в бездействии; она ставит ему в пример прусского короля, захватившего Голландию только в отместку за неудовольствие, причиненное его сестре, и говорит: "Выступайте же!", но сама не двигается с места. Господин Питт в настоящее время заглатывает Индию; он словно удав боа: добросовестное переваривание его отупляет; если мы будем дожидаться, пока это пищеварение кончится, он первым на нас нападет: не объявляя войны внешней, будет разжигать у нас войну гражданскую… Я знаю, что вы смертельно боитесь этого Питта; я знаю, и вы сами, ваше величество, признаете, что не можете о нем говорить без нервной дрожи. Хотите, я вам скажу, как поразить его в самое сердце? Для этого нужно превратить Францию в республиканскую монархию! А что вместо этого делаете вы, ваше величество? Что вместо этого делает ваша подруга принцесса де Ламбаль? Она говорит в Англии, где вас представляет, что все честолюбие Франции сводится к выработке Великой хартии; что французская революция, которую обуздает и взнуздает король, поскачет назад! Что же говорит Питт в ответ на эти обещания? Он не допустит, чтобы Франция стала республикой; он спасет монархию; однако никакие заигрывания, никакие неотступные просьбы госпожи де Ламбаль не могли заставить его дать обещание, что монарх будет спасен, потому что как раз монарха-то он ненавидит! Ведь именно Людовик Шестнадцатый, конституционный монарх, король-философ, оспаривал у него Индию и отнял Америку, не так ли? Людовик Шестнадцатый! Да Питт желает только одного: чтобы история сделала с Людовиком Шестнадцатым то же, что с Карлом Первым!
- Сударь! Сударь! - в ужасе вскричала королева. - Откуда вам все это известно?
- От тех же людей, которые мне рассказывают, о чем говорится в письмах вашего величества.
- Неужели мы даже думать ни о чем не можем без того, чтобы наши мысли сейчас же не становились известны?
- Я вам уже сказал, ваше величество, что европейские монархи опутаны невидимой сетью, благодаря которой всякое сопротивление бесполезно. Не противьтесь, ваше величество: примите те идеи, что вы пытаетесь отринуть, и сеть обратится в броню; те, кто вас ненавидит, станут вас защищать, а угрожающие вам кинжалы превратятся в шпаги, готовые поразить ваших врагов!
- Вы забываете, что те, кого вы называете нашими врагами, на самом деле наши братья-монархи.