Я стара мужа потешила, -
На осинушку повесила,
На осинушку на горькую,
На шипицу на колючую,
На крапивушку жгучую(Шейн, № 888).
Совокупность компонентов одной и той же парадигмы, способствующая возникновению "алогизма", служит эффективным средством передачи эмоционального содержания песни.
На семантике каждого отдельного слова лежит отблеск всей парадигмы, обобщённое значение всех компонентов парадигмы явственно присутствует в семантической структуре каждого отдельного компонента. Отсюда лёгкость замены любого компонента парадигмы, отсюда тот тотальный синонимизм, который присущ фольклорному тексту. Тематическая близость слов одной части речи – вполне достаточное условие их взаимозаменяемости. В фольклорных текстах мы встречаем довольно частые примеры типа:
Лучина, лучинушка берёзовая,
Берёзовая поёрзывала,
Осиновая поскрипывала;
А что же ты, лучинушка,
Не жарко горишь?(Кир. II, 2, № 1654)
или:
Вечер меня, младеньку, сговорили,
За того ли за майора полкового,
За солдата рядового, отставного(Кир. II, 2, № 1950).
Алогизмы эти, точнее квазиалогизмы, – яркое проявление широкой парадигматической природы опорных слов в устно-поэтическом тексте.
Необычайно широкая парадигматика слова в фольклорном тексте объясняется К.В. Чистовым как проявление свойственного народной духовной культуре принципа эквивалентности. "Термин "эквивалентность" не синонимичен слову "повтор". Эквивалентность – это сопоставление и уравнивание различных в каком-то смысле единиц текста. Например, постановка в сходную ритмическую позицию, звуковое сопоставление, морфологическое или синтаксическое "выравнивание" разнокоренных слов или, наоборот, расподобление слов, лексически родственных. "Эквивалентность" предполагает изоморфность на каком-то уровне и расподобление на других уровнях" [Чистов 1978: 310-311].
Парадигматика фольклорного слова – явление не специфически народно-песенное, а более широкое. И.А. Оссовецкий на материале рязанских говоров показал, что возобладание парадигматического значения над частными значениями компонентов парадигмы встречается и в народных говорах. В этих случаях частное значение бледнеет, становится диффузным и начинает мигрировать по компонентам парадигмы, часто вытесняя собственные исконные значения. Например, в одном из рязанских говоров более общее парадигматическое значение "неродной ребенок" реализуется в "алогичных" частных примерах падчерок "пасынок" и пасынка "падчерица". В говоре д. Деулино (тоже рязанском) парадигматическое значение "высшая степень качества" реализуется в причастиях-прилагательных с отрицанием не– и постпозицией: ненаказанный, неугасимый, непривидный, несосветный и др. Парадигматическое значение настолько подавляет частное значение, что возникают словосочетания типа трава неугасимая – "хорошая, густая трава", дождь неугасимый – "сильный дождь" и проч. Эти словосочетания входят в норму говора [Оссовецкий 1982: 38]. Парадигматизм опорных слов песенных текстов обеспечивает предельный лаконизм языковых средств, свободу лексического варьирования, гибкость по отношению к любому диалекту (имеем в виду восприимчивость), возможность изменений и совершенствования, способность входить в тексты с различными ритмико-вокально-музыкальными характеристиками.
Парадигматизм и семантическое своеобразие фольклорного слова
Соединение в слове видового и родового значения, функционирование этого слова в качестве представителя определённой лексико-тематической парадигмы вполне естественно приводят к подвижности (неустойчивости) семантики, а также к расширению семантической структуры ключевых фольклорных слов, что обусловливает появление необычных сочетаний. Например, частое в фольклоре существительное трава мы можем встретить в таком узком контексте:
Что во этом во садочке растёт трава липа
(Печора, № 244)
или:
Растёт трава мать калина
(Соб. 5, № 46).
