Она опустилась рядом с ним на колени, шкала радиоприемника освещала ее лицо. Земцкий научил Хольта ориентироваться по большой карте с топографическими квадратами. «Скоростная эскадрилья от Марты — Генриха 64 движется по направлению Северный полюс — Ида 17».
— Это «следопыты»!.. Они в районе Динслакена… Если не изменят направление, должны пролететь южнее.
Позывные прекратились, голос диктора объявил: «Скоростная эскадрилья от…»
— Летят мимо, — сказал Хольт.
— А как скажут, если они летят на нас?
— Это я расскажу вам при случае. — Он прислушался к голосу диктора. — Бомбардировщики идут следом, мы остаемся в стороне!
— Мой пасынок мог бы мне давно это объяснить! — пожаловалась она. Где-то заговорили тяжелые зенитки, их грохот врывался в открытые окна; казалось, стреляют рядом.
Хольт прислушался.
— Бьют по «следопытам», — сказал он.
— Как только вы можете быть так спокойны? Отведите меня в убежище, я боюсь. — Она повисла у него на руке, и он спустился с лей по лестнице.
В подъезде маячила хмурая фигура коменданта бомбоубежища. Он с любопытством уставился на Хольта. «Долго же вы собирались! Вам давно пора быть внизу». Подвал был глубокий, стены укреплены балками. В проходах кучками толпились люди. Фрау Цише открыла дверцу где-то в глубине. «Я не хочу быть на народе». Стены опрятного чуланчика тоже были укреплены балками. Черта с два они помогут, думал Хольт с досадой. Он предпочел бы оказаться в орудийном окопе, под открытым небом.
Они уселись. Она все еще цеплялась за него, ее бил озноб, и она тесно к нему прижималась. В проходе горела слабая лампочка. Грохот зениток звучал здесь приглушенно.
Они сидели рядом и молчали. Наконец она сказала:
— Все эти люди действуют мне на нервы. А с вами я спокойна.
— Да и я, пожалуй, в такой дыре натерпелся бы страху. И все же я ужасно рад, что могу побыть с вами. — Он скорее почувствовал, чем увидел, что она бегло на него взглянула, а потом опять уставилась в пространство.
Из соседнего прохода доносились голоса и детский плач. Хольт ни на "что не обращал внимания. Он видел рядом эту женщину-девушку, кутающуюся в мех, из которого выглядывало только ее тонкое и теперь такое бледное лицо. Тяжелый узел ее волос распустился, их пышные с матовым блеском пряди ниспадали на шею, смешиваясь с пушистым мехом. Она откинула голову и прислонилась к стене.
— Почему вы тогда убежали? — спросила она беззвучно.
— Я и сегодня еле усидел.
— Но почему же!
— Мне… мне тяжело, когда вы танцуете с другими, я этого не могу вынести! — Она улыбнулась. — Это от меня не зависит, — продолжал он, — я знаю, что это глупо. — Она не отвечала.
Комендант пролаял в проходе: «Отбой!»
Хольт посмотрел на свои часы. Был двенадцатый час.
— Мне пора! — Как и в тот раз, он стоял перед ней, низко склонив голову, и, не выпуская ее руки, спрашивал: — Можно мне снова прийти?
Она ответила медленно, словно цедя слова:
— В сущности вы достаточно взрослый, чтобы самому судить, что вам можно, а чего нельзя. — Никогда он еще не видел такого непроницаемого лица.
Это странное знакомство не выходило у него из головы. Во время долгих часов у орудия или классных уроков он только и думал, что об этой темноглазой женщине. Сперва его останавливала мысль об Уте. Но старая привязанность вскоре капитулировала перед новым, более жарким чувством, хотя он немало мучился и упрекал себя.
За день до очередного свободного дня он позвонил фрау Цише и осведомился, можно ли ее навестить.
— Разумеется, если у вас нет в виду чего-нибудь более интересного.
Она сама ему открыла, она была одна в квартире. И опять она предстала перед Хольтом какой-то новой, еще не знакомой ему гранью. На этот раз она говорила с ним до странности деловито.