Обращаясь к фундирующему дискурсу, который опирается на термин "наука", Б. Мелкевик обнаруживает "право-идею, которая пытается выйти на сцену. Вплоть до настоящего времени ни одна из концепций, связанных с "правом", не смогла соответствовать критериям научности, которые заложены в номотическом или аксиоматическом подходе, характерном для точных наук. Но сам по себе этот факт не имеет никакого значения для фундирующей идеологии. Она позволяет провести кажущиеся аналогии и необоснованно использовать слово "наука" и его престиж, не сильно-то заботясь о значениях и возможных способах применения этого понятия. Речь идет о том, чтобы убедить себя и других в том, что мы занимаемся наукой, используя слова, фразы и стилистические обороты, заимствованные из научного рассуждения, давая понять, что существует так называемое научное "основание", которое обосновывает и дозволяет такое использование. Иными словами, создавая видимость того, что термин "право" (или его соответствующий заменитель) сливается с термином "наука", получаем якобы что-то новое. Это и есть новое понятие так называемого "научного права", которое блестит ярким блеском фальшивой монеты. Но нужно понимать, что новое понятие не имеет научного смысла. Стоит лишь снять с него позолоту фундирования".
Подводя итог своему исследованию, Б. Мелкевик заключает: "С высоты птичьего полета, вырытые нами четыре могилы позволили констатировать следующее: 1) губительным будет приписывать философии права роль хранителя доктринального творчества в области права; 2) слепотой будет признание государственной монополии на понимание современного права; 3) чудовищным будет желание мыслить право в отрыве от его носителя,т. е. от индивида; такой ход мысли также будет соучастием в преступлении необоснованной реификации индивида; 4) непоследовательно и в интеллектуальном плане весьма ошибочно позволять одурачить себя тем или иным фундирующим дискурсом, относящимся к праву.
Нужно освободиться от всего этого! Философия права не только не должна соглашаться с такими препятствиями и догмами (а тем более способствовать их утверждению), но и должна работать над их уничтожением во имя современной концепции права и общества". Думается, что более последовательную критику классической философии права трудно сформулировать.
Релятивизм как методологический принцип приводит к формированию нового представления об обществе, которое непосредственно детерминирует соответствующую картину правовой реальности. В общем и целом ее можно описать (с постмодернистских позиций) как виртуальное, ускользающее бытие конструируемых симулякров.
2.6. Знаково-символичность и мифологичность права в ситуации постмодерна
Первым положением постмодернистской картины правовой реальности можно считать ее знаково-символический характер. Право, как и любое социальное явление, не существует само по себе, как некая объективная данность. Вне и помимо социальных представлений, интериоризируемых в индивидуальные смыслы, социальности как таковой не может быть - в этом один из посылов лингвистического "поворота", активно педалируемого постмодернистами. В признании зависимости реальности от представления о ней (которое дано в языковой, знаковой форме) и состоял пафос знаменитой книги Р. Рорти "Философия как зеркало природы", в которой обосновывался отказ от восходящей к Платону гносеологии и онтологии. "Современная культура, - комментирует американского философа Ю. Хабермас, - настроенная лишь на самое себя в противовес ходу сциентистского самоовеществления, лишь в том случае сможет сохранить за собой последнее слово, если откажется сразу от двух вещей - как от допущения объективного мира, существующего независимо от наших описаний, так и от характерной для внутреннего мира трансценденции всеобщих, выходящих за рамки контекста притязаний на значимость". Поэтому онтология в постмодернизме неразрывна от ее репрезентаций.
В то же время гносеология не есть "отражение реальности". "Если понимание фактов может составляться лишь в зависимости от пропозициональной структуры нашего языка, - пишет Ю. Хабермас, - а мнения или высказывания могут исправляться лишь другими мнениями или высказываниями, то представление о корреспонденции наших мыслей с фактами "внешнего мира" вводит в заблуждение. Мы не можем описывать природу на таком языке, относительно которого мы могли бы предполагать, что это язык самой природы. Поэтому, согласно прагматистской интерпретации, на месте "отражения" реальности выступает представление о том, как, решая проблемы, "справляются" с вызовами реальности. Соответственно мы приобретаем знание фактов в ходе конструктивного знакомства со сверхсложной и ошеломляющей средой. Природа дает лишь косвенный ответ, так как все ее ответы остаются соотнесенными со структурой наших постановок вопросов. То, что мы называем "миром", состоит не из совокупности фактов. Скорее это общее обозначение когнитивно релевантных ограничений, которым подчиняются наши попытки учиться на ошеломляющих реакциях природы и посредством надежных прогнозов сделать контролируемыми случайные природные события".
Ф. Анкерсмит, один из бывших лидеров постмодернизма в исторической науке, утверждает, что научный язык не является более "зеркалом природы", а представляет собой такую же часть "инвентаря реальности, как и объекты, изучаемые наукой. Язык, употребляемый в науке, является предметом; предметы реальности, в свою очередь, приобретают языковую природу". Поэтому если ситуация определяется как реальная, то она реальна по своим последствиям - утверждает в знаменитой теореме У. Томас.
Постмодернистская картина мира является виртуальной. Виртуальное представление о реальности противостоит господствующему до сих пор в европейской культуре представлению об актуальности существующего. Если нечто существует, то оно существует вечно; потенциально существующего нет, оно эфемерно и иллюзорно. Однако уже в начале XX в. эта позиция стала пересматриваться благодаря открытию виртуальных частиц в физике. Теория поля, динамическая теория вакуума, открытия в химии (о которых уже упоминалось выше) и т.д. привели к отказу в науковедении от лапласово-декартовской картины мира в пользу признания неустранимости случайности, вероятностности. Мир может быть принципиально иным - таков лозунг виртуалистики.
Эти представления имеют корреляционные связи с теорией права. Так, например, в основе представлений о механизме государства (его оптимизации) лежит классическая теория управления, в соответствии с которой структура полностью обусловлена (однозначно задана) функциями этой системы. Таким образом, каждому государственному органу - элементу структуры - соответствует определенная функция; задавая последние, мы в состоянии спроектировать оптимальную структуру государственных органов. Однако постклассическая теория управления исходит из полифункциональности любого государственного органа, из существования у них как явных, так и латентных (потенциальных) функций (Р. Мертон). Отсюда проблематичность законодательного регулирования отраслей публичного права.
Виртуальность может пониматься не только как вероятностная (возможная, потенциальная) модель социальной (правовой) реальности, но и как "параллельный" реально существующему мир - аналог реальных механизмов воспроизводства общества (экономические и политические акции в сети Интернет, общение с персонажами компьютерных игр и т.п.). Его можно понимать еще более широко - как формирование идеального, основанного на рефлексии мира, параллельного физическому миру объектов (например, это "третий мир" К. Поппера или мир коммуникаций, основанных на аутопоэзисе - самоописании - Н. Лумана и т.п.). Очень важно здесь то, что этот виртуальный мир становится более реальным, нежели мир физических объектов. В этом - качественная специфика социальности: с точки зрения постмодернизма (а с этим согласятся, например, сторонники социальной феноменологии) социальный мир - это мир смысла, в котором получают символическое значение не только наши действия, но и все окружающее человека. Более того, наше представление о реальности само становится реальностью.