Королева приняла букет и расцеловала ее.
Тем временем Шарни наклонился и шепнул на ухо королю:
- Государь, вероятно, стоит воспользоваться настроением в городе: может быть, еще не все потеряно; если вашему величеству будет угодно отпустить меня на час, я спущусь вниз, а потом дам вам отчет обо всем увиденном и, возможно, сделанном.
- Ступайте, сударь, - разрешил король, - но будьте осторожны; если с вами случится несчастье, я буду безутешен до конца моих дней! Увы, двух смертей и так довольно для одной семьи!
- Государь, моя жизнь, как и жизнь моих братьев, принадлежит королю! - ответил Шарни.
Затем он вышел.
Однако, выходя, он смахнул слезу.
Присутствие всех членов королевской семьи делало этого человека с непоколебимым и нежным сердцем тем стоиком, каким он старался казаться; но как только он оставался наедине с самим собой, он снова был лицом к лицу со своим горем.
- Бедный Изидор! - прошептал он.
Он прижал руку к груди, чтобы убедиться, что в кармане у него по-прежнему лежат переданные ему г-ном де Шуазёлем бумаги, обнаруженные у убитого Изидора; он дал себе слово прочитать их, лишь только выдастся свободная минута, с таким же благоговением, как если бы читал завещание.
Вслед за девушками, которых юная принцесса расцеловала словно родных сестер, явились их родители; все это были, как мы уже сказали, либо преуспевающие буржуа, либо дворяне; они вошли робко и, как величайшей милости, попросили позволения приветствовать своих несчастных государей. Король при их появлении встал, а королева как можно ласковее пригласила:
- Входите!
Где все это происходило? В Шалоне? В Версале? Неужели всего несколько часов назад пленники видели своими собственными глазами, как обезглавили г-на де Дампьера?
Спустя полчаса вернулся Шарни.
Королева видела, как он выходил и как вернулся назад; однако по выражению ее лица даже самый наблюдательный человек не мог бы определить, какой отклик имели в ее душе его уход и возвращение.
- Ну что? - спросил король, склонившись к Шарни.
- Все складывается наилучшим образом, государь: национальная гвардия берется сопроводить завтра ваше величество в Монмеди, - отвечал граф.
- Вы приняли какое-нибудь решение?
- Да, государь, я разговаривал с их командирами. Завтра, прежде чем отправиться в путь, король изъявит желание пойти в церковь; в этой просьбе вашему величеству не смогут отказать: завтра праздник Тела Господня. Карета будет ждать короля возле паперти. Выйдя из церкви, король сядет в карету, все закричат "Виват!", а король тем временем отдаст приказание поворачивать назад и ехать в Монмеди.
- Хорошо, - согласился король, - благодарю вас, господин де Шарни; если до завтра ничто не изменится, мы поступим так, как вы говорите… А теперь вы и ваши товарищи отдохните - вам это еще более необходимо, чем нам.
Нетрудно догадаться, что прием юных девиц, добропорядочных буржуа и представителей славного дворянства продолжался до самого вечера; только в девять часов король и члены его семьи удалились на покой.
Когда они вернулись к себе, часовой у двери как бы напомнил королю и королеве, что они по-прежнему пленники.
Однако часовой отдал им честь.
По тому, как, с какой безукоризненной четкостью это было выполнено перед его королевским величеством, пусть и пленным, король узнал в нем старого солдата.
- Где вы служили, мой друг? - спросил он у часового.
- Во французской гвардии, государь, - отвечал тот.
- В таком случае, - сухо заметил король, - я не удивлен тем, что вы здесь.
Людовик XVI не мог забыть, что 13 июля 1789 года солдаты французской гвардии перешли на сторону народа.
Король и королева вошли к себе. Часовой стоял у самой двери в спальню.
Час спустя, меняясь с поста, часовой попросил позволения переговорить с командующим эскортом, то есть с Бийо.
Тот ужинал на свежем воздухе в компании тех, кто прибыл из разных деревень, расположенных вдоль дороги, по которой проезжала королевская карета, и пытался уговорить их остаться на следующий день.
Но люди эти уже увидели то, что хотели, то есть короля, и больше половины из них стремились встретить праздник Тела Господня в родной деревне.
Бийо хотел их удержать, потому что аристократические настроения в городе вызывали у него немалое беспокойство.
Они же, простые деревенские жители, отвечали ему:
- Если мы не вернемся домой, то кто же поздравит завтра Господа и натянет простыни перед нашими домами?
За этими разговорами его и застал часовой.
Они стали оживленно шептаться.
Потом Бийо послал за Друэ.
