* * *
Обратимся к "Повести о Дракуле". Исследователи "Повести" неизменно указывали на анекдотичность как ее характерную жанровую черту. Уже А. Н. Пыпин отмечал, что "Повесть наполнена анекдотами о бесчеловечных поступках Дракулы". М. Н. Сперанский указывал, что в основу произведения легли "ходячие анекдоты румынской устной словесности". А. Д. Седельников сближал "Повесть" со сказаниями о Соломоне, где также "сюжет делится на эпизоды, имеющие каждый самодовлеющее анекдотическое значение". Характеризуя произведение в "формально-речевом отношении" как "один из старших образцов сказок-отписок, исходивших из посольской среды", А. Д. Седельников вновь определял "Повесть о Дракуле" с точки зрения жанра как "образец анекдота, новеллы". Н. К. Гудзий в "Истории древней русской литературы" отмечал, что "Повесть о Дракуле" "представляет собой соединение нанизанных один на другой анекдотических случаев из жизни Дракулы". Подобного мнения придерживался И. П. Еремин, писавший о произведении как о "небольшой новелле, состоящей из серии эпизодов, имеющих каждый самодовлеющее значение". На анекдотическую доминанту жанра "Повести" указывал Я. С. Лурье. По мнению исследователя, произведение представляет собой "ряд анекдотов", или "новеллистический цикл", или "сочетание новелл-анекдотов".
Как установил Я. С. Лурье, "Повесть о Дракуле" уже в конце XV в. существовала в двух редакциях. Вот что писал об этом исследователь: "Полностью сохранившие (в отличие от более поздних списков) текст памятника, включая концовку, Кирилловский и Румянцевский списки по-разному располагают текст, образуя, таким образом, две различные редакции повести (сохранившиеся и в позднейшей традиции)".
Рассмотрим сюжетику "Повести" в Кирилловской редакции. Сюжеты многих историй произведения строятся на противоречии. Так, в истории о турецких послах поведение последних, их "обычай" не обнажать головы перед государем, противоречит принципам дворцового этикета. Дракула в свойственной ему манере разрешает это сюжетное противоречие. "И аз хощу вашего закона потвердити, да крепко стоите", – заявляет он послам и велит "гвоздием малым железным" прибить шляпы к головам несчастных.
Воевода произносит свое весомое слово и воплощает его в дело – но таким образом, что дело по своей сути оказывается противоположным слову. Тем самым поступки Дракулы проявляют, по выражению Я. С. Лурье, "второй, зловещий" смысл сказанного. В этих поступках просвечивает парадоксальная ирония героя. Это не обычная ирония слова по отношению к делу, к действительности, а ирония дела по отношению к сказанному слову. Дракула ироничен в своих поступках.
Парадоксально и самое дело, действия Дракулы, поскольку непомерно велика жестокость, сопровождающая его поступки. Автор произведения нашел удачный эпитет, отражающий и особенную иронию, и особенную жестокость героя: Дракула в "Повести" – "зломудрый".
Сам воевода, в свою очередь, образ тоже парадоксальный, совмещающий в себе несовместимые черты: яростное стремление к справедливости и исключительную в своей несправедливости жестокость. О несовместимых чертах героя писал Я. С. Лурье.
В историях о нищих и "службе" Дракулы турецкому царю герой вновь неожиданно "опрокидывает" поступком свои слова. Истории о находчивом после, о странствующих монахах, о зарубленном приставе показывают парадоксальность суждений воеводы.
В случае с послом Дракула неправомерно с точки зрения здравого смысла переносит вину в смерти казненных им "малоумных" послов с себя на другого: "Не аз повинен твоей смерти – иль государь твой, иль ты сам. Аще государь твой, ведая тебя малоумна и ненаучена, послал тя есть ко мне, государь твой убил тя есть; аще ли сам дерзнул еси, не научився, то сам убил еси себя".
В истории с приставом Дракула казнит не "злодея", спрятавшегося в его доме, а представителя власти, поймавшего разбойника без ведома хозяина. "Он сам себя убил, – заявляет воевода, – находя разбойническы на дом великого государя, всяк так погибнет".
На необычном, нехарактерном событии построена и история о купце. Необычно честен купец, возвращающий подложенные ему деньги; необычно ведет себя Дракула, подкладывающий эти деньги; и необычен исход эпизода, раскрывающий смысл поступка воеводы. "Купец же въстав, и обрете злато, и прочет единою и дващи, обреташесь един лишний златой, и шед к Дракуле, глагола: "Государю, обретох злато, и се есть един златой не мой, лишний". Тогда же приведоша и татя оного и с златом. И глагола купцу: "Иди с миром; аще бы ми еси не поведал злато, готов бых и тебе с сим татем на кол посадити"". Доминирующее значение здесь приобретает мотив испытания, на наличие которого в "Повести" указывал Я. С. Лурье.
Ряд историй "Повести" служит иллюстрацией исключительной жестокости героя. Их можно разделить на два вида. В одних жестокость воеводы, на первый взгляд, мотивирована его стремлением установить справедливость, однако немотивированной является непомерность этой жестокости, – непомерность, отрицающая самый принцип справедливости. Таковы эпизоды о ленивой крестьянке, о наказаниях за прелюбодеяния, о воинах, раненных в бою с турками. Напротив, эпизод, повествующий об истязании Дракулой животных, показывает уже ничем не мотивированную и потому абсурдную жестокость героя "Повести". История о "посеченных" мастерах также отклоняется от общей тенденции "Повести" изображать воеводу как парадоксалиста: Дракула здесь выступает в роли заурядного злодея.
В контексте историй о жестокости воеводы прочитывается и рассказ о золотой чаше у колодца, показывающий своим необычным, нехарактерным исходом ("никто же не смеаше ту чару взяти") необыкновенную действенность воли и власти Дракулы.