И нет причин, почему бы люди не могли понять друг друга? Правда, человек эгоистичен и честолюбив, но научите его, что эгоисту выгодно быть солидарным с другими эгоистами, выгодно соединиться с ними, вместо того, чтобы враждовать, и вы сделаете людей солидарными. Уничтожьте то, что может льстить их честолюбию, удовлетворять и поддерживать их стремление к господству; сделайте так, чтобы они не могли подняться над толпой и навязывать ей свою волю, и тогда в этой массе людей, которые будучи взяты в отдельности, имеют все недостатки, вытекающие из скверного воспитания, наследства общества, испорченного до мозга костей, проявятся смелые и благородные идеи, самоотвержение и энтузиазм, благодаря которым, как мы видели в прошлых революциях, люди в лохмотьях способны стоять на страже с оружием в руках, охранять миллионы, отнятые у них в виде налогов, сберегая их благоговейно для тех, кто впоследствии воспользуется этими миллионами для обращения в рабство их же самих. Такой образ действия, может быть, не заслуживает одобрения, но из него мы видим, что в периоды борьбы можно рассчитывать на великодушие массы.
Нам постоянно твердят об эволюции. Но ведь мы знаем хорошо, что необходимо, чтобы эволюция произошла в умах прежде, чем совершится в действительности, и знаем также, что идея, как бы ни была логична, не может быть навязана массе, если та не подготовлена к пониманию ее; что каждый должен пытаться способствовать этой эволюции, пропагандируя свои идеи так, как он их понимает, для того, чтобы грядущая революция не застала бы нас врасплох.
Что же касается того дня, когда свершится революция, то тогда мы применяя на практике наши идеи, пригласим наших товарищей по несчастью последовать нашему примеру. Если они пойдут за нами, значит эволюция произошла: если вместо того чтобы нам подражать, они станут повиноваться тем, кто обманывает их, желая их эксплуатировать и будут стрелять в нас, - значит эволюция не произошла и, тогда мы, конечно, падем под ударами власти, которая будет установлена совершающейся революцией. Но даже тем немногим, что нами будет сделано, идеи наши будут брошены в жизнь.
Когда рабочие, подпав под иго новых господ, которые примутся их эксплуатировать по прежнему, догадаются, что они еще раз вынули каштаны из огня для кучки интриганов, они пораздумают и признают, что мы были правы, когда говорили им, что не нужно подчиняться господам. Если деятельность анархистов во время борьбы будет понятна рабочим, то они смогут увлечь за собою толпу, если они будут побеждены, эволюция будет продолжаться в направлении их главной мысли, и подготовится новая революция для ее осуществления.
ГЛАВА XX.
Коммунизм и анархия.
Прежде чем продолжать наше исследование, мы не можем обойти молчанием одно возражение, а именно: что коммунизм и анархия несовместимы, что одно отрицает другое.
Коммунизм, говорят нам, предполагает принудительное подчинение всех одному и тому же закону, между тем, как анархия предполагает самый безграничный индивидуализм. Определение это ошибочно. Слово "анархия" означает только отрицание политической власти: оно вовсе не определяет наших экономических тенденции, и так как свобода, которую требуют анархисты, может вытекать только из экономического положения, которое люди сумеют себе создать, то мы полагаем, что необходимо ясно указать руководящую цель.
Конечно в настоящее время слово " анархист" весьма определенно и, если отбросить все нелепости, которые подразумевают под ним страх и трусость тех, кто боится за свои права, то увидим, что оно означает не только ненависть к власти, но также уничтожение капиталистической эксплуатации.
Но ведь наша цель, наши идеи, наши тенденции, наша физическая природа и наши потребности влекут нас к ассоциации с людьми, ассоциации, в которой все люди, соединившись между собою, смогут свободно развиваться, согласно с их различными способами видеть и чувствовать. Зачем же нам бояться слова, если оно точным образом характеризует наше мировоззрение? Другим, прежде нас, оно служило этикеткой для систем, отвергаемых нами, но нам до этого нет дела: мы не боимся слов, и не доверяем скорее тому, что может скрываться под ними. Мы принимаем слова за то, что они собою обозначают, не останавливаясь на том значении их, которое другие хотели бы им придать.
Мы убеждены, что люди могут быть счастливыми, только живя вместе, по братски, и так как слово: "коммунизм" применяется для обозначения такого состояния, то мы им пользуемся. Как противники власти, проникнутые той истиной, что человек может и должен жить без господ, что анархия именно это и обозначает и должна вести людей к такому гармоничному состоянию, при котором люди будут жить без ссор, без борьбы, в самом совершенном согласии, мы пишем это слово рядом с словом "коммунизм" для того, чтобы лучше охарактеризовать наши экономические и политические воззрения, составляющие наш социальный идеал, и мы не могли бы найти лучших слов для выражения их. В социальных системах, придуманных изобретателями совершенно готового общества, коммунизм обозначал строй, в котором все должны подчиняться общему закону; в котором равенство понимается, как приведение всех людей к одному уровню; это доказывает только, что слово "коммунизм" было употреблено вопреки своему первоначальному значению, и ничего более.
