Ницше с большой иронией воспринимает "науку", наука сама по себе не является для Ницше ценностью, он вообще стремится как можно дальше уйти от "ценности" как таковой. "Что такое в нас самих стремится "к истине"?.. – вопрошает Ницше. – Мы спросили о ценности этого стремления. Положим, мы хотим истины: почему же лучше не ложь? не сомнения? не незнания? Проблема ценности истины стала перед нами – или мы сами подошли к этой проблеме? Кто из нас здесь Эдип? Кто сфинкс?" Фрейд чуток к такому скепсису и наследует это отношение к науке – "ценностью" у него становится не истина, а теория.
Впрочем, встает резонный вопрос: как получилось, что теория, не выдерживающая никакой конструктивной критики, живущая сама в себе и сама по себе, не имеющая никакой более-менее объективной доказательной базы, стала настолько популярной и востребованной? На этот вопрос есть ответ, хотя он лежит далеко за пределами собственно научных дискуссий.
Насквозь двуличная викторианская эпоха, измученная ханжеской моралью, превратила человека своего времени в патологического невротика. Человек отчаянно нуждался хоть в каком-то варианте проговаривания сексуального дискурса. Европа столько десятилетий как немая молчала о сексе, что его представительство во внутренней речи достигло неимоверных объемов и крайней степени кипения.
Профессор, заведующий кафедрой в Страсбурге Рихард фон Крафт-Эбинг – гениальный ученый, выдающийся исследователь, имевший репутацию самого эрудированного психоневролога континента, рискнул в 1886 году опубликовать свой блистательный труд "Половая психопатия". Это стоило ему потери всякого уважения в обществе, гневных обвинений, а закончилось фактической ссылкой и крахом карьеры. Когда Фрейд сделал свой первый доклад о "новой теории" в научном обществе, Крафт-Эбинг посоветовал молодому человеку прекратить всякие исследования на этот счет. Такова была ситуация в тот момент, но она год от года менялась. И то, чего не простили Крафту-Эбингу, два десятилетия спустя с восторгом приняли от Фрейда – формирование сексуального дискурса, то есть соответствующие названия, а также возможность, а главное – способ говорить "про это".
Психоанализ позволил человеку спустить накопившийся в нем пар невысказанного о сексе и сексуальных проблемах. И ведь он не только разрешал, но требовал от человека говорить о сексе! Это снимало с человека личную ответственность за столь предосудительное и безнравственное деяние, как произнесение слов, обозначающих "это". Джинн вырвался из бутылки и, задобренный, действительно был готов выполнить несколько просьб своего освободителя, по крайней мере: снизить интенсивность тревоги, обусловленную невысказываемостью сексуальных желаний.
По всей видимости, З. Фрейд сам не заметил, как оказался на бихевиоральном крючке. У самого основателя психоанализа сработали механизмы "условного рефлекса с положительным подкреплением", "оперантное обусловливание" или "научение по принципу эффекта". Воодушевленный зримым терапевтическим эффектом своей работы, он и сам поверил в собственную психоаналитическую метафизику. Проблема в том, что истинная причина успешности психоаналитического метода лежала совсем в другой плоскости, не там, где З. Фрейд расчерчивал карту своей теории. Психотерапевтический эффект был обусловлен освобождением сексуального дискурса, то есть эффективной была в тот момент сама практика психоанализа – "разговоры о сексе", но это не эффективность теории, на которую потом будут молиться, глядя на то, как она, подобно "Титанику", благополучно уходит под воду.
По ряду вполне понятных и объективных причин эффект от этих "разговоров" стал достаточно быстро снижаться. Обывателю все меньше и меньше хотелось говорить о сексе с "доктором", а когда секс стали обсуждать все подряд, не испытывая при этом никакого смущения и дискомфорта, то ему и вовсе подобное развлечение показалось скучным. Тогда З. Фрейдом была осуществлена попытка позволить пациенту высказаться и еще на одну запретную тему – об агрессии. Для этого был придуман специальный термин – "мортидо", или "танатос", или "стремление к смерти", но "речь" на сей раз не задалась. Чуть-чуть поговорили, и энтузиазм снова спал. Разговорами делу, как выяснилось, сильно не поможешь. Однако, так или иначе, на первом запале теория была выстроена и стала классикой.
