Здесь ее приютило многодетное семейство эсэсовца, ей там хорошо живется. В мае ее снова пришлось уложить в больницу. Теперь у нее отпуск после болезни, она работает только первую половину дня.
Вольцов лег на теплые доски.
— Война есть война! — сказал он.
Хольт старался отогнать неотвязное видение: убежище, а в нем, среди застывших мертвецов, живая душа борется с подступающим безумием. Он слышал вокруг себя несносную болтовню девушек.
— Почему же вы не поможете ей? — спросил он хрипло. Все молчали.
— Она не хочет. Она избегает всех!
Хольт вскочил.
— Вот вам и народное единство! Все за одного! — съязвил он. Он видел глаза, обращенные на него с недоумением. А ведь года не прошло, как эта же белокурая Фридель проповедовала здесь, на этом самом месте, «товарищеское единение». Хольт услышал голос фрау Цише: «Меня, меня спаси! Брось сейчас же ребенка!» Он повернулся и зашагал прочь. За его спиной раздался голос Гомулки:
— Вернер и сам на этих днях пережил нечто подобное!
То, что я пережил, думал Хольт, шагая по плоту, сущие пустяки. Я это вынес и опять вынесу!
В самом конце плота, где были привязаны байдарки и гребные лодки, он сел и опустил ноги в воду. Река сверкала в лучах солнца.
Восемь дней была засыпана! — думал Хольт. Он видел себя, как он несет девочку в красных башмачках па перевязочный пункт и кто-то говорит ему: «Exit!.. Напрасно вы трудились!» Сверху свалился пылающий карниз, искры фонтаном брызнули в лестничную клетку. «Вы знакомы с полковником Барнимом?»
А потом: «Расстреляли…» А что с Утой? Может, и ее уже нет в живых?.. Может, никогда и не было? Может, Ута мне просто приснилась, как «мустанги», Шмидлинг и бомбовые ковры?
Он поднялся и медленно направился к девушке — она по-прежнему сидела на солнце, прислонясь к перилам. Он опустился на плот у ее ног.
— Меня зовут Вернер Хольт. Я курсант, служу на зенитной батарее, а сейчас в отпуску.
На мгновенье она повернула к нему голову. К щекам ее медленно приливала краска.
Хорошо еще, что не сразу убежала, подумал Хольт. Лицо ее показалось ему знакомым, где-то он видел эти густые ресницы, темные брови и румяные губы. Зря я на нее глазею, еще, пожалуй, убежит! Что бы мне сказать?
— Я здесь тоже чужой. Только прошлый год поступил сюда в гимназию и проучился всего несколько месяцев. А потом нас отправили в зенитную часть.
Зря я про зенитную часть, подумал Хольт. И насчет курсанта тоже зря. Это напомнит ей бомбежку.
— Я не ужился дома, сам не знаю почему. — Насчет дома я тоже зря… Ведь она потеряла обоих родителей… Как будто у меня еще есть родители! — Вы должны… ты должна простить меня… — продолжал он сбивчиво. — Я говорю сущий вздор… Но ведь это же так трудно… — сказал он уже напрямик, — заговорить с незнакомой девушкой. Тем более я все время боюсь, что ты убежишь.
Она не тронулась с места.
— Я уже вчера тебя приметил, — продолжал он, — ты шла с хозяйственной сумкой. Мне хотелось тут же пойти за тобой. Когда же я услышал, — она подняла глаза, но они смотрели куда-то вдаль, — что ты из Швейнфурта… — Он подумал: что это я опять плету? — …когда я это услышал, мне стало ясно, что здесь ни одна душа тебя не поймет!
Она закрыла глаза и сидела не двигаясь.
Не поймет… — думал Хольт, а разве может один человек понять другого?
— Наша батарея стоит в Рурской области. Сотни раз приходилось мне слышать: «район Вюрцбург — Швейнфурт»..
Его озарило внезапное воспоминание. Дело было в октябре, американцы выслали в тот день в воздух около тысячи истребителей сопровождения, воздушные бои велись от голландской границы до Южной Германии.