Х. Бальдунг "Поцелуй"
Я не испытывал чувственности, будучи как-то не в силах прободать её звериной жестокостью всю эту нежность, жалостливость, человечность моих чувств, – и невольно во мне возникало сравнение моих прежних отношений с женщинами с бульваров и теперь с Соней, где раньше я, испытывая только чувственность, в угоду женщине изображал влюблённость, а теперь, испытывая только влюблённость, в угоду Соне изображал чувственность.
(М. Агеев "Роман с кокаином")
Женщина ждала… Я не мог обмануть её ожидания, но в то же время не было никакой возможности дать ей быстрый утвердительный ответ. Острый, унизительный стыд охватил меня. Стыд, доводящий до желания сжаться в комок, стать меньше, невидимее, но с какой-то дьявольской быстротой на это желание откликнулась всего одна часть моего тела – та самая, которая повергла меня в этот стыд. Больше я не мог сомневаться – это был крах, банкротство, повторный невиданный провал.
Однако, не желая в этом сознаться, моя рука продолжала ласкать тело женщины. Она с желанным жаром приникла к его поверхности, она дерзнула даже прикоснуться к его тайнику, жаждавшему, чтобы его закрыли. Я, имитируя внезапно вспыхнувшую страсть, отнял маленькие руки от лица, увидел крепко сжатые ресницы и рот, стиснутый упрямым нетерпением. <…>
Руки женщины всё более настойчиво притягивали мою голову. Я вдруг услышал приглушённый, с трудом произнесённый сквозь зубы голос: "Поцелуй хоть меня". То были первые слова, произнесённые женщиной за вечер. Мой рот потянулся к её губам, яркая окраска которых алела при слабом свете ночника. Она с силой прижала мою голову к своей груди, а затем стала толкать её дальше вниз. Сама же быстрыми движениями передвигала своё тело по скользкой подушке, и я опять услышал изменённый, прерывающийся от нетерпения голос: "Да не губы… неужели вы не понимаете! Поцелуйте меня там, внизу…"
Я действительно едва понял. Конечно, я слышал о таких вещах. Немало анекдотов на эту тему рассказывали мои товарищи. Я даже знал имя одной такой кокетки, но я никогда не представлял, что это может случиться в моей жизни.
Руки женщины не давали мне времени на изумление – они впивались коготками в концы моих волос, её тело поднималось всё выше и выше. Ноги разжались, приблизились к моему лицу и поглотили его в тесном объятии. Когда я сделал движение губами, чтобы захватить глоток воздуха, острый, нежный и обольстительный аромат опьянил меня. Мои руки в судорожном объятии обняли её чудесные бедра, и я утонул в поцелуе бесконечном, сладостном, заставившем забыть меня всё на свете. Стыда больше не было. Губы впивали в себя податливое тело и сами тонули в непрерывном лобзании, томительном и восхитительном.
Тело женщины извивалось, как змея, и влажный жаркий тайник приникал при бесчисленных поворотах к губам, как будто живое существо, редкий цветок, неведомый мне в мои 28 лет. Я плакал от радости, чувствуя, что женщина готова замереть в судорогах последней истомы. Лёгкая рука скользнула по моему телу, на секунду задержалась на тягостно поникшей его части, сочувственно и любовно пожала бесполезно вздувшийся кусок кожи и сосудов. Так, наверно, маленькая девочка огорчённо прижимает к себе ослабевшую оболочку мячика, из которого вышел воздух. <…>
А. Фишер "Сатир и нимфа"
Наслаждения были легковесны, как молния, и бесконечны, как вечность. Все силы ума и тела соединились в одном желании дать как можно больше этому полудетскому телу радости, охватившему меня своими объятьями. Её руки сжимали моё тело, впиваясь ногтями в мои руки, касались волос, не забывая о прикосновениях более интимных и восхитительных. Не было места, которое не чувствовало бы их прикосновений. Как будто у меня стало несколько пар рук и ног. Я сам чувствовал невозможность выразить двумя руками всю степень этой радости, которая переполняла меня. Мои пальцы перебегали по спелым яблокам её налившихся грудей, щупали её голову, волосы, плечи. Было мучительно, что я не имею ещё рук, чтобы ими ближе, теснее прижать к себе обнимавшее меня тело. Я хотел бы, как спрут, иметь четыре пары рук, чтобы взять её тело. Сколько времени, мгновение или вечность, длились эти объятия, я не знаю. Внезапно, обессиленно мы разжали руки, замерли от счастия и удовольствия. Мы заснули, прижавшись друг к другу.