Но вернемся к психоаналитической теории личности. О том, что такое хорошо известная конструкция – "супер-эго", "эго", "ид", – мы скажем чуть позже, а сейчас поговорим о коллизии внутренних сил, создающих напряжение в системе. Фрейд позаимствовал для психоанализа философскую противопоставленность любви и смерти. Секс и насилие получили в теории названия "либидо" и "мортидо" и были положены в основание системы, которая, в свою очередь, получила название – "бессознательное". Там, где есть секс и насилие, мораль, безусловно, третий и обязательный компонент. Но что есть "мораль"? Кто у нас носитель морали? Как правило, "носителями морали" назначаются религия, социум или, наконец, индивид. У Фрейда же в этом пункте начинаются странные блуждания, продиктованные, как нам представляется, какими-то внутренними противоречиями автора теории.
Попробуем разобраться. Для этого необходимо понять роль "табу" в психоаналитической теории. Вообще говоря, в антропологии существуют достаточно внятные и точные описания феномена "табу" – логика его происхождения, его роль в первобытных культурах. Но Фрейд воспринимает "табу" в метафизическом смысле. "Табу" начинает претендовать в его теории на роль "носителя морали", что в общем-то достаточно странно.
Вот Фрейд пишет: "Для нас значение табу разветвляется в двух противоположных направлениях. С одной стороны, оно означает – святой, освященный, с другой стороны – жуткий, опасный, запретный, нечистый. […] С табу связано представление чего-то требующего осторожности, табу выражается по существу в запрещениях и ограничениях. Наше сочетание "священный трепет" часто совпадает со смыслом табу". "Табу" у Фрейда – самая высокая "мораль" (чуть ли не надрелигиозного толка), в свойствах этой "морали" – независимая самоопределенность. Почему она завораживает Фрейда? Скорее всего, потому, что она совершенно не может быть объяснена и осмыслена, что, впрочем, не останавливает его научного поиска.
Действительно, религиозную мораль можно объяснить, исходя из соответствующих догматов веры, мораль социальную – из общественных "настроений", культурного и экономического развития общества, наконец, индивидуальная мораль – может найти свое объяснение в пределах свободы конкретного человека. Но что объясняет мораль "табу"? Она необъяснима, не ложится в систему! Однако Фрейд от нее не отказывается. Индивидов, "страдающих навязчивостью, – говорит он, – следовало бы называть болеющими "болезнью табу"". Интересно, что об этом говорит человек, который всю жизнь страдал "навязчивостями" и так и не смог от них избавиться. "Табу" не поддается контролю, потому что, если рассматривать его метафизически, мы не знаем, кому оно принадлежит, кто его носитель, автор. Вот, собственно, и искомые внутренние противоречия. Вина как компонент системы повисла в воздухе, приобрела невнятное метафизическое звучание – "Бог умер", а "первородный грех остался".
Интересно, но именно этот парадокс смог объединить в психоанализе совершенно разных людей, разные мировоззренческие системы. Что мы имеем в виду? В человеке в результате такого "неоднозначного" отношения к морали со стороны основателя психоанализа, обнаружилось как минимум три "морали": "мораль бессознательного", "мораль социальная" и "мораль табу". И в зависимости от того, какую точку зрения (точку зрения какой морали) мы примем, определится и наше представление о моральном и аморальном. Получается, что одна и та же "мораль" в зависимости от "точки зрения" дает нам возможность толковать одно и то же действие и как "моральное", и как "аморальное".
В результате, психоанализ с легкостью объединил под своей сенью ученых, чьи взгляды на человека чуть ли не прямо противоречат друг другу. В числе учеников Фрейда был и Альфред Адлер, в теории которого главным станет "социальное чувство", и Вильгельм Райх, для которого главным впоследствии окажется "оргонная энергия". Индивидуальная психология Адлера и оргономика Райха смотрят на "мораль" диаметрально противоположным образом. У Райха становится возможной "сексуальная революция", этот вызов общественной морали. А Адлер напротив, осуждает всякую революцию, видя в ней не более чем сверхкомпенсацию комплекса неполноценности, и говорит об эволюционном развитии. Он не только не отрицает мораль, а, наоборот, пытается найти для нее индивидуальные, скрытые в самом человеке основания. Другой известный ученик Фрейда – Карл Гюстав Юнг игнорирует как общественную, так и индивидуальную мораль и сосредоточивается на "морали табу". Впрочем, в отличие от Фрейда Юнг не испытывает перед ней "священного трепета", скорее напротив – некий "детский восторг", в результате чего мы получаем от него "мораль коллективного бессознательного". У самого же Фрейда – великого упрямца и величайшего гения компромисса – ни одной из "моралей" так и не отдано предпочтение.