Разговор продолжался втроем - такой же негромкий и оживленный, с такой же чрезмерной жестикуляцией.
После этого Бийо и Друэ отправились к смотрителю почтовой станции, другу Друэ.
Тот приказал оседлать двух коней, и десять минут спустя Бийо уже мчался по дороге на Реймс, а Друэ ехал в Витри-ле-Франсуа.
Наступило утро; от вчерашнего эскорта осталось не более шестисот человек, самых ожесточенных или самых уставших; они провели ночь под открытым небом на принесенных жителями охапках соломы. Отряхиваясь в первых лучах восходящего солнца, они видели, как двенадцать человек в военной форме вошли в интендантство, а минуту спустя выбежали во двор.
В Шалоне была расквартирована рота гвардейцев Вильруа; двенадцать человек из них еще оставались в городе.
Они только что получили приказания от Шарни.
Граф велел им быть на конях, в полной форме, у церкви к моменту выхода из нее короля.
Они спешили подготовиться к этому маневру.
Как мы уже сказали, не все крестьяне, составлявшие накануне эскорт короля, разошлись вечером из-за усталости; утром они стали подсчитывать расстояние: одни из них оказались в десяти, другие - в пятнадцати льё от родного дома. Сотни две крестьян отправились домой, несмотря на настойчивые уговоры товарищей остаться.
Самых стойких недругов короля оказалось сотни четыре, самое большее - человек четыреста пятьдесят.
Столько же, если не больше, было национальных гвардейцев, сохранивших преданность королю, не говоря о гвардейцах короля и офицерах, которых предстояло набрать, - нечто вроде священного батальона, готового на любой риск ради монарха.
Кроме того, как уже было сказано, город питал симпатии к аристократам.
Уже с шести часов утра горожане, наиболее преданные делу спасения монархии, были на ногах и собрались во дворе интендантства. Шарни и гвардейцы находились среди них и тоже чего-то ждали.
Король встал в семь часов и приказал объявить, что намерен пойти на мессу.
Отправились на поиски Друэ и Бийо, чтобы передать им желание короля, но ни того, ни другого не нашли.
Таким образом, ничто не препятствовало исполнению желания короля.
Шарни поднялся к королю и доложил ему, что оба командующих эскортом отсутствуют.
Король обрадовался этому сообщению, но Шарни с сомнением покачал головой: если он и не знал Друэ, то уж Бийо-то он знал.
Впрочем, все предвещало удачу. Улицы были полны народу, и было нетрудно заметить, что все население городка относилось к королю с симпатией. Пока ставни в спальнях короля и королевы оставались притворены, толпа оберегала сон пленников: люди двигались молча и на цыпочках; собралось так много людей, что в толпе почти растворились те четыреста человек из соседних деревень, которые так и не захотели вернуться по домам.
Как только ставни в комнате венценосных супругов распахнулись, раздались громкие крики: "Да здравствует король!" и "Да здравствует королева!"; их величества, не сговариваясь, появились каждый на своем балконе.
Снова грянули единодушные приветствия, и обреченные король и королева последний раз в своей жизни могли потешить себя иллюзией.
- Ну, все идет хорошо! - заметил Людовик XVI, обращаясь со своего балкона к Марии Антуанетте.
Королева устремила глаза к небу, но промолчала.
Но вот колокольный звон возвестил о том, что церковь открыта.
В это же время Шарни тихо постучался в дверь.
- Да, граф, я готов, - отозвался король.
Шарни бросил на короля быстрый взгляд; тот был спокоен и почти тверд; он уже столько выстрадал, что можно было подумать, будто вследствие перенесенных страданий он избавлялся от присущей ему нерешительности.
Карета ждала у дверей.
Король, королева и члены королевской семьи сели в экипаж; их окружала толпа, не меньшая, чем накануне; но вместо того чтобы оскорблять пленников, эти люди ждали от них слова, взгляда, были счастливы возможностью прикоснуться к одежде короля, горды позволением коснуться губами платья королевы.
Три офицера заняли свои прежние места на козлах.
Кучеру приказали ехать в церковь, и он беспрекословно повиновался.
Да и кто мог бы отменить этот приказ, если обоих командующих эскортом по-прежнему не было?
Шарни пристально огляделся по сторонам, но не увидел ни Бийо, ни Друэ.
Прибыли в церковь.
Эскорт крестьян окружил карету, как и накануне; но с каждой минутой прибывало все больше солдат национальной гвардии: на углу каждой улицы они появлялись целыми ротами.
Подъехав к церкви, Шарни увидел, что может рассчитывать на шестьсот человек.
Для королевской семьи были приготовлены места под балдахином; хотя было всего восемь часов, священники начали торжественное богослужение.