Нет, не пейзаж влечет меня,
Не краски жадный взор подметит,
А то, что в этих красках светит:
Любовь и радость бытия.(Там же)
Спокойный взор, подобный взору лани… Мотив еще живого, трепетного отношения к предмету уже прошедшей любви граничит в этом стихотворении с мотивом забвения, причем последний выражен в модальном плане предполагаемого, будущего действия: "А будут дни – угаснет и печаль, / И засинеет сон воспоминанья…" (1; 150). В этой встрече мотивов заключен свой конфликт – по существу, конфликт идеи жизни и идеи смерти – однако он, пусть и не в полной мере, снимается заключительным мотивом умиротворения: "Где нет уже ни счастья, ни страданья, / А только всепрощающая даль" (Там же).
Надпись на чаше. Это стихотворение в явной форме содержит нарратив, событийная канва которого опирается на сочетание повествовательных мотивов поиска и обретения: "Древнюю чашу нашел он…"; "Долго трудился он; долго слагал воедино / То, что гробница хранила…"; "И прочитал он на чаше / Древнюю повесть…" (1; 190). Повествовательные мотивы, воплощающие динамическое начало стихотворения, наталкиваются, словно на стену, на статическую тему вечности и соотнесенный с данной темой мотив неразрывной связи – в данном случае, связи вечных начал мира и человеческой жизни:
Вечно лишь море, безбрежное море и небо,
Вечно лишь солнце, земля и ее красота,
Вечно лишь то, что связует незримою связью
Душу и сердце живых с темной душою могил.(Там же)
Одиночество (1903). Стихотворение открывает уже знакомый нам по предыдущим текстам мотив редукции: "Здесь жизнь до весны умерла, / До весны опустели сады" (1; 194). В семантических рамках данного мотива плану природного действия отвечает план действия лирического субъекта: "Я на даче один. Мне темно / За мольбертом, и дует в окно" (Там же).
Мотиву редукции вторит мотив расставания, выраженный в сцене натянутой встречи и последующей разлуки с любимой: "Вчера ты была у меня, / Но тебе уж тоскливо со мной"; "Что ж, прощай! Как-нибудь до весны / Проживу и один…" (Там же).
Данным мотивам соответствует и ведущая тема стихотворения: перед нами поздняя осень – и в природе, и в человеческих отношениях.
Замечательно, что на смену мотиву расставания снова приходит мотив редукции – и в гораздо более сильных, существенных текстовых реализациях:
Сегодня идут без конца
Те же тучи – гряда за грядой.
Твой след под дождем у крыльца
Расплылся, налился водой.
И мне больно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.(Там же)
Чередование мотивов редукции и расставания замыкается динамическим комплексом, противоречиво объединяющим мотивы душевного устремления и порыва (в данном случае, к предмету любви) и принятия расставания как свершившегося факта. Примечательно, что лирическое действие, посредством которого реализуются оба мотива, представлено не в модальности непосредственно происходящего (как в предыдущем действии), а в модальности желаемого: "Мне крикнуть хотелось вослед: / Воротись, я сроднился с тобой!"; "Что ж! Камин затоплю, буду пить… / Хорошо бы собаку купить…" (Там же).
Статуя рабыни-христианки. Встретившийся нам в предыдущем тексте мотив стоического принятия наличной ситуации, неблагоприятной для лирического субъекта, открывает и данное четверостишье: "Не скрыть от дерзких взоров наготы…" (1; 223). В оппозитивных отношениях к данному мотиву находится мотив, который также встречался нам в предшествующих текстах, – это мотив компенсации утраченного свойства, качества, состояния: "Не жаль земной, мгновенной красоты, – / Я красоту небесную сокрыла" (Там же).
Черный камень Каабы. Снова в стихотворении главенствует мотив редукции: священный камень мусульман "был неизреченной белизны" (1; 233) – а ныне "померк от слез и горести людской!" (1; 234). Заметим, что данный мотив особенно тщательно разработан автором – как в плане историко-тематических реалий, так и в плане лирической образности в стилистике арабской поэзии – однако анализ этой образности выходит за рамки поставленных в нашей работе задач.
Песня. Общая смысловая структура данного стихотворения строится на серии противопоставлений. Прежде всего, это тематические противопоставления героини стихотворения – с героем-возлюбленным ("Я – простая девка на баштане, / Он – рыбак, веселый человек"), с возможными соперницами ("Говорят, гречанки на Босфоре / Хороши… А я черна, худа") (1; 239). На тематические противопоставления опираются и соположения мотивов – это мотив ожидания, надежны, постоянства любви ("Буду ждать в погоду, в непогоду…", и вновь мотив столь значимой для бунинской лирики редукции: "Тонет белый парус на Лимане…"; "Утопает белый парус в море – / может, не вернется никогда!"; "…брошу перстень в воду / И косою черной удавлюсь" (Там же).
