А они ведь все с оружием ездят, – местные силы самообороны вроде. Но бояться не нужно. Директор здешний их всех в кулаке держит. Так что, если пристанут, можно просто послать подальше. Директор – очень забавный человек, с наполеоновскими замашками. Вы с ним завтра увидитесь, он всех новоприбывших к себе приглашает. А погода просто изумительная. Ясно, сухо, снежком чуть пометет или покаплет, да и то ночью, а снег поутру испарится весь под солнцем. Вы видели? Обязательно посмотрите. Снег не тает, а исчезает прямо на глазах, будто его кто-то невидимый поедает. … Как вы, начали рисовать?
– Вы знаете, нет, – смущенно ответил Юс. – Может, здесь начну. Столько новых впечатлений. Как губка, впитываю их. Раз только карандаш в руки взял.
– А, знаю такое, – закивала Оля, соглашаясь. – Со мной тоже так. Здесь разве только наброски делаю. А по ним работаю уже дома.
В дверях появился Шавер. Высмотрев среди сидящих за столом Юса, махнул рукой. Юс, извинившись, встал, прошел к выходу.
– Тут спрашивают, – сказал Шавер, – где тебе место: в домике или в палатке, или свою будешь ставить.
– А вы где?
– Мы… нашли нам место, – ответил Шавер. Он был без оружия, и ножны на его поясе пустовали.
– Как наш план? – начал было Юс, но заметил в сумраке за Шавером темный силуэт и докончил: – Мы же собирались чуть свет ехать?
– Поедем, – усмехнувшись, сказал Шавер. – Поедем-полетим. Все свои, хорошие седоки-едоки, все добрые, хорошие, поедем!
– Пойдемте, покажем вашу комнату, – сказали из сумрака.
– Ага, – сказал Юс задумчиво. Когда он ушел, лопоухий Леха сказал:
– Вроде нормальный парень. Тогда показалось, мудак мудаком. А сейчас нормальный. Загорел, по-веселел, даже вроде в плечах раздался.
– Еще раз ботинком захотел по пысе? – спросил парень с банданой.
– Володя, Леша, не ссорьтесь, – сказала Оля.
– Мы не ссоримся. – Володя поправил жирным пальцем сползшие на нос очки. – Только если он еще будет вякать, получит по пысе.
– Володя, прекрати, – сказала Оля. – Человек знакомого встретил, обрадовался, только и всего.
– Ох, люблю я эти случайные знакомства в поездах, – заметил Леха, отодвигаясь на всякий случай подальше.
– Ольча, ты с нами завтра идешь? – спросил Володя.
– Нет. Пойду на Луковую поляну, поработаю.
– Тогда до послезавтра, – Володя встал из-за стола.
– Сколько крови, сколько песен за прелестных льется да-а-ам, – пропел ему вслед Леха.
– Прекрати, – сказала Оля, – вы оба как дети.
– Прижми же, о несравненная панна, меня к своей сладкой груди! Можно даже к обеим сразу.
– Ты сейчас миской по зубам получишь!
– Все меня грозятся физически оскорбить, все! Никто не поймет тонкой души поэта!
– Лайдак ты и халтурщик, а не поэт. И трепло зубоскальствующее.
– Трепло, – безмятежно согласился Леха, – а вот Володя тебя всерьез приревновал. Ты смотри, а то он морду бить твоему художнику полезет.
Оля ничего не ответила.
Несмотря на усталость, спалось плохо. Юс ворочался