Задача теперь в том, чтобы из этой сферы возможности данной вещи, то есть сущности собственно феномена игры, изъять то, с чем можно непосредственно иметь дело, причем надо полагать это наше желание естественным. Обретение вещественности (в отношении чего бы то ни было с человеком) является закономерным этапом. В нашем примере – это собственно шахматы. Человек может сказать: "Это то, что имеет место быть", а иначе и более методологически верно это звучало бы так: "Это то, что имеет место, время, модальность и интенсивность". (Напомним, что пример с шахматами мы используем как поясняющую модель.) В "модальность" здесь будут входить понятие игры в шахматы, правила, цели и задачи. Заметим попутно, что этим знанием обладают все, кто знает о существовании этой игры, – в большей или меньшей степени. Более того, этот уровень полон символики, знаков, закономерностей, здесь появляется свой язык – шах, мат, пат, гамбит, рокировка, которые не зависят от нас непосредственно, – это то, что есть для всех таким, какое оно есть. Это появившееся – есть нечто иное, как родившееся третье в нашем отношении человека и совокупного, абсолютно возможного сущего.
Но чуть-чуть вернемся назад – что же такое сущность игры в нашем примере? Сами по себе вещественные шахматы – это третье, поскольку оно – шахматы как "третье" – совершенно самостоятельно. А что же – их сущность? Кому же в большей степени принадлежит сущность – человеку или сущему? Кого в ней больше? Сущего, поскольку мы не можем сущее зафиксировать состоянием, то, что не вещественно, – не в нашей власти, вместе с тем очевидно, что сущность игры – это то, что могло родиться только в отношении с нами, с человеком. Итак, сфера сущности игры – это результат отношений человека с сущим со стороны сущего.
Теперь вернемся к "третьему". Обладаем ли мы шахматами непосредственно, как это мы изложили, описывая шахматы в качестве "третьего"? Что есть вопрос корреспондента, обращенного к чемпиону мира по шахматам: "Что для вас шахматы?" Есть ли в нем смысл или он просто не знает, что спросить, и задает заведомо "пустой" вопрос? Какова семантика слов: "моя игра" или "это моя игра"? Что значит эта игра для каждого из нас? Есть ли на земле люди, играющие в шахматы и не знающие, что мат можно поставить в пять ходов? Вы играли когда-нибудь в шахматы с любимым человеком, а с великим, а в каких примечательных местах вы играли в шахматы? А вы играли когда-нибудь в шахматы на берегу океана под шум ветра и бриза, а как сильно вы расстроились, когда проиграли значимый для вас матч?
А как часто вы расстраиваетесь по поводу проигрыша, а как на вас влияет выигрыш? А вы выписываете шахматное обозрение, а вы знаете о его существовании, а вам снилась когда-то бриллиантовая корона победителя ФИДЕ, а… Все это соединяется в одно – в "вашу игру", в те шахматы, которые существуют только для вас, и никто иной не знает, что они для вас значат, не знает и не догадывается, потому что этот "файл" забит у него информацией о своей "моей игре" – эксклюзивно-собственным восприятием шахмат. Это последнее – также результат отношений сущего с человеком, только на сей раз со стороны человека.
Та абсолютная возможность, с которой мы вступили в самое настоящее отношение, – это аналог сущего. Сущее – это все. Тут необходимо оговориться, что так как по нашему определению сущее – это все, то оно одинаково для всего в сущем, для всего вообще, то есть если гипотетически предположить существование какой-то цивилизации, имевшей место где-то и когда-то и с совершенно иными способами существования, познания, овеществленностью принципов, иной структурой принципов, иными принципами и бог знает что еще, наше с ней сущее – едино, поскольку это все, что есть. Возможно, мы будем это "нечто" совершенно по-иному воспринимать, взаимодействовать с ним, но это "нечто" будет оно. Нет разницы, где и кто зачерпывает воду из Волги – у истока или у самого устья, – это будет Волга. И конечно, "все, что есть" значительно больше, чем "все, что есть для нас", иначе стоило бы закрыть все НИИ, НИЛ, отменить творчество и еще многое другое. Стоит ли сетовать на то, что нам досталась лишь часть? Вряд ли, вопрос теперь только в инструментарии познания этого сущего, а то, что мы постоянно движемся в его познании и расширении "взятого" из него в непосредственное пользование, – совершенно очевидный факт.
