В духе всех ораторов того времени И. Кременецкий обыгрывает значение имени: Пётр – "камень", но есть у оратора интересная трансформация: кто попытается "угрысть" – "сотрёт зубы своя" (I, 194). К этимологии имени Петра неоднократно обращались и Феофан Прокопович, и Стефан Яворский, старший современник Феофана и во многом его антипод. В "Слове в неделю Фомину" Яворский описывает эпизод о ловцах, гонящихся за бедным зайцем, нашедшего своё убежище и спасение под камнем. "О щастливый, который таким образом от смерти избавляется! Камень прибежище заяцем Камень же бе Христос, который ныне язвы свои дражайшыя, аки разселены каменныя показует, да быхом в них имели прибежище и сокровение", а затем идёт переход к Петербургу и императору: "О непобедимые грады прибежища, дражайшыя язвы Христовы! Сохраните императора нашего и весь дом его от враг видимых и невидимых". Здесь сравнение переходит в чрезмерно замысловатую метафору, барочная поэтика проявилась в её утрированном, худшем варианте: витиеватость стиля мешает внятному выражению мысли. А именно ясности, чёткости мысли требовал Феофан Прокопович и как теоретик, и как художник.
Заканчивается "речь" И. Кременецкого описанием того, как Россия и россияне обращают к царю-самодержцу свои сердца, горящие пламенем любви (I, 195).
И. Кременецкий, судя по этим ораторским произведениям, хорошо был знаком с теорией и практикой ораторского искусства Петровской эпохи. Он усвоил не только классические образцы, но вполне овладел современными для того времени приёмами, языком, поэтикой, риторикой "слов" и "речей". Не случайно то обстоятельство, что даже ближайшее к Феофану Прокоповичу поколение культурных деятелей, людей весьма искушённых в своём деле, приписали эту "речь" Феофану и поместили её в собрание его "слов" и "речей". Она вполне укладывается в общий свод словесной культуры Петровской эпохи. Вместе с тем при ближайшем, текстуальном рассмотрении и сопоставлении "речи" И. Кременецкого с феофановской всё-таки усматривается её вторичность и подражание Прокоповичу, поскольку утрируется его манера.
В рамках той же традиции "речей" "от имени" сочинялись и произносились "речи" от имени детей. Ещё в марте 1714 г. в Петербурге от имени семилетнего Сербана Кантемира, сына молдавского господаря Дмитрия Кантемира, было произнесено приветственное "слово" к Петру I, а брошюра с тремя переводами этого "слова" (на греческом, латинском и русском) была отпечатана в этом же, 1714-м, году. "Слово" представляет собой сугубо панегирик. Автором мог быть Дмитрий Кантемир или учитель его детей Афанасий Кондоиди. Автор надеется, что порабощённые христианские народы обретут с помощью Петра свободу.
Феофан Прокопович также сочинил несколько "речей" от имени детей – царевича Петра Петровича и царевен Анны и Елизаветы. Стало быть, перед ним стояла задача перевоплощения, чтобы хоть как-то в этих "речах" приблизиться и по стилю, и по содержанию и, главное, психологически к юным царевнам и царевичу, которому вообще от роду было два года. Кроме того, необходимо было воспроизвести семейно-интимную обстановку царского дома. Обе "речи" посвящались возвращению Петра I из заграничного путешествия и были произнесены 21 октября 1717 г. (напечатаны же "первым тиснением" заранее, ещё 30 сентября того же года – I, 167–173).
Если царевны счастливы видеть своего отца и благодетеля, если они "телом в дому, духом же в странствии с тобою (отцом. – О.Б.) пребывали" (I, 172), если они о всех перипетиях отцовского путешествия узнавали из писем и газеты (по их признанию, "сказывала нам Ведомость" – I, 172), то младенец Пётр практически не видел ещё своего отца. Мотив грусти и печали доминирует в "речи" Петра Петровича и осложняется метафорой: младенец скорбит о том, что растёт без отца, словно цветок без солнца. "Сиесть проникшу цвету, удалися солнце, и по краткой весне найде зима долгая" (I, 168). Печаль младенца усугубляется ещё и тем обстоятельством, что "не глаголют уста", но "играет сыновняя любовь на приход отеческий". "О скудости твоея возрасте мой!" – восклицает "Пётр Петрович" (I, 168). Оратор добился, используя психологический оксюморон, не только психологической "достоверности", но и комфортности восприятия речи: речь умиляет, вызывает у слушающих добродушную усмешку. Младенец как сын и как наследник и верноподданный понимает необходимость разлуки: "Но таковыя нужды нашея вина есть, общего всего государства добро" (I, 168). Младенец, заканчивая "речь" призывом к отцу крепко держать монарший скипетр, обещает подрасти и тогда "из малого Петра твоего покажет Бог достойно вторым по тебе нарещися Петром" (I, 170). Этому, как известно, не суждено было сбыться: Пётр Петрович умер 25 апреля 1719 г., в возрасте четырёх лет.
Тематически к этой речи примыкает речь, созданная Феофаном Прокоповичем через полгода (3 февраля 1718 г.) и посвящённая объявлению Петра Петровича наследником Всероссийского государства (I, 229–232). Анафора ("предваряет") в этой "речи" несёт в себе не только эмоциональную, но и идеологическую нагрузку: восход солнца предваряет утро, весна – лето, радость предваряет движение в сердце, желание – удовлетворение (I, 229). Логическая цепь данных образов-"предварений" завершается объявлением наследника: избрание наследником "пресветлейшаго сына царёва предваряет благополучие имущаго царствовати восход его века" (I, 231). "День – век" – кульминация речи, т. к. данный день начинает отсчёт новому веку нового царствования. Желая благополучия, здоровья наследнику, называя его Петром Вторым, Феофан сравнивает младенца с вечнозелёными кедром и кипарисом (отметим несколько мистический характер данного сравнения: известно, что кипарис – символ смерти, что идёт ещё от античной мифологии). Безусловно, что "речь" носила политический характер и своим пафосом полностью подтверждает основные идеи Феофана, изложенные в его политических трактатах.
Самодержавие как единая, сильная государственная власть, по Прокоповичу, – необходимое условие для процветания всех сословий, государства в целом, а потому особо важный смысл приобретает проблема наследования престола.