По существу, это всё та же смерть, только не "вниз", а "вверх": в вечное "остановись, мгновенье, ты прекрасно" с расквартированным в нём за счёт Бога и на нелимитированный срок пенсионером. Похоже, из обоих исчезновений – в смерть и в бессмертие – последнее ко всему ещё и безвкусно. Requiescat in pace. Да почиет в мире. Неважно в каком: продолженном в небо монастыре или саде с мёдом, вином, молоком и множеством большеглазых полногрудых отроковиц. О вкусах не спорят, но, наверное, всё же лучше (честнее, солиднее) сгинуть в ничто, чем в вечность. В вечность выплёвываются тёплые. Холодные и горячие предпочитают нахлебническому, дармовому или, как изящно выражаются сегодня, халявному бессмертию наполеоновское "tout fnit sous six pieds de terre" (всё кончается под шестью футами земли). Решающей остаётся, впрочем, не безвкусица, а бессмыслица. Общее между смертью и бессмертием в том, что оба раза человек потерян для земного существования, в котором только и может осуществляться его дальнейшая эволюция. Большего абсурда трудно себе представить: "скрипка", на изготовление которой ушли миллионы лет, и несметные множества "скрипачей", ежемгновенно исчезающих в смерть (или в бессмертие), в большинстве случаев не только не начав учебы, но даже не догадываясь о том, в чем смысл их существования. Какой-нибудь Ионеско кусал бы себе локти от зависти перед этим шедевром нелепости, до которого никогда и ни при каких обстоятельствах не додумалась бы его муза: создать божественное во всех отношениях тело и поселить в него надутого, как индюк, недоумка, пользующегося им для выдувания мыльных пузырей из головы или для забивания головой (футбольных) голов и покидающего его через несколько жалких десятилетий, чтобы навсегда исчезнутъ за небом или под землей. Ещё раз: единственным условием продолжения эволюции могло быть только сохранение индивидуального, а местом её только земное существование, что возможно не иначе, как с устранением смерти, которая – неустранима. Гениальное решение Творца (Шеллинг цитирует где-то Гаманна, говорящего, что Бог – гений): Он создаёт ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ. В факте перевоплощения (реинкарнации) смерть есть, и её нет, то есть речь идёт не о смерти и не о бессмертии, а о комбинации обоих. Прежде всего, смерть и бессмертие в этой комбинации – не абсолютны и альтернативны, а частичны и комплементарны. Умирает не весь человек, а только смертное в нём (= сумма всего просто-прожитого и не тронутого ПОЗНАНИЕМ), подобно тому как мыслится не вся вещь, а только сущность её, причём сущность вещи надо понимать так, что в ней вещь больше вещь, чем просто-вещь, то есть, редуцируя вещь до сущностного, познание увеличивает её до себя самой. Так и в смерти: после очищения, отбраковки душевно-телесных, личностных, просто-прожитых и отсчитанных счётчиком жизни наслоений и напластований умерший предстаёт редуцированным к своему индивидуальному (= душевное, не израсходованное в телесность, а потенцирующее телесность в дух), то есть к длящемуся, длительному себе, которое не замирает в соляном столбе вечного блаженства, а только проходит специальный карантин подведения итогов перед повторным рождением в земное в новой личности (= persona, маска). Смерть, понятая так, есть передышка Творца между периодически повторяющимися жизнями: вдох в сущность перед выдохом обратно в явление, изнанка (или другой полюс) рождения; в смерть рождаются из жизни буквально в том же смысле, в каком из смерти умирают в жизнь. Это долгая череда перечеркнутых и забракованных черновиков и проб с сохранением драгоценных крупиц удавшегося. Удавшееся – удавшийся и побеждённый эгоизм, именно потому удавшийся, что побеждённый. Эгоизм побеждают не противопоставлением ему альтруизма, а выведением его из узких телесных границ в бесконечное, после чего маленькое, алчное эго на костылях внезапно начинает испытывать такой же интерес к миру, какой оно до этого испытывало только к телесному самому себе. Эгоизм, таким образом, побеждают не отказом от него, что невозможно и только усиливает его с другой стороны, а расширением его до всего-что-не-я, или ПОЗНАНИЯ. Наверное, однажды мы научимся понимать, что ПОЗНАНИЕ – это синоним ЧЕЛОВЕКА, эссентификация, о которой говорит Шеллинг, потому что без познания ни один человек не являет себя полностью как тот, кто он есть. В познании он есть просто Он сам. Сознание проходит мучительный путь становления-к-познанию от попыток выпрямиться и первых робких шагов до уверенной поступи по мирам, подобно младенцу, проделывающему путь от ползания на четвереньках до твёрдого стояния на ногах. Понятно, что это абсолютно невозможно в рамках одной жизни, которой, как сказано, недостаточно даже для того, чтобы начать осознавать задачу. Сознание, отражаясь в голове, внушает себе, что берёт начало в