Одна я не осмелюсь пройти по нему: мне страшно — а вдруг я услышу тот громовой голос, что однажды потряс христианский мир воплем: «Государыня умирает! Государыня мертва!».
Барнав с поспешностью, но и с почтительностью предложил руку королеве.
Однако королева вновь оглянулась: ее беспокоило упорное отсутствие де Шарни.
Все подмечающий Барнав заметил и этот взгляд.
— Вашему величеству что-то нужно? — осведомился он.
— Да, я хотела бы знать, где король, — ответила Мария Антуанетта.
— Он оказал честь господину Петиону принять его и беседует с ним, объяснил Барнав.
Королева сделала вид, что удовлетворена ответом.
Чувствуя, что ей необходимо вырваться из круга обуревающих ее мыслей, она сказала Барнаву:
— Идемте.
И она повлекла его с собой через залы епископского дворца.
Казалось, она бежит, не глядя по сторонам, преследуя тень, существующую только в ее мозгу.
Наконец в спальне великого проповедника королева, чуть ли не запыхавшись, остановилась.
По случайности остановилась она напротив женского портрета.
Машинально подняв глаза, она прочла на раме: «Мадам Генриетта. — и вздрогнула.
Барнав ощутил эту дрожь и, не понимая ее причины, осведомился:
— Ваше величество нехорошо себя чувствует?
— Нет, — ответила она, — но этот портрет… Генриетта…
Барнав понял, что происходит в сердце несчастной женщины.
— Да, — заметил он, — Генриетта, но это Генриетта Английская, жена беспечного Филиппа Орлеанского, а не вдова несчастного Карла Первого; не та, которая думала, что умрет от холода в Лувре, а та, что умерла, отравленная в Сен-Клу, и перед смертью послала кольцо Боссюэ… — И после некоторого колебания он добавил: — Я предпочел бы, чтобы это был портрет другой Генриетты.
— Почему? — спросила Мария Антуаннета.
— Потому что есть уста, которые только и могут осмелиться дать определенные советы, и обычно это те уста, что замкнула смерть.
— А не могли бы вы, сударь, сказать мне, какой совет дали бы мне уста вдовы короля Карла? — поинтересовалась Мария Антуанетта.
— Попытаюсь, если ваше величество прикажет, — ответил Барнав.
— Что ж, попытайтесь.
— «О сестра моя, — сказали бы вам эти уста, — неужели вы не видите сходства между нашими судьбами? Я приехала из Франции, а вы из Австрии, и была для англичан такой же чужестранкой, как вы для французов. Я могла бы подать моему заблуждавшемуся супругу добрые советы, но я хранила молчание или подавала дурные. Вместо того чтобы сплотиться с его народом и сплотить народ вокруг него, я побуждала его к войне, посоветовала ему пойти с ирландскими мятежниками на Лондон. Я не только поддерживала переписку с врагами Англии, но дважды ездила во Францию, чтобы привести в Англию чужеземных солдат…»
Барнав запнулся.
— Продолжайте же, — поджав губы и нахмурив брови, бросила королева.
— Стоит ли, ваше величество? — промолвил молодой оратор, печально покачав головой. — Вы ведь не хуже меня знаете, чем закончилась эта кровавая история.
— Что ж, тогда продолжу я и расскажу вам, что сказал бы мне портрет королевы Генриетты, а вы поправьте меня, если я ошибусь. «Наконец шотландцы предали и продали своего короля. Король был арестован в тот момент, когда он думал переправиться во Францию. Захватил его в плен портной, мясник препроводил в тюрьму, тележник очистил зал, где должны были его судить, пивовар председательствовал в суде, и, дабы довершить гнусность этого судилища, пока верховный судья, который получает все судебные дела, пересматривал этот беззаконный процесс, палач в маске обезглавил несчастную жертву». Вот что сказал бы мне портрет ее величества Генриетты. Вы согласны? Господи, да я знаю это не хуже других, а еще лучше знаю, как много схожего между нами.