* * *
Проводя многочисленные аналогии из отечественной и зарубежной истории, Феофан Прокопович неутомимо отстаивал идеи мира, тишины внутри государства. Теории естественного права и общественного договора он приноравливал к русскому абсолютизму, открыто поставив их на службу петровским преобразованиям.
Обеспечивая "целостность отечества", согласие внутри государства, процветание и благосостояние его, монарх, по Феофану Прокоповичу, печётся о международном авторитете своего государства, борется за его безопасность. Мыслитель ставит проблемы войны и мира, рассуждает об истоках "злых" и "добрых" войн в контексте европейского общественно-философского процесса.
Проблемы мира, внутреннего порядка, просвещения граждан, их благосостояния, правосудия, государственной безопасности и т. д. – вот обширнейший круг обязанностей монарха, нарисованный Феофаном Прокоповичем. Этому он посвятил специальную "Христову о блаженствах проповедь толкованиях" (1722). В предисловии к "Книге уставу морскому" (1720), написанному совместно с Петром I, Феофан Прокопович пропагандирует необходимость укрепления российской армии и флота.
Внимание идеолога петровского времени к проблеме "война и мир" вполне естественно: жизнь россиян на протяжении всех 35 лет царствования Петра I проходила под знаком войн, состояние полного мира сохранялось всего лишь год. Феофан Прокопович и к этой проблеме подходил с позиций Просвещения. В основе его учения о человеке лежит идея микрокосмоса. Деист, он в духе эпохи Возрождения гармонически уравнивает человека и природу, гиперболизируя разум и его способность превосходить природу. Отсюда пороки и не контролируемые разумом страсти порождают в обществе зло, войну.
"Слово похвальное о баталии Полтавской" Феофана Прокоповича было произнесено 27 июня 1717 г., а через месяц напечатано отдельной брошюрой.
Феофан Прокопович говорит о всемирной славе и общеевропейском значении Полтавской победы (49–50), о "лютости и силе супостатской" (50). В первой части "слова" доминирует мотив зависти и гордыни (а это – один из смертных грехов): гордыня свейская, презрение, с каким относились иноземные державы к новой России и её молодому правителю (51).
Феофан как историк рассуждает об истоках этой зависти и неприязни, анализирует причины негативного отношения к России со стороны европейских держав. "Что ж тут скажем? – риторически вопрошает оратор и тут же даёт ответ. – От рода завистником было видети еще в России многия недостатки к силе совершенной. То не крайняя ли возъярися в них зависть, егда увидели все то, чего не желали, исполненно! Возрасте в совершенный возраст сила и слава российская дивным ко всем и еще первым таковым своим монархом, богомвенчанным Петром" (52). Восхвалив "вельможи, военачальницы и воини росийстии", оратор перечисляет победы, которые предшествовали Полтавской баталии.
Вновь воскрешается в "слове" мотив "гордой зависти и завистной гордости" (54) – происки европейских стран, а также измена Мазепы, о котором Феофан говорит весьма экспрессивно: "О врага нечаяннаго! О изверга матери своея! О Иуды новаго!" (54). Внешние и внутренние происки создали тьму, смуту, "бедство" – и всё это продолжалось восемь месяцев, но пришёл день победы. Оратор чрезвычайно эмоционален в этой части "слова": четыре восклицательных предложения, и в центре одно слово – "Виктория!" (56).
Описание самой битвы перекликается с тем, что оратор уже писал в 1709 г. И вновь в центре описания боя Пётр I и знаменитый эпизод с пробитой шведской пулею шляпой монарха: "О шляпа драгоценна! Не дорогая веществом, но вредом сим своим всех венцев, всех утварей царских дражайшая!" (57). Оратор переполнен патриотическим чувством: "Виктория твоя, о Россие! Виктория!" (57). Он обличает "зависть и гордость" – именно они "воевали с нами", считает Феофан Прокопович. Затем он высочайшим образом оценивает "плоды поля Полтавского" (58), которые имели огромное военное, политическое, нравственное значение. "Под Полтавою, о россиане, под Полтавою сеяно было все сие, что после благоволили нам Господь пожати" (58). С неё пошла слава и благополучие России. Заключает речь Феофан благодарностью к Богу за помощь в этой битве (59).
При жизни Петра тема Полтавы была не просто актуальной, но и политически ангажированной. Вслед, а затем и параллельно с Феофаном Прокоповичем многие ораторы откликались на неё, приурочив свои "речи" особенно к юбилеям битвы. Так, к десятой годовщине (которая очень пышно отмечалась во всей России и особенно в Петербурге) 27 июня 1719 г. произнёс своё "слово" Гавриил Бужинский.
"Слово" Бужинского построено в соответствии с правилами риторики того времени. По композиции оно традиционно: вступление, основная часть, заключение; обязательное и обильное цитирование библейских текстов, трудов отцов церкви.
Собственно самой Полтавской битве отведено в "слове" небольшое место, при этом Бужинский во многом опирается на ставшие в литературе Петровской эпохи классикой "Панегирикос" (1709) и "Слово похвальное о баталии Полтавской" (1717) Феофана Прокоповича. Эти переклички отметил В. П. Гребенюк.
Видимо, тема измены Мазепы и в 1719 г. оставалась политически весьма актуальной, поэтому и Феофан Прокопович, и Гавриил Бужинский спустя десятилетие вновь заостряют внимание слушателей на ней. Вслед же за автором "Панегирикоса" Гавриил Бужинский пышно и витиевато восхваляет Петра, его личное участие в битве, повторяет ставший традиционным эпизод с простреленной шляпой. Однако, в отличие от Феофана Прокоповича, литературным шедевром эта "речь" Гавриила Бужинского не стала, т. к. и на уровне идей, и художественно Бужинский идёт лишь вслед за своим знаменитым предшественником.
Н. Д. Кочеткова, сравнившая проповеди Стефана Яворского, Гавриила Бужинского и Феофана Прокоповича, сделала справедливый вывод о том, что у Феофана, в отличие от других, "религиозный аспект, как правило, заметно приглушен, а в некоторых проповедях и совершенно отсутствует", тема Полтавской битвы приобретает у него "патриотический смысл", а сама "проповедь перестаёт быть проповедью в собственном смысле этого слова и становится произведением светским, жанром публицистическим по преимуществу".
К 17-й и 18-й годовщинам взятия Нотебурга (Шлиссельбурга) были произнесены Гавриилом Бужинским два "слова" – "Ключ дому Давидова" (1719) и "Слово о взятии Нотенбурха" (1720).
В первой "речи" взятие крепости, по Бужинскому, явилось ключом для основания новой столицы, а ключарь – Пётр I. Дом Давидов – это Россия. Оратор вдаётся в историю 90-летней давности, когда шведы отобрали русские земли, а сейчас историческая справедливость восторжествовала – и всё это благодаря Петру I.
Во второй "речи" Бужинский-оратор, как и Феофан Прокопович, обращается к древней и новой истории России, вспоминает о княжеских междоусобицах, осуждает эпоху смуты, Петра сравнивает с Давидом, поражающим Голиафа (под Голиафом, естественно, понимается Карл XII), обыгрывается этимология имени Петра I – "каменный", а взятие Нотебурга – каменное основание для создания российской твердыни.