голове и из головы, и полагает себе пределы, обозначая всё запредельное как бессознательное, к которому оно относится как точка в центре круга к самому кругу. Сознание, таким образом, начинается как самообман: оно стягивает себя в голову, назначает голове быть местом своего рождения и, удобно расположившись в голове, выдумывает себе бессознательное как своё алиби, по той же приблизительно модели, по которой теологи выдумывают дьявола, чтобы дать Богу возможность сохранять лицо и выходить сухим из воды. Нелепость в том, что оно должно загнать себя в тупик, чтобы вообщ НАЧАТЬСЯ. В иллюзии противопоставления себя телу и лежит сама возможность его становления, которое никогда не началось бы без расщепления изначального единства в дуализм вещества и души, иначе: без пробуждения сознания из животного сна просто-жизни и изгнания его в ад расторгнутости и бессилия. Смысл и суть иллюзии в постепенном осознавании себя как иллюзии с последующим возвращением в Отчее тело, только уже не как в цирк бессознательного, а в осознание сознанием себя как ТЕЛА через схождение в телесные процессы и преображение их в себя. Notabene: сознание, сходя в тело, становится телом, но только после того, как тело, в которое сходит сознание, преображается в сознание. Это умение сознания быть телом, синхронно сопровождаемое обратным умением тела быть сознанием, Штейнер называет ИНТУИЦИЕЙ: понятием, не имеющим ничего общего с невнятным лепетом на эту тему философов и физиков (вроде "мизинца" Эйнштейна или бергсоновской "симпатии"). Интуиция – сознательное и прижизненное вхождение в смерть, умение самовольно умирать при жизни, живя своё Я уже не в себе, а в вещи. Это – знание, но не в обычном смысле знания о чём-то, а как само что-то: ПОЗНАЮЩИЙ КАК ЗНАЮЩАЯ СЕБЯ САМА ВЕЩЬ. Поскольку мы не можем сознательно и ежемгновенно входить в смерть (как в сознание и познание), смерть сама входит в нас и живёт в нас (живёт нас), начиная с момента, когда в нас прорезывается сознание, и до остановки сердца. Смерть, понятая так, есть causa fnalis в модусе causa efficiens. По сути, мы начинаем умирать после рождения и синхронно с жизнью, причём выражение "мы умираем" столь же нелепо, как и выражение "мы рождаемся"; мы именно не "рождаемся" и не "умираем", а "нас рождает и умирает", причём так, что за безличной формой глагола мы не видим субъекта и производителя действия – ИНТУИЦИЮ, или ДУХОЧЕЛОВЕКА (= тело, до мозга костей пронизанное и ставшее сознанием). В этом единственно и заключается цель эволюции: достичь такого сознания, которое не исчезало бы в смерти, но в котором, напротив, смерть исчезала бы в жизнь (in Christo morimur, Который – ЖИЗНЬ). В этом смысле наши смерти, как и параллельно наши жизни, суть вдохи и выдохи: жизнь – это ежемгновенное умирание в сознание, а смерть (телесная) – умирание в ЖИЗНЬ. Мы умираем, потому что сознаём и мыслим; сознание и мысль, пробиваясь сквозь чащу и гущу обморочной витальности, уничтожают телесность, потому что, в противном случае, она уничтожит их, из чего и вытекает фундаментальный парадокс нашей жизни: чтобы жить, мы должны спать (всё равно, где и как: в постели или на майданах) – регулярно усыплять или выключать сознание, лишаться сознания. Сознание, за вычетом времени, когда оно погашается сном, разрушает витальные процессы, ежесекундно опрокидывая нас в смерть, чтобы не дать нам окостенеть и оскотинеть в косной и автоматически проживаемой только-жизни. Можно, конечно, понять западный иррационализм, который всегда брал сторону "жизни" против "духа" и "сознания", но понять его можно будет, только поместив эти абстрактные пустые понятия в реальный и персонифицированный контекст. Правда то, что "сознание" в философской традиции Запада не живёт, и соответственно "жизни" не остаётся здесь ничего другого, как быть вытесненной в бессознательное. Но из этого никак не следует, что надо сознательно стремиться попасть в бессознательное, чтобы – жить. Культ жизни у Ницше, Бергсона, Зиммеля, Клагеса, особенно у (last and least) Швейцера производит тягостное впечатление незрелости и недодуманности. О ЧЬЕЙ жизни идёт тут речь? Уж наверняка, не бацилл, тараканов и дождевых червей, хотя двери этики благоговения перед жизнью распахнуты и перед ними. Если жизнь (просто и только жизнь) вообще есть, то не иначе, как милостью сознания, без которого иному философу жизни о жизни известно не больше, чем дождевому червю о том, что он "живёт". Любопытно, что, громя рационализм в пользу "жизни", его оппоненты аккуратно пользуются его же средствами, обобщая сознание до "сознания вообще", а жизнь до "жизни вообще", после чего в силу вступает статистика и социология, в которой сознание и жизнь автора "Братьев Карамазовых" котируется в бюллетенях и левада-центрах наравне с сознанием и жизнью Смердякова или какого-нибудь "Фердыщенко".