По заключению писателя, только абсолютный идеал, его духовная высота, нравственная глубина и смыслополагающая сила стирают в душе все остальные идеалы и идолы и позволяют людям не довольствоваться собственной греховной природой, а стремиться к ее преображению, очищают корыстолюбиво-разрушительные побуждения натуры и переводят их в созидательно-человеческую плоскость. Таким идеалом, создающим непосредственность и непобедимость ощущения высшей красоты и подлинной духовной гармонии, делающим благодатный отказ от "натуральных" движений собственной воли "самовольным" и естественным, была для писателя личность Христа, Богочеловека с Его совершенной любовью, которая является выражением предельной свободы и одновременно величайшим самостеснением, жертвой, победой над созданной Адамом "натурой". По его убеждению, только христоподобная любовь (и большая или меньшая способность вместить ее в чистом сердце), которая не завидует, не гордится, не превозносится и "не ищет своего", ибо не отождествляется ни с каким частным интересом или естественными склонностями, дающая, а не берущая любовь, которая долготерпит и все переносит, способна преобразить "темную основу нашей природы", возвысить и облагородить приниженную душу человека, восстановить в нем "образ человеческий", изменить и восполнить "укороченное" эгоцентризмом его сознание. Одна из самых главных и заветных мыслей Достоевского, доверенная его герою, звучит так: "Наземлеже воистину мы как бы блуждаем, и не было бы драгоценного Христова образа пред нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий пред потопом". Потому-то и так важно, заключал писатель, беречь "Знамя Христово", что оно сохраняет твердую почву в различении добра и зла, не позволяет слепоотсутствующему уму увлекаться ложными идеями и ценностями, оживляет в сердце подлинную любовь. Ту любовь и те силы подлинного благородства и высокой человечности, которые угасают за невостребованностью, но без которых нельзя одолеть нигилистический дух великого инквизитора, принимающий в истории разные обличил и дышащий везде, где заботы о довольстве, пользе или выгоде человека опираются на "темную основу" его природы и где земля обустраивается без небес, счастье без свободы, жизнь без смысла.
"Образ мира, в Слове явленный"
(К характеристике "реализма в высшем смысле")
К. А. Степанян, д-р филос. наук
В моем докладе речь пойдет о том, как и какими путями герои Достоевского, встретившись со Христом (Словом, Логосом), прозревают в этом Образе истинное устройство мира, свое место в нем и обретают собственную личность – через приятие этого Образа в себя, вернее, восстановление его в себе. В строке из всем известного пастернаковского стихотворения "Август" я позволил себе поднять букву в слове "слово", на что меня натолкнула статья О. Седаковой "Символ и сила. Гетевская мысль в "Докторе Живаго"". Но в принципе исследования многих российских коллег-достоевистов сегодня ориентированы в этом направлении. Как пишет В. Захаров, "на протяжении последних десяти веков у нас была не столько литература, сколько христианская словесность"; Достоевский же особенно выделяется здесь, ибо "его "реализм в высшем смысле" – это реализм, в котором жив Бог, зримо присутствие Христа, явлено откровение Слова". Я бы хотел обратить внимание на один из аспектов этой темы.
Запись Достоевского из Подготовительных материалов к "Братьям Карамазовым" – "Человек есть воплощенное Слово. Он явился, чтобы сознать и сказать" – была для меня долгое время загадкой. Загадка в том, что слова Достоевского, судя по всему, относятся к каждому человеку, в то время как "Он явился" и "воплощенное Слово" (с большой буквы) привычно относятся нами ко Христу. Но, как это всегда и бывает с текстами Достоевского, если что-то в них тебе кажется неправильным, значит, сам чего-то еще недопонял. В данном случае то, что первый человек, Адам, не только был воплощен, вызван из небытия – как и все остальное творение – Словом (Логосом) Божиим ("И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию" – Быт 1. 26), но и был в полной мере образом Божиим и подобием, явился, чтобы осознать Божию истину о мире и сказать ее всей остальной твари. Потому и сравнивают часто Адама со Христом, "вторым Адамом". Первый Адам не выполнил свою миссию, но явление "второго Адама", Христа, дает отныне каждому человеку возможность восстановить первого Адама в себе и выполнить поставленную задачу – "сознать и сказать". В конце жизни, характеризуя себя как "реалиста в высшем смысле", Достоевский определял главную черту такого реализма: изобразить все глубины души человеческой и "найти человека в человеке" (27; 65). Этого "человека в человеке" можно понимать и как обретение первого, еще "догрехопадного" Адама. "На зиждительное Слово человек должен отозваться. Бог ждет этого ответа человеческого. Человек потому и ответствен, что ему как словесному и разумному существу надлежит ответить Богу, ответить всем своим бытием, всей полнотой своей человечности".
Я здесь ограничусь рассмотрением только трех первых великих романов Достоевского – "Преступления и наказания", "Идиота" и "Бесов". Центральные герои во всех этих романах начинают с прямо противоположного тому, что делает, появляясь в них, Христос: Христос воскрешает Лазаря – Раскольников убивает Алену Ивановну и сестру ее Лизавету; Мышкин пытается воскресить Настасью Филипповну, Аглаю и других – Христос умирает (на картине Гольбейна); Христос изгоняет бесов – Ставрогин впускает их в мир. Но и эти герои, и все остальные персонажи живут и действуют в романах Достоевского, как писал Федор Тарасов, "пред лицом Христа", а я бы сказал: под взглядом Христа – тем взглядом, которым Христос посмотрел на Петра, после того как пропел петух (после этого Петр "вспомнил слово Господа" – Лк 22. 61–62). Как писал Достоевский в другом месте, "все это сверху видит Христос" (25; 91) (в последнем его романе это впрямую воплотилось в поэме "Великий инквизитор"). Все, в ком еще в том или ином виде сохранилась совесть (а совесть, писал Достоевский, – это "судящий во мне Бог" – 24; 109), получают возможность увидеть или услышать Христа и все понять. Но возможность еще не есть осуществление: можно заплакать и обновиться, как апостол Петр, можно остаться "в прежней идее" (14; 239), как Великий инквизитор, можно впасть в отчаяние и повеситься, как Иуда. Как все это происходит у Достоевского, я и попытался рассмотреть.
Еще древние греки понимали, что космический Логос, как и подобает слову, "окликает" людей, но они, даже услышав Его, в большинстве своем неспособны постичь этот зов. В христианстве это было переосмыслено как Слово личного и Живого Бога, звучавшее при создании мира и человека и продолжающее звучать поныне. Христос принес людям откровение и Сам был этим откровением, самораскрытием Бога Незримого. "Во Христе и только в Нем" заключается "вся полнота ведения". С этими словами ев. Григория Паламы перекликаются слова самого Достоевского: "…образ Христа, из которого исходит всякое учение" (11; 192). Достоевский даже писал, что все православие – это "один Христов образ" (24; 264). Увидевший Бога человек все понимает: "…в тот день вы не спросите Меня ни о чем", как говорил Своим ученикам Христос о том времени, когда Он явится к ним после Воскресения (Ин 16. 23). Тогда исчезают пространство и время (между Богом и человеком и человеком и другими людьми) – они уже не мешают подлинному общению.