(Аноним "Возмездие")
Бывает так, что целая стая снов осеняет наш покой, сменяясь радостным и быстрым чередованием, свежестью счастья. Подсознательно мне врезался в память один из них, последний. Мне чудилось, что ранним утром я лежу у себя в комнате, где прошло моё детство и юность. Я сам ещё юн, мне 17 лет. Сквозь сомкнутые веки я чувствую, как золотые солнечные лучики врываются в комнату и в сверкающих полосах пляшут серебряные пылинки.
Ласковый крошечный котёнок играет, прыгает по моему телу. Движения его щекочут меня. Вот он пробежал по моим ногам, остановился, будто бы в раздумье, или вернуться обратно, или свернуться клубком. Я ясно вижу его смешную мордочку, которая с любопытством озирается вокруг. Он делает грациозное движение и вдруг в острых щёлочках его зрачков загорается интерес – он увидел что-то привлекательное. Оно так близко от его мордочки, что он, не меняя позы, может достать его, надо только протянуть лапку. Такая забавная игрушка.
П. О. Ренуар "Мальчик с кошкой"
Он шаловливо трогает лапкой и смотрит, как она слегка качнулась. Котёнок заинтересовался. Осторожно приподняв двумя лапками этот предмет, он рассматривает его. Это очень интересно. Забавная игрушка, словно учитывая его желание, поднимается, как живая. Он быстро ударяет её лапкой и, выгнув спину, взъерошив шерсть, приготовился защищаться.
Она обиделась на его дерзость, стала во весь рост и оказалась больше, чем сам котёнок. Он напуган, его мучает любопытство.
Кто знает, может быть, красный, свежий кусочек съедобен. Враг не хочет нападать, он не обращает внимания на пристальный взгляд узких зрачков, он хочет опять уснуть, когда, внезапно осмелев, котёнок решает коснуться языком его головки. Маленькие лапки с нетерпением перебирают по коже. Это не удаётся, и коготки чуть-чуть царапают мне бедро и живот. Внезапно во мне пробудилось сознание…
(Аноним "Возмездие")
Сегодня я видела странный сон. Я – монахиня, и я на коленях перед настоятельницей… (Такой настоятельницы я не встречала в жизни, и в монастыре я тоже никогда не была…) Эта женщина прекрасна и горда. Она велит бичевать меня перед всеми сёстрами. Я прошу прощения, я целую её руки – она непреклонна. Тысяча глаз смотрит на меня, тысяча ртов насмешливо улыбается. Рыдающую, меня раскладывают и секут. Душа и тело моё содрогаются, я просыпаюсь в холодном поту и вспоминаю, что подобную историю мне рассказывал Шемиот… Это была средневековая монахиня. Когда её наказывали, она кричала пламенные слова, как влюблённая… А я завидую ей… я так нуждаюсь в наказании… я чувствую себя здоровой, сытой, грубой.
(Анна Мар "Женщина на кресте")
Ф. Ходлер "Ночь"
Видела во сне Царицу.
Похожа была на Веру, только спокойная, полнее и выше.
Как богиня.
Тоже тусклые, чёрные волосы, но под зелёной фатой. Глаза, как тёмный синий пурпур винограда. И губы полные и важные, очень строгие, как у Веры, но совсем без трепета и той лёгкой кривизны, которая меня так волнует у Веры и делает её рот трагичным (вместе с теми врезами под углами губ). Она была высока очень и в зелёной длинной одежде, но всё-таки я видела из-под зелёного края ноги.
Г. Курбе "Спящие" ("Лень и Сладострастие")
И упала на землю. Кажется, была трава, пахла земля кореньями и травой.
И я целовала белые ноги такой дивной, совершенной красоты, что сердце моё, обожая и молясь, остановилось в груди.
И я умерла. Тогда тихая, тягучая сладость медленно полилась по жилам… я проснулась, истомлённая.
(Лидия Зиновьева-Аннибал "Тридцать три урода")
Женщина. Плоть. Инструмент, из которого извлекает человек ту единственную ноту из божественной гаммы, которую ему надо слышать. Лампочка горит под потолком. Лицо откинуто на подушке. Можно думать, что это моя невеста. Можно думать, что я подпоил девчонку и воровски, впопыхах, насилую её. Можно ничего не думать, содрогаясь, вслушиваясь, слыша удивительные вещи, ожидая наступления минуты, когда горе и счастье, добро и зло, жизнь и смерть скрестятся как во время затмения на своих орбитах, готовые соединиться в одно, когда жуткий зеленоватый свет жизни-смерти, счастья-мученья хлынет из погибшего прошлого, из твоих погасших зрачков.