Гробница Рахили. Стихотворение вновь открывает мотив редукции, который своей семантикой охватывает всю первую строфу:
"И умерла, и схоронил Иаков
Ее в пути…" И на гробнице нет
Ни имени, ни надписей, ни знаков.(1; 274)
Мотиву редукции (что характерно для бунинской лирики) противостоит мотив компенсации (качества, явления, чувства):
Ночной порой в ней светит слабый свет,
И купол гроба, выбеленный мелом,
Таинственною бледностью одет.(Там же)
Мотив компенсации находит свое полное развитие в финале стихотворения, отмеченном развитием действия, связанного с позицией лирического субъекта:
Я приближаюсь в сумраке несмело
И с трепетом целую мел и пыль
На этом камне, выпуклом и белом…(Там же)
Иерусалим. В данном стихотворении противоречиво взаимодействуют два мотива. В первой строфе в сценах южной весны выражен мотив роста, расцвета, увеличения качества как такового:
Это было весной. За восточной стеной
Был горячий и радостный зной.
Зеленела трава. На припеке во рву
Мак кропил огоньками траву.(1; 275)
Между тем центральное место в смысловом пространстве стихотворения снова занимает мотив редукции, выраженный в рассказе проводника: "Погляди на цветы по сионским стенам: / Это все, что осталося нам"; "…Это праотцев след, / Кровь погибших в боях…"; "Край отцов ныне беден и дик. / Иудея в гробах. Бог раскинул по ней / Семя пепельно-серых камней"; "Враг разрушил Сион. Город тлел и сгорал…" (Там же).
В финале стихотворения мотив редукции, тем не менее, уступает место мотиву роста, компенсации – но только этот мотив теперь выражен в модальности будущего и предсказанного действия:
Да родит край отцов только камень и мак!
Да исчахнет в нем всяческий злак!
Да пребудет он гол, иссушен, нелюдим -
До прихода Реченного Им!(1; 276)
Рыбачка. Стихотворение организовано в форме драматического диалога двух голосов – рыбачки и незваного гостя. За этим диалогом напряженно следит лирическое сознание, местами сливающееся с голосом героини: "Тревожна ночь осеннею порою – / Рассвет еще тревожней и шумней" (1; 313).
Мотив вторжения, сопряженный с темами ночи, опасности, тревоги и болезни, в финале стихотворения встречается со связанными в данном смысловом контексте мотивами отказа, отвержения, с одной стороны, и преодоления и превосходства, с другой: "Уйди! Я ночевала не одна. / Он был смелей. Он моря не боится" (1; 314). Тема тревоги в итоге сменяется темой устойчивости и покоя.
Матери. Эта лирическая миниатюра основывается на одном базовом мотиве, который можно определить как мотив тождества – тождества детского сознания, извлекаемого из памяти лирического субъекта, уютной обстановки родного дома, близости к матери и, в итоге, тождества материнского тепла и ангельского начала:
Я помню ночь, тепло кроватки,
Лампадку в сумраке угла
И тени от цепей лампадки…
Не ты ли ангелом была?(1; 335)
Потомки пророка. Основой этого стихотворения также выступает мотив тождества, однако выражен он, в отличие от предыдущего случая, совсем в других модальных формах лирического действия – и в образности, полностью локализованной в восточной тематике. Основная модальность лирического действия здесь – это модальность отрицания, точнее, установления тождества через отрицание: "Мы ходим не в кофейни…"; "Мы не купцы"; "Мы не рады, / Когда вступает пыльный караван / В святой Дамаск" и т. д. (1; 350). Сам же лирический субъект стихотворения, сопряженный в плане лирического действия с объединяющим "мы", отвечает образной трактовке подлинных слуг ислама – "потомков Пророка".
Венеция. Это объемное стихотворения с элементами наррации обнаруживает отчетливую и ритмичную динамику своего мотивного состава.
Первым и основным для всего стихотворения выступает мотив тождества – в данном случае тождества древнего города самому себе:
Всякий раз, когда вокзал минуешь
И на пристань выйдешь, удивляет
Тишина Венеции…(1; 360)
Тождественность внешнего мира находит свое отражение в возвышенном состоянии лирического субъекта, выраженном в эмоциональных движениях удивления и радости: "Радостно все это было видеть!" (Там же).