Вопреки объявлению, запрещавшему приветствовать короля, г-н Гийерми, член Национального собрания, обнажил голову, когда королевская карета с ним поравнялась; его попытались силой заставить надеть шляпу, тогда он отшвырнул ее подальше от себя со словами:
- Пусть кто-нибудь попробует мне ее принести!
У въезда на Разводной мост короля ожидало двадцать депутатов, направленных Собранием для защиты его величества и членов королевской семьи.
Вслед за ними подъехали Лафайет и офицеры его штаба.
Лафайет приблизился к карете.
- О господин де Лафайет! - закричала королева, едва завидев генерала. - Спасите наших телохранителей!
Эта просьба была отнюдь не лишней, потому что опасность была близка, и немалая.
Тем временем в воротах дворца происходила не лишенная поэтичности сцена. Пять или шесть камеристок королевы, оставившие Тюильри после бегства их хозяйки, так как думали, что королева уехала навсегда, теперь решили вернуться и встретить ее величество.
- Проходи! - угрожая штыками, гнали их прочь часовые.
- Рабыни Австриячки! - грозя кулаками, выли торговки.
Тогда сестра г-жи Кампан, не обращая внимания на штыки солдат и угрозы рыночных торговок, выступила вперед и обратилась к толпе:
- Послушайте! Я нахожусь при королеве с пятнадцати лет; она сама наградила меня приданым и выдала замуж; я служила ей, когда она была всемогущей, а сегодня она в беде, так неужели я должна ее оставить?
- Она права! - поддержал ее народ. - Солдаты! Пропустите ее!
Приказывал хозяин, которому не принято перечить: солдаты расступились и камеристки вошли во дворец.
Спустя мгновение королева увидела их в окне второго этажа: они махали ей платочками.
Карета ехала дальше, а впереди в облаке пыли катил людской вал; это было похоже на то, как корабль катит перед собой волну вместе с облаком пены; сравнение это тем более верно, что никогда еще терпящим бедствие не угрожала столь же бурная и завывающая стихия, как та, что собиралась поглотить несчастное семейство в ту самую минуту, как оно попытается пробраться в Тюильрийский дворец: он явился бы для него спасительным берегом.
Наконец карета остановилась у ступеней большой террасы.
- Господа! - снова заговорила королева, обращаясь на сей раз к Петиону и Барнаву. - Телохранители! Телохранители!
- Вы никого из них не хотите поручить моему особому вниманию, ваше величество? - спросил Барнав.
Королева пристально посмотрела на него своими чистыми глазами и ответила:
- Никого.
Она потребовала, чтобы сначала вышел король с детьми.
Десять последовавших затем минут были - мы не исключаем и тех, в течение которых ее вели на эшафот, - без сомнения, самыми страшными в ее жизни.
Она была убеждена, что будет не просто убита - смерть ее не страшила, - но что ее отдадут толпе на поругание или заключат в тюрьму, откуда будет только один выход - на какое-нибудь позорное судилище.
Когда она ступила на подножку под защиту железного свода скрещенных над ее головой ружей и штыков солдат национальной гвардии (что было сделано по приказу Барнава), у нее закружилась голова и ей показалось, что она вот-вот упадет.
Однако в то мгновение, как глаза ее готовы были закрыться, ее последний, испуганный, всеохватывающий взгляд упал на стоявшего прямо перед ней человека - того страшного человека, что в замке Таверне столь таинственным образом приподнял для нее завесу будущего; этого человека она видела потом единственный раз, возвращаясь из Версаля 6 октября; казалось, он появлялся только затем, чтобы предсказать величайшее бедствие или чтобы самому наблюдать за тем, как это бедствие свершается.
Она еще не решалась закрыть глаза, но, всмотревшись в его лицо и убедившись, что глаза ее не обманывают, смежила веки и обреченно вскрикнула: она, столь сильная перед действительностью, оказалась безвольной и беспомощной перед этим мрачным видением.
Ей почудилось, что земля уходит у нее из-под ног, что эта толпа, эти деревья, этот пылающий небосвод, этот застывший дворец - все вихрем завертелось вокруг; она почувствовала, как ее подхватили чьи-то сильные руки и понесли сквозь кричащую, воющую, вопящую толпу. В это время ей послышались крики телохранителей, пытавшихся отвлечь на себя народный гнев. Она на мгновение открыла глаза и увидела, как этих несчастных сталкивают с козел; как Шарни, бледный и, как всегда, прекрасный, сражается сразу с десятью нападающими; в глазах его был свет мученичества, а на губах - презрительная усмешка. С Шарни она перевела взгляд на человека, спасавшего ее из этого чудовищного водоворота, и с ужасом узнала таинственного незнакомца, встреченного ею в Таверне, а потом виденного у Севрского моста.
