И вот представился удобный случай - народ с готовностью за него ухватился.
На поступок старика, на молитву, которую он произнес, толпа ответила грозным воем и, прежде чем Барнав очнулся от задумчивости, набросилась на священника, опрокинула его на землю, собираясь растерзать; королева в ужасе закричала, обращаясь к Барнаву:
- О сударь, разве вы не видите, что происходит?
Барнав поднял голову и бросил торопливый взгляд на океан, кативший вокруг кареты бурные рокочущие волны, только что поглотившие несчастного старика. Увидев, о чем идет речь, он вскричал: "Негодяи!" - и рванулся с такой силой, что дверца кареты распахнулась; он несомненно выпал бы, если бы мадам Елизавета по доброте душевной не придержала его за полу сюртука.
- О дикие звери! Либо вы не французы, либо Франция, родина храбрецов, превратилась в страну убийц!
Такое обращение, возможно, покажется нам несколько высокопарным, но оно было в духе времени. Кстати сказать, Барнав представлял Национальное собрание; его устами вещал орган верховной власти: толпа отступила, старик был спасен.
Он поднялся на ноги со словами:
- Вы хорошо сделали, что спасли меня, молодой человек, старик будет за вас молиться.
Осенив себя крестным знамением, он удалился.
Народ расступился перед священником, подчиняясь жесту и взгляду Барнава, напоминавшего статую власти.
Когда старик был уже далеко, молодой депутат спокойно и просто сел на прежнее место, словно не подозревая, что минуту тому назад спас человеку жизнь.
- Благодарю вас, сударь, - произнесла королева.
Этих слов оказалось достаточно, чтобы Барнав вздрогнул всем телом.
За весь долгий путь, который мы прошли вместе с несчастной Марией Антуанеттой, бывали, бесспорно, времена, когда она выглядела более красивой, но никогда еще она не была столь трогательной.
Действительно, не имея возможности властвовать как королева, она царствовала как мать: по левую руку от нее сидел дофин, прелестный белокурый мальчуган, перебравшийся с детской беззаботностью и непосредственностью с рук матери на колени к добродетельному Петиону, и тот расчувствовался до такой степени, что стал играть его кудрявыми прядями; справа от королевы сидела ее дочь-принцесса, вылитая мать в расцвете юности и красоты. Наконец, над ней самой вместо золотого королевского венца как бы реял терновый венец страданий, а черные глаза и бледное чело были обрамлены восхитительными белокурыми волосами, в которых сверкало несколько преждевременных серебряных нитей, взывавших к сердцу молодого депутата красноречивее, чем самая горькая жалоба.
Он любовался ее царственным изяществом и чувствовал, что вот-вот падет на колени пред этим угасающим величием, как вдруг дофин вскрикнул от боли.
Малыш допустил по отношению к добродетельному Петиону какую-то шалость, и тот счел себя вправе его наказать, сильно дернув мальчика за ухо.
Король побагровел от гнева; королева побледнела от стыда. Она протянула руки и вырвала ребенка, зажатого между колен у Петиона, а так как Барнав сделал то же движение, что и королева, дофин, поднятый сразу четырьмя руками и притянутый к себе Барнавом, оказался на коленях депутата.
Мария Антуанетта хотела было пересадить его к себе.
- Нет, - отказался дофин, - мне здесь хорошо.
Заметив движение королевы, Барнав развел руки в стороны, чтобы не препятствовать исполнению ее воли, но королева - было это материнским кокетством или женским обольщением? - оставила дофина там, где он был.
В это время в душе Барнава произошло нечто непередаваемое: он был и горд и счастлив.
Мальчик стал играть кружевным жабо Барнава, потом его поясом, потом пуговицами его депутатского сюртука.
Эти пуговицы в особенности заинтересовали юного принца: на них был выгравирован какой-то девиз.
Дофин называл буквы одну за другой и, наконец, соединив их между собой, прочел следующие четыре слова: "Жить свободным или умереть".
- Что это значит, сударь? - спросил мальчик.
Барнав замялся.
- Это значит, малыш, что французы поклялись не иметь больше хозяина, - пояснил Петион, - понятно?
- Петион! - остановил его Барнав.
- Ну, объясни этот девиз иначе, - нимало не смутившись, отозвался Петион, - если, конечно, ты знаешь другой его смысл.
Барнав умолк. Девиз, который он еще накануне считал возвышенным, в этих обстоятельствах казался ему почти жестоким.
Он взял руку дофина и почтительно коснулся ее губами.
Королева украдкой смахнула набежавшую слезу.
А карета, передвижная сцена этой необычной, но чрезвычайно простой драмы, катила дальше под угрожающие крики толпы, увозя на смерть шестерых из восьми пассажиров.
Но вот они прибыли в Дорман.
