В наушниках послышался голос Готтескнехта: «На этот раз промазала!» Вольцов в каком-то неистовстве закидывал в ствол патрон за патроном и стрелял безостановочно, не ожидая приказа, пока Феттер не объявил: «Высота больше предельной!»
— Перерыв огня! — В наушниках прозвучал голос Готтескнехта: «Минутку! Принимаю обстановку!» Время тянулось бесконечно. Но в наушниках опять зазвучал его голос: «Самолеты противника ушли! Отбой!»
— «Берта» поняла! — Хольт вдруг почувствовал невероятную усталость. Он сорвал с себя наушники и протянул их Вольцову, который сидел на станине, обхватив забинтованную голову руками.
Хольт бросился к «Антону».
Он не узнавал позиции. Земля между орудиями казалась свежевспаханной. Повсюду зияли глубокие воронки. Окоп «Антона» представлял собой беспорядочную кучу земли, из которой торчали расщепленные обломки досок. Хольт перелез через остатки бруствера и подошел к опрокинутой пушке. Он сразу же наткнулся на Рутшера. Вся нижняя часть его тела была зажата между деревянной обшивкой блиндажа и лафетом. Вид раздавленного трупа был ужасен, Хольту сделалось дурно. Ему вспомнилась рослая красавица, сестра Рутшера… Он перешагнул через труп. Перед обвалившимся блиндажом для боеприпасов, из которого было выброшено множество блестящих патронов, лежали еще два трупа. Того, что поменьше, Хольт не узнавал, лицо его было изуродовано, каска сползла на глаза. Рядом лежал Гюнтер Цише, все еще связанный с пушкой проводом командира орудия. Он лежал на спине, раскинув руки, в луже крови, натекшей из ушей, носа и рта. Лицо его странно расплющилось. Как это случилось? — думал Хольт… Рутшер и Цише, думал он… Он присел на корточки, расстегнул на Цише френч, вытащил у него из-за пазухи ворох смятых бумажек и сунул к себе в карман. Затем снял личный знак сначала с Цише, а потом и с того, неузнанного.
К Хольту подошел Гомулка, еще несколько курсантов, а также кое-кто из команды. Гомулка увидел Рутшера, и лицо его покрылось синеватой бледностью. На куче земли, еще недавно бывшей орудийным окопом, стоял, возвышаясь над всеми, Готтескнехт с записной книжкою в руках. Хольт протянул ему оба личных знака.
— Рутшер… господин вахмистр…
— Ладно, Хольт, позаботьтесь о «Берте»!
Гомулка спрыгнул в воронку, тошнота подступила ему к горлу, его вырвало.
— На «Фриде»… весь расчет — в клочья! — пробормотал он. У Хольта вдруг мелькнуло далекое воспоминание: мне очертел родной дом, очертела школа, я не мог дождаться минуты, когда меня призовут, как об избавлении мечтал я о войне…
Подавленные и молчаливые, сидели они у «Берты», Только Вольцов делал вид, будто ничего не случилось…
— Тридцать шесть бомбовых воронок, — рассуждал он вслух. — Бомбы в пятнадцать — двадцать центнеров весом. А результаты? Выведены из строя два орудия. Вот что значит не считаться с расходами!
— Ступай на перевязку! — сказал Хольт. У Вольцова сквозь бинты сочилась кровь, волосы слиплись, все лицо было и крови. Когда он ушел, Хольт даново распределил обязанности в расчете.
Не хватает порядочного седьмого номера, думал он. Вечером подойдут дружинники, а что я буду делать днем? Он крикнул: «За дело! Чистить орудие!» Двое силезцев послушно стали прочищать банником орудийный ствол.
На подъездной дороге остановились санитарные машины. Гомулка сказал: — Понять не могу, что произошло у «Антона»!
Но тут в окоп вошли Кутшера и Готтескнехт.
— Веселенькое утро, верно? Бандиты прикончили мою собаку, я им этого ввек не прощу!
Хольт доложил:
— Нам требуются третий и седьмой номера и подносчики боеприпасов! — Готтескнехг записал.