Когда мы входим в отношение с сущим – как возможность с возможностью, – возникает третье. Происходит овеществление принципа, появляется то, что "имеет место" быть, а потому нет никаких противопоказаний к тому, чтобы назвать это нечто "бытием". В нашем примере – это то, что только станет шахматами, пока это еще не "шахматы", но то, что таким образом можно опредметить (впрочем, это может быть опредмечено и другим образом). Это – бытийствующее – независимо, оно несет в себе набор "хромосом" с равной представленностью нас (человека) и сущего, понятых как возможность. Оно – это третье, бытийствующее, уже имеет свой собственный способ существования и свой центр. Часть его, которая может быть уложена в "системы координат" нашего с вами способа познания, начинает ощущаться как принадлежностная нам. Некоторые, как мы помним, говорят о том, что нам ее "дали" или "сообщили", но фактически – это наш способ познания изъял указанную часть из совокупной сферы сущего.
Это изъятое уже есть новое третье, то, что возникло в отношении нас, уже овеществленных к нему (для него), и бытийствующего. Это третье – "реальность", то, что есть для нас. Впрочем, конкретно каждый из нас знает только часть из этого принадлежащего реальности, но ему не составит большого труда узнать в нем все, что угодно, что входит в его состав, при известном старании и способностях, конечно. Это – то, что будет принадлежать уже индивидуально каждому из нас – есть еще одно третье, родившееся в отношении нас, с одной стороны, и реальности – с другой. Это теперь уже последнее, третье, мы назовем "индивидуальной реальностью".
Если бы мы писали этот текст в XIX веке, то, вероятнее всего, сказали бы, что состав реальности, то, что собственно является реальностью, – определяется способом нашего с вами существования, то есть временем, пространством, модальностью и интенсивностью (и, вероятно, были бы во многом правы). Сейчас же мы говорим о том, что реальность составлена из того, что охватывается способом существования нашего познания, и это не игра слов. Давайте разберемся. Никто не будет оспаривать высказывание, что все, что имеет пространственную форму, протяженно во времени да еще обладает видимым цветом, ощущаемым запахом и проч., относится к реальности, составляет собой реальность хотя бы потому, что имеет место быть. Но ведь мы сейчас совершенно уверены и в том, что даже если мы чего-то не чувствуем, не видим – это тоже может быть и есть. Мы говорим об инфракрасном излучении, радиации и проч., не видя этого, но совершенно не сомневаемся в существовании оного. Почему? Кто нам сказал, что дело обстоит действительно так? Наш способ познания.
В языке есть выражение "видеть невооруженным глазом". С того, что видимо "невооруженным глазом", и началась реальность человеческого существа – оно представляло собой видимое, слышимое, ощущаемое… Но "глаз" неуклонно "вооружался", одним из первых в этом ряду появился язык. Недаром мы называем его плюс-тканью – это цельное самостоятельное полотно, которое, конечно, входит в состав реальности. Но что интересно: как только язык появился на свет, пределы реальности расширились не на те несколько слов, которыми обменивались первобытные люди, а значительно сильнее и обширнее, поскольку появление на свет его разновидностей, самой лексики, произведений – это дело времени. И представь мы себе возможность перенесения во времени, то очевидно, что человек более позднего периода своей эволюции многому мог обучить своего прародителя, как Робинзон – Пятницу.
Но до появления числа объяснить, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, было бы нереально, реальность человека этого периода становления человечества не имела еще в рассматриваемый нами момент "паза", "лунки", "выемки" – предуготованности, чтобы принять это знание, а значит, оно еще только сущностно, то есть, как говорится, "есть такое дело…", да "не про нашу честь". Но зато, как только появилось число, человечество сразу заручилось как минимум открытиями Архимеда, Пифагора и т. д. Нельзя с уверенностью говорить в этом же смысле о законе относительности, хотя и он был на подходе, но все-таки недоставало понятий гравитации, инерции и т. п., но когда все это состоялось, реальность человечества ни секунды не медля заполучило и эйнштейновское прозрение. Так работает пластность познания.
Что за странная способность и не придумана ли она нами? Нет, не придумана, например, эта работа – психософия – уже достояние реальности всего человечества, поскольку некоторые уже могут принять ее. Она не нечто "оттуда", она уже "здесь", все остальное – только дело времени. Скажите, если вы знаете, что есть "один", есть "два", но не знаете правил сложения, а кто-то объяснит их вам, – вы усвоите это, а смогли бы вы додуматься до этого, созерцая два яблока? Вы сможете сказать, что это принадлежит реальности? А если вы не знаете цифр, насколько эффективно было бы объяснение, как велика была бы вероятность того, что вы догадались бы об этом сами? А если бы никто не знал – принадлежало бы оно реальности? Вопрос не стоит так: было бы оно или не было, существовало бы или не существовало; вопрос стоит: принадлежало бы оно реальности?