VII
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ
(Продолжение)
Там ничто не было готово к приему королевской семьи, и ей пришлось остановиться на постоялом дворе.
То ли по приказанию Петиона, оскорбившегося молчанием короля и королевы в пути, то ли потому, что на постоялом дворе в самом деле было многолюдно, для августейших пленников нашлись всего три мансарды, где они и расположились.
Соскочив с козел, Шарни хотел было, по своему обыкновению, подойти к королю и королеве за приказаниями, однако королева остановила его взглядом.
Не зная причины тому, граф тем не менее поспешил подчиниться.
Петион зашел на постоялый двор и взял на себя обязанности квартирьера; он даже не соблаговолил еще раз выйти к ним и послал слугу сказать, что комнаты для королевской семьи готовы.
Барнав был в большом затруднении: он сгорал от желания предложить королеве руку, но боялся, как бы та, которая когда-то в лице г-жи де Ноай высмеивала этикет, не вспомнила о нем, когда его нарушит он, Барнав.
Итак, он терпеливо ждал.
Король вышел первым, опираясь на руки телохранителей: г-на Мальдена и г-на де Валори. Шарни, как нам уже известно, по знаку Марии Антуанетты держался несколько в стороне.
Из кареты вышла королева и протянула руки за дофином; но бедный мальчик будто почувствовал, как нужно матери, чтобы он приласкался к депутату, и проговорил:
- Нет, я хочу к моему другу Барнаву!
Мария Антуанетта кивнула в знак согласия и ласково улыбнулась. Барнав пропустил вперед мадам Елизавету и юную принцессу и вышел следом с дофином на руках.
Госпожа де Турзель шла последней, пытаясь забрать своего августейшего питомца из недостойных рук, но еще один знак королевы усмирил аристократическое рвение воспитательницы детей Франции.
Королева поднималась по грязной винтовой лестнице, опираясь на руку супруга.
На втором этаже она было замедлила шаг, полагая, что прошла достаточно, поднявшись на двадцать ступеней; однако лакей прокричал:
- Выше! Выше!
Королева последовала этому приглашению и продолжала подниматься.
Барнава бросило в жар со стыда.
- Как выше? - спросил он.
- Да, - отозвался лакей, - здесь у нас столовая и апартаменты господ членов Национального собрания.
Барнава осенило: так, значит, Петион занял комнаты второго этажа для себя и своих товарищей, а королевскую семью отправил на третий этаж.
Молодой депутат ничего не сказал, однако, опасаясь недовольства королевы, когда она увидит комнаты третьего этажа, предназначенные Петионом для нее и членов ее семьи, Барнав поспешил опустить юного принца на лестничную площадку, едва они поднялись на третий этаж.
- Государыня! Государыня! - вскричал дофин, обращаясь к матери. - Мой друг Барнав уходит!
- И правильно делает, - со смехом заметила королева: ей было достаточно беглого взгляда, чтобы оценить апартаменты.
Как мы уже сказали, они состояли из трех небольших смежных комнат.
В первой из них расположилась королева с дочерью; вторую заняли мадам Елизавета, дофин и г-жа де Турзель; король прошел в третью комнату: она была небольшая, но зато с отдельным выходом на лестницу.
Король очень устал; в ожидании ужина он хотел прилечь. Однако кровать пришлась ему не по росту; спустя минуту он был вынужден подняться и, отворив дверь, попросить стул.
Господин де Мальден и г-н де Валори уже заняли свои места на лестнице. Господин де Мальден, которому было ближе, спустился во второй этаж, взял в столовой стул и отнес его королю.
У Людовика XVI в его комнатушке уже был один стул; он приспособил к нему другой, принесенный г-ном де Мальденом, чтобы сделать себе ложе по росту.
- Ах, государь! - всплеснул руками г-н де Мальден и горестно покачал головой. - Неужели вы собираетесь провести таким образом целую ночь?
- Разумеется, сударь, - ответил король и потом прибавил: - Кстати, если все то, что мне без устали твердят о нищете моего народа, правда, то как же тогда должен был бы радоваться любой из моих подданных такой каморке, такой кровати и таким вот двум стульям!
И он вытянулся на самодельном ложе, словно готовя себя к предстоящим страданиям в Тампле.
Спустя минуту их величествам доложили, что кушать подано.
Король спустился вниз и, увидав шесть приборов, поинтересовался:
- Почему шесть кувертов?
- А как же? - удивился лакей. - Один - для короля, другой - для королевы, третий - для мадам Елизаветы, четвертый - для ее королевского высочества принцессы, пятый - для монсеньера дофина, шестой - для господина Петиона.
- Почему же тогда нет приборов для господина Барнава и господина Латур-Мобура? - спросил король.
- Были приборы и для них, государь, - отвечал лакей, - но господин Барнав приказал их унести.