Напомним определение существительного трава из словаря В.И. Даля: "Всякое однолетнее растенье, или растенье без лесины, у которого стебель к зиме вянет, а весною от корня идёт новый; сорное, дикое растенье, мельче куста; всякое былие, зябь, однолетнее прозябенье, злак и зелье" [Даль 1984: 4: 424].
– Дак сходи, кума, в огород,
Сорви траву-морковку(РФЛ, № 344);
Что повадилась Варюша в ярово поле гулять,
Ярову траву щипать.
Она первый сноп нажала, – не видала никого(Соб. 4, № 566).
Широкое значение в устно-поэтическом творчестве имеет и слово лист.
Журавль-птица похаживала,
Шелковую лист-травушку пощипывала(Кир. II, 2, № 2094);
Цвела, цвела черёмуха Белым листом
(РФЛ, № 273).
В народно-песенном тексте существительное лист совмещает семантические признаки растительного и бумажного листа. Весьма распространена фольклорная ситуация, когда срывают лист и пишут письмо.
Сорву с травоньки листочек,
Я лавровый, дорогой,
Я начну письмо писать(Соб. 5, № 740);
Сорву, млада, кленов лист,
Спишу, млада, грамоту
По белому бархату,
Пошлю, млада, к батюшке(Соб. 2, № 17).
Гербовый листок легко может превратиться в вербовый. Ср.:
Я на тонку бумажку – на гербовый на листок
(Соб. 5, № 525);
Я на камушку срисую, на бумажку распишу,
Я на той ли на бумажке – на вербовом на листу(Соб. 5, № 518).
О связи древесного листа и слова см.: [Потебня 1914: 144].
Функциональное удвоение смысла слова лист приводит к усложнению семантической структуры определения к нему – бумажный:
Не белая берёза к земле клонится,
Не бумажные листочки расстилаются,
Сын ко матери приклоняется(Кир. 1, № 11);
Речушка разольется,
Кореньицы вымоет,
Вершинушку высушит,
Подмочет бумажный лист…(Поэзия крестьянских праздников, № 559);
На ветвях листья бумажны.
(Сибирь, № 144);
Загуляла я к вам, красна девица,
Во цветочках во лазоревых,
Во листочках во гумажны…(Сибирь, № 295);
На тебе ли берёзыньке
Всё листья бумаженныя…(Кир. II, 1, № 1572);
Те леса прекрасные казалися мне,
Бумажные листики стлались по земле,
Шелковая травушка сплетала мой след(Кир. II, 2, № 2129).
Прилагательное получает приставку качественности раз-:
Уж и рада бы добровушка не шумела,
Шумят-то, гремят разбумажные мои листочки(Кир. 1, № 328).
Эпитет бумажный относится не только к существительному лист, но и к словам, обозначающим другие части дерева (ветви, кисти):
Со кореню берёза сволевата,
К вершонушки кудревата,
Бумажными кисточками щеголевата(Кир. II, 2, № 2377).
Даже на ёлке ветви бумажные:
Ты ёлушка, моя ёлушка,
Ёлка зеленая!
Да все ль у тебя ветъицы,
Да все ль у тебя бумажная?(Кир. 1, № 193)
Бумажным может быть тело человека:
У ней тело бумажное, кость лебединая
(Шейн, № 1749; 1750, 1751).
Толкование эпитета бумажный как "белый" или "слабый" нам кажется несколько поспешным. Обратим внимание на определения, занимающие эквивалентные, симметричные позиции, ибо смысл фольклорного слова по-настоящему проявляется только в связи с другими словами. Сопоставление бумажного с лебединым в одном из предшествующих примеров, а лебединый в народной лирике всегда знак высокой оценки, заставляет думать, что первый эпитет тоже выступает в качестве знака оценки. Устойчиво сопоставление бумажный с определением хрустальный, тоже эпитетом оценочным:
Сучки-веточки на старом дубу хрустальный,
А листоченьки на сыром дубу бумажные(Соб. 1, № 492);
Веточки у дуба – чистые хрустальные:
Листочки у дуба – белые бумажные(Соб. 1, № 493).
Особенно заметна оценочность эпитета в примерах: