Он испуганно взглянул поверх очков направо, потом налево в поисках какой-нибудь отворенной двери, какого-нибудь темного подъезда, куда можно было забежать, чтобы скрыться.
В это самое мгновение он почувствовал, как кто-то схватил его за руку и силой потянул в сторону.
- Идите сюда! - шепнул ему на ухо приветливый голос.
Робеспьер уступил соблазну и позволил незнакомцу себя увлечь; за ними захлопнулась дверь, и Робеспьер очутился в столярной мастерской.
Столяру было на вид лет сорок-сорок пять. Рядом с ним стояла его жена; в задней комнате две очаровательные девушки, одна - пятнадцати лет, другая - восемнадцати, накрывали на стол.
Робеспьер был чрезвычайно бледен, и, казалось, он вот-вот упадет без чувств.
- Леонора! Стакан воды! - приказал столяр.
Старшая дочь столяра, затрепетав, подошла со стаканом в руках.
Может быть, суровый трибун коснулся губами пальчиков мадемуазель Дюпле.
Да, Робеспьер очутился в доме столяра Дюпле.
Госпожа Ролан, зная, какой он подвергается опасности, и мысленно еще ее усугубляя, отправилась в Маре, чтобы предложить Робеспьеру гостеприимство в своем доме; тем временем знаменитый трибун оказался в полной безопасности в семье Дюпле, которая скоро станет его семьей; а мы с вами последуем за доктором Жильбером в Тюильрийский дворец.
Королева - снова в ожидании; но на этот раз она ожидает не Барнава и потому не прячется на антресолях в комнате г-жи Кампан, а находится у себя; она не стоит, как прежде, наготове, положив руку на задвижку, а сидит, глубоко задумавшись, в кресле.
Она ждет Вебера, отправившегося по ее приказанию на Марсово поле и с холмов Шайо отлично видевшего все, что там произошло.
Ради справедливости по отношению к королеве и для того, чтобы понятна была ненависть, которую она, как говорили, питала к французам и за которую ее так упрекали, следовало бы рассказать не только о ее переживаниях во время вареннского путешествия, но и о том, что выпало на ее долю со времени возвращения.
Историк мог бы об этом поведать пристрастно, но романист не может себе позволить быть необъективным.
Когда король и королева были арестованы, народ охватила мысль, что, попытавшись убежать однажды, они могут предпринять еще одну попытку и на сей раз добраться до границы.
Особенно не доверяли королеве; в ней склонны были видеть колдунью, способную, подобно Медее, вылететь в окно и умчаться на колеснице, запряженной парой драконов.
Эти выдумки имели хождение не только в народе, но находили отклик и среди офицеров, которым было поручено охранять Марию Антуанетту.
Господин де Гувьон, как известно, упустил королеву во время бегства королевской семьи в Варенн, а его любовница, служительница гардеробной Марии Антуанетты, донесла об этом г-ну Байи; теперь г-н де Гувьон заявил, что слагает с себя всякую ответственность, если г-жа де Рошрёль - а именно так звали эту даму из гардеробной - не останется единственной женщиной, кому будет разрешено входить к королеве.
Внизу у лестницы в покои королевы он приказал повесить портрет г-жи де Рошрёль, чтобы часовой мог сличать приходящих дам с изображением камеристки и пропускать только ее.
Как только королеве стало об этом известно, она сейчас же отправилась к королю с жалобой. Король не хотел этому верить: он послал камердинера вниз, дабы убедиться в том, что это правда; портрет в самом деле уже висел.
Король приказал позвать генерала Лафайета и потребовал, чтобы портрет сняли.
Портрет был снят, и все камеристки королевы могли продолжать службу.
Но вместо этого оскорбительного запрета была введена не менее обидная мера предосторожности: командиры батальонов, дежурившие обыкновенно в гостиной, примыкавшей к спальне королевы и известной под именем большого кабинета, получили приказ держать дверь постоянно отворенной, чтобы не спускать глаз с королевской четы.
Однажды король отважился закрыть эту дверь.
Офицер сейчас же открыл ее снова.
Спустя минуту король опять притворил дверь.
- Государь! - заявил офицер, снова распахивая ее. - Вы напрасно закрываете эту дверь: сколько раз вы ее закроете, столько же я ее и открою, - таков приказ.
Дверь осталась открытой.
От офицеров удалось добиться лишь того, чтобы дверь хоть и не плотно, но прикрывали на то время, когда королева раздевается или одевается.
Как только королева была уже одета или ложилась в постель, дверь вновь распахивалась.
Это была невыносимая тирания. Королеве пришло в голову поставить между своим ложем и дверью кровать камеристки.
Эта передвижная кровать с пологом служила ей ширмой, за которой она могла переодеваться.
Однажды ночью офицер охраны, видя, что королева не спит, воспользовался сном камеристки, вошел в спальню королевы и подошел к ее кровати.
Королева следила за ним с таким видом, который умела принимать дочь Марии Терезии, когда к ней были недостаточно почтительны; однако славный малый, не считавший, что выказывает королеве непочтение, нисколько не смутился под ее взглядом, а, напротив, посмотрел на нее с жалостью.
- Раз уж я застал вас одну, ваше величество, - сказал он, - я хочу дать вам несколько советов.
И, не заботясь о том, хочет ли она его выслушать, он объяснил ей, что сделал бы он, "если бы был на ее месте".
Королева, с гневом следившая за тем, как он приближался к ее постели, была успокоена его добродушным тоном и потому позволила ему говорить, а когда она прислушалась к его словам, ее охватила глубокая печаль.
Тем временем проснулась камеристка и при виде мужчины у постели королевы вскрикнула, собираясь позвать на помощь.
Но королева ее остановила:
- Не нужно, Кампан, я хочу послушать этого господина… Это настоящий француз; хотя он, как и многие другие, заблуждается насчет наших намерений, его речи свидетельствуют об истинной преданности королевской власти.
И офицер высказал королеве все, что думал.
До отъезда в Варенн у Марии Антуанетты не было ни одного седого волоса.
В ночь, последовавшую за описанной нами сценой между ею и Шарни, она почти вся поседела.
Заметив эту печальную метаморфозу, королева горько улыбнулась, отрезала прядь волос и послала ее в Лондон принцессе де Ламбаль, сопроводив такой запиской: "Поседели от горя!"
Мы явились свидетелями того, с каким нетерпением королева ожидала Барнава; мы знаем, какие он питал надежды, однако ему стоило большого труда заставить разделить их.
Мария Антуанетта боялась сцен насилия; до сих пор все они оборачивались против нее; свидетельство тому - 14 июля, 5 и 6 октября, арест в Варенне.
До Тюильрийского дворца донесся роковой залп на Марсовом поле; сердце королевы отчаянно забилось. Путешествие в Варенн в конце концов оказалось для нее весьма поучительным. До тех пор революция не выходила, по ее мнению, за рамки системы г-на Питта, за пределы интриги герцога Орлеанского; ей казалось, что Париж попал в руки нескольких заправил-смутьянов. В беседе с королем она говорила: "Наша славная провинция!"
И вот она увидела провинцию: провинция была настроена еще более революционно, чем Париж!
Национальное собрание обессилело, оно было слишком болтливым и дряхлым и не могло взять на себя смелость исполнить обязательства, принятые Барнавом от имени Собрания; кроме того, не доживало ли оно последние дни? Поцелуй умирающего здоровья не принесет!
Как мы уже сказали, королева с большим беспокойством ожидала возвращения Вебера.
Дверь отворилась; бросив в ту сторону торопливый взгляд, Мария Антуанетта увидела вместо добродушной, круглой австрийской физиономии своего молочного брата строгое и холодное лицо доктора Жильбера.
Королева не любила этого роялиста, до такой степени горячо проповедовавшего конституционные теории, что она считала его республиканцем, и все же она испытывала к нему некоторое уважение; она не стала бы посылать за ним в минуту физического или душевного кризиса, но, когда он оказывался рядом, она подпадала под его влияние.
При виде доктора она вздрогнула.
Она не видела его с того самого вечера, как вернулась из Варенна.
- Это вы, доктор? - прошептала она.
Жильбер поклонился.
- Да, ваше величество, - ответил он, - это я… Я знаю, что вы ждали Вебера; однако новости, которые вы ожидаете услышать от него, могу вам сообщить я, и с еще большими подробностями. Вебер был на том берегу Сены, где не убивали; я же, напротив, находился на другом - там, где убивали.
- Убивали? Что же там произошло, сударь? - спросила королева.
- Большая беда, ваше величество; партия двора одержала победу!
- Партия двора одержала победу! И вы называете это несчастьем, господин Жильбер?
- Да, потому что победа была одержана одним из тех страшных средств, что истощают победителя, а иногда и повергают его рядом с побежденным!
- Да что же все-таки произошло?
- Лафайет и Байи стреляли в народ; таким образом, и тот и другой не могут отныне вам служить.
- Отчего же?
- Они лишились популярности.
- А что делал народ, в который стреляли?
- Подписывал петицию, требующую низложения.
- Низложения кого?
- Короля.
- И вы полагаете, что в такой народ не надо было стрелять? - сверкнув глазами, спросила королева.
- Мне кажется, лучше было бы попробовать его убедить, нежели расстреливать.
- В чем убедить?
- В искренности короля.
- Но король искренен!