Все это в конечном итоге затруднило корректное восприятие "социального интереса", который акцентировался Адлером в последних работах; от существовавших прежде предубеждений ему так и не удалось избавиться. "Социальный интерес" – это "способность интересоваться другими людьми и принимать в них участие". Адлером провозглашалась весьма недвусмысленная цель – "развить интерес к другим людям". Но у последователей Адлера, например К. Манастера и Р. Сорсини, как это ни обидно, зазвучали уже иные слова, определяющие "социальный интерес": "Чтобы быть счастливым и успешным в жизни, ты должен быть хорошим в социальном смысле". А цель и отличительная черта индивидуальной психологии была определена последователями Адлера следующим образом: она, не в пример другим теориям, "занимает себя такими проблемами, как хорошо и плохо".
Если перевести эти цитаты в плоскость методологического анализа, то становится понятно – мы имеем дело со своеобразным смещением точки обзора из индивида в социум. "Социальный интерес" становится не истинным, внутренним, имманентным свойством личности, ее потребностью, а банальным социальным допущением. Такой "поворот" уготовил "индивидуальной психологии" Адлера незавидную участь. Впрочем, он и сам заложил основы для подобных трансформаций своего учения, хотя в устах автора их все-таки значительно меньше, нежели у его последователей. Адлер имел полное право на то, чтобы самостоятельно определиться с приоритетами, определить точку обзора. И, кажется, он сделал свой выбор, причем в пользу социума: "Основным принципом применения индивидуально психологического метода я бы назвал сведение всех имеющихся у отдельного человека нервных симптомов к "наивысшей общественной мерке"". Но этот тезис контекстуально противоречит другой основной идее Адлера, согласно которой за личностью признается несомненная "индивидуальность", да и его психология так названа. И понятно, что нельзя все свести к "общественной мерке" так, чтобы при этом не пострадала индивидуальность, поэтому противоречие налицо.
Итак, теперь можно обратиться к "живому понятию" Альфреда Адлера. Адлеру по многим причинам, и в том числе личностно значимым, были близки болезненные переживания, связанные с "комплексом неполноценности". Видимо, это и обусловило то, что наконец, причем впервые в пределах психоанализа, нечто зазвучало как исходящее от человека, а не от теоретически существующих структур, которыми его напичкали. В науке появилось живое переживание, настоящий человек. Благодаря очень интересным трактовкам и исследованиям Елены Васильевны Сидоренко мы имеем возможность приблизиться к истинному, то есть собственно адлеровскому пониманию "комплекса неполноценности". Действительно, обычная трактовка этого популярного комплекса не очень-то вяжется с теми идеями, которые звучат собственно из уст Альфреда Адлера. Но почему?
Вот что пишет Елена Васильевна: "Термин "неполноценность" не соответствует ни духу теории Адлера, ни первоначальному значению немецкого словосочетания". "Быть человеческим существом, – цитирует она Адлера, – значит чувствовать свою недостаточность. Однако ни одно человеческое существо не может долго выносить чувства своей несостоятельности: оно ввергает его в такое напряжение, что требуется хоть какое-нибудь действие". "Именно поэтому, – добавляет автор, – ощущение собственной малости подталкивает к развитию". И далее у нее следует очень важная мысль: "Недостаточность не является мерилом полного или неполного достоинства, ценности или качества". Она вообще не является "мерилом".
Основываясь на этих выводах, обратимся к семантике, и тогда все встанет на свои места. "Неполноценность" – это фактически малая ценность, а, по Адлеру, испытывать это чувство – значит быть "человеком". Если теперь сделать логический вывод, то получается, что речь идет о малой ценности человека, что в корне не соответствует позиции Адлера. Если же мы говорим о "недостаточности", то в этом случае ценность никоим образом не страдает. Кроме того, "недостаточность" (в отличие от "неполноценности") вовсе не обязывает нас к "сравнению" и "сопоставлению", даже напротив. То есть речь идет лишь о необходимости отношений, чтобы дополнить недостающее! И вот теперь совершенно по-новому звучит понятие "социального интереса", и именно это позволит нам решить главную задачу. Мы приближаемся к искомому "живому понятию", которое можно было бы определить как "глубинную потребность отношений".
Итак, вот он, истинный смысл "индивидуальной психологии": человек ценен сам по себе, просто так – вне зависимости от чего бы то ни было (роста, социальных успехов или органной недостаточности), и он испытывает потребность (недостаточность) в отношениях. И совершенно очевидным теперь представляется этот злополучный комплекс – как тоска по каким-то очень специфическим и психологически глубоким отношениям. В результате этого отпадает и злополучная оценка, субъект-объектные отношения в психотерапии и многое другое.
Конечно, мы несколько идеализируем концепцию Адлера, но, во-первых, и не так чтобы очень, а во-вторых, мы излагаем фундаментальные "живые понятия" его учения, впервые проявившиеся именно в его теории, идеи-сущности, которые могут быть опредмечены как угодно, от этого они все равно не станут хуже. И пусть Адлер и его последователи совершают какие-то методологические ошибки, главное сказано (пусть даже косвенно): человек – это ценность, и он нуждается в глубинных отношениях с другим так же, как в самом себе, то есть отношения – такая же ценность, причем сопоставимая с человеком.
Если же мы не правы, приписывая Адлеру такие открытия, то чем еще можно объяснить такие слова К.Р. Роджерса: "Я имел счастливую возможность видеть, слушать и наблюдать д-ра А. Адлера. […] Я был поражен очень прямой и обманчиво простой манерой д-ра Адлера непосредственно обращаться к ребенку или его родителям. Потребовалось длительное время, пока я понял, сколь многому я научился у него"? И если мы сейчас мысленно обратимся к творчеству Роджерса, то очевидной нам представится мысль, что, пробудив в человеке сочувствие к страданиям ребенка, Адлер пробудил то же отношение и к человеку вообще – впервые в истории практической психологии.
Что ж, самое время обратиться к Карлу Гюставу Юнгу. Ему, несомненно, повезло много больше других "учеников" Фрейда. Повезло в том смысле, что он имел возможность "сформироваться" как ученый и мыслитель независимо от "учителя". Его первым наставником был, как известно, Юджин Блейлер, а это плохой школой не назовешь. И именно Юнг сделал серьезный шаг в направлении создания совершенно нового методологического подхода, который мы называем открытым системным познанием. Это настолько очевидно, что даже Д. Фрейдимен и Р. Фрейгер (авторы одной из лучших работ о личности и развитии личности), которые специально не занимались методологическим разбором психотерапевтических школ и направлений, дают относительно теории Юнга блестящее методологическое заключение: "Юнг сознательно создавал открытую систему, которая может воспринять новую информацию, не искажая ее ради соответствия ограниченной теоретической структуре. Он никогда не думал, что владеет последними ответами и что новая информация будет лишь подтверждать его теории. В соответствии с этим его теоретизирование не обладает жесткой логической структурой, категоризирующей всю информацию с точки зрения небольшого количества теоретических конструктов".