В наших представлениях о социальном строе слово "анархия" не только не "несовместимо" со словом "коммунизм", но напротив, смягчает то понятие о власти, которое могло бы быть приписано ему после того употребления, которое было сделано из него прежде.
Если "коммунизм" показывает, что люди должны жить в обществе на началах самого полного равенства, то "анархия" добавляет к нему, что это равенство дополняется самой неограниченной свободой личности: что оно не пустой звук, так как не может быть навязано силой, ибо не признает никакой власти: ни Бога, ни правительства, - каждый повинуется только своей собственной воле!
Некоторые анархисты, боясь, что анархическая идея последует по ложной дороге христианского милосердия, самоотречения и прочих вздорных понятий, которые содействовали подчинению людей игу власти, проповедывая им покорность и преданность, говорят нам, что нужно отвергнуть коммунизм из опасения впасть в смутный и неопределенный сентиментализм старых социалистических школ. Мы, больше чем кто либо другой, являемся врагами нелепиц, которые под предлогом чувства учат людей уважать предрассудки, препятствующие прогрессу и подчиняющие их власти эксплуатации. Мы более, чем кто-либо, противники и того глупого сентиментализма, которым буржуазные поэты и историки сдабривали свои писания и этим развратили рабочего, вызывая в нем глупое великодушие, благодаря которому он всегда делался жертвой интриганов, умевших вызвать в других чувства самоотвержения, чтобы тем успешнее их эксплуатировать. Пора действительно рабочим отделаться от сентиментального благородства, из-за которого они всегда оставались в дураках! Однако ради того, чтобы не впасть в сентиментализм, не надо впадать в противоположную крайность, как это случилось в литературе, где под предлогом противодействия чувствительности героев романтической школы хотели изобразить человека бессознательным и злым животным.
Кроме сентиментализма, знаменующего собою только плохо уравновешенные умы, человеку присущи потребность иметь идеал, чувство привязанности к тем, кого он уважает, стремление к прогрессу и жажда чего-то лучшего, ощущаемая даже самыми отсталыми суб'ектами; все это должно быть принято во внимание.
"Зависть побуждает низшие классы ненавидеть богатых", говорят экономисты, всегда появляющиеся там, где нужно клеветать против людей, у которых нет ста тысяч франков годового дохода.
Нет, господа, не ненависть и не зависть, а только чувство справедливости. Все лучшие стремления, присущие человеку, делают из него интеллигентное существо, и в совокупности с его дарованиями, став побудительной причиной его действий, отличают его от животного, пассивно переносящего свою участь, и не старающегося ее изменить.
Только рассматривая человека таким, каков он есть, и принимая в рассчет все побудительные причины его поступков и условия существования, созданные природой или видоизмененные им, мы можем составить себе представление о том, к чему способен он будет в будущем.
Не будем же презирать поэзию и чувство, так как они дают нам силу бороться с препятствиями, услаждают часы отдыха, изредка находимого нами в жизни. Красота, Истина, Любовь и Дружба только чувства, но без них мы были бы дикими животными. Они сделались составной частью нашего существа, без которых мы не понимали бы жизнь. Пусть эти чувства управляются разумом, и пусть к ним не примешивается плаксивый и приторный сентиментализм тех, кто хочет исполнить завет их для оправдания современных ужасов, мы же смело признаем их, ибо они должны быть регуляторами нашего идеала.
Мы видели в предыдущем, что поставить вопрос: может ли человек жить одиноко? значит его решить, и мы не будем на этом останавливаться. Но помимо экономических условий, принуждающих человека жить в обществе, существуют соображения чисто морального свойства. Вне полового влечения, каждый человек чувствует влечение к одному, либо другому человеку; каждый испытывает потребность обмена мыслей, потребность в уважении и одобрении со стороны других. Одиночное заключение является жесточайшей пыткой, какую могли придумать современные филантропы. Общительность основное свойство человека; мизантропами и отшельниками являются только люди с расстроенным умом или галлюцинаты.
Что это верно, доказывает то, что чувство общественности пережило и устояло, несмотря на все несправедливости и жестокости, совершаемые ежедневно "во имя общества". Человека заставляют признать за необходимость социального строя то, что является только результатом подчинения одного класса произволу другого.