- Вы! Вы! - вскричала она, пытаясь оттолкнуть его непослушными руками.
- Да, это я, - шепнул он ей на ухо. - Ты мне еще нужна затем, чтобы окончательно столкнуть монархию в бездну, вот почему я тебя спасаю!..
На сей раз это было выше ее сил: она закричала и окончательно лишилась чувств.
Тем временем толпа пыталась разорвать в клочья графа де Шарни, г-на де Мальдена и г-на де Валори; Друэ и Бийо были встречены как герои.
X
ГОРЬКАЯ ЧАША
Когда королева пришла в себя, она увидела, что находится в своей спальне в Тюильри.
Госпожа де Мизери и г-жа Кампан, любимицы королевы, были с ней рядом.
Прежде всего она спросила, что с дофином.
Дофин был в своей комнате: он лежал в постели под присмотром своей гувернантки г-жи де Турзель и своей горничной г-жи Брюнье.
Этих объяснений королеве было недостаточно; она торопливо поднялась и, как была, неодетая и непричесанная, бросилась в апартаменты сына.
Мальчик пережил сильный испуг; он долго плакал; но теперь его страхи были позади, и он спал, лишь слегка вздрагивая во сне.
Королева долго не сводила с сына глаз, полных слезами, и долго стояла так, прислонившись к столбику полога его кровати.
Ужасные слова, которые шепнул тот человек, стояли у нее в ушах: "Ты мне еще нужна затем, чтобы окончательно столкнуть монархию в бездну, вот почему я тебе спасаю!"
Неужели это было правдой? Неужели именно она толкает монархию в бездну?
Наверное, это было действительно так, если враги заботились о ее безопасности, рассчитывая, что она поможет разрушить монархию: она была способна сделать это скорее их самих.
Да закроется ли эта пропасть, после того как поглотит короля, ее и трон? Не придется ли бросить туда обоих ее детей? Ведь в древних религиях только невинная жертва усмиряла богов!
Правда, Господь не принял жертву Авраама, зато он позволил свершиться жертве Иеффая.
Для королевы это были безрадостные размышления; еще более мрачными были они для матери.
Наконец она покачала головой и медленно пошла к себе.
Только в своей комнате Мария Антуанетта опомнилась и обратила внимание на то, как она выглядит.
Ее платье было измято и во многих местах порвано; туфли протерлись до дыр об острые камни ухабистых мостовых, по которым ей пришлось ходить; да и вся она была покрыта пылью с ног до головы.
Она приказала подать другие туфли и приготовить ванну.
Барнав уже во второй раз приходил справиться о королеве.
Докладывая о нем, г-жа Кампан удивленно взглянула на королеву.
- Сударыня, поблагодарите его как можно сердечнее, - приказала Мария Антуанетта.
Госпожа Кампан удивилась еще больше.
- Мы многим обязаны этому молодому человеку, сударыня, - продолжала королева, снисходя до объяснения своих намерений, что вообще-то было ей не свойственно.
- Однако мне казалось, ваше величество, - осмелела камеристка, - что господин Барнав демократ, простолюдин, он из тех, для кого все средства были хороши, лишь бы добиться своего нынешнего положения.
- Да, сударыня, все средства, предоставляемые его талантом, - заметила королева. - Однако хорошенько запомните, что я вам сейчас скажу: я прощаю Барнаву; чувство гордости, которое я не могла бы порицать, заставило его приветствовать все, что возвышало то сословие, откуда он вышел сам; прощения не может быть господам знатного происхождения, переметнувшимся на сторону революции. Но если власть вернется к нам, прощение Барнаву обеспечено заранее… Ступайте и постарайтесь узнать, что сталось с господином де Мальденом и господином де Валори.
Сердцем королева присоединяла к этим двум именам имя графа де Шарни; но она никак не могла его выговорить.
Ей доложили, что ванна готова.
За то время, пока королева была у дофина, в ее апартаментах повсюду были расставлены часовые, вплоть до дверей в туалетную и даже в ванную комнаты.
Королеве стоило немалого труда добиться того, чтобы эта дверь оставалась запертой, пока она будет принимать ванну.
Это послужило причиной, чтобы Прюдом написал в своей газете "Парижские революции":
"Некоторые добрые патриоты, в ком неприязнь к королевской власти не убила сострадания, были, кажется, обеспокоены моральным и физическим состоянием Людовика Шестнадцатого и членов его семьи после злополучной поездки в Сент-Мену.
Ну так успокойтесь! Наш "бывший", вернувшись в субботу вечером к себе, чувствовал себя ничуть не хуже, чем после утомительной и неудачной охоты: он, как всегда, умял цыпленка, а на следующий день после обеда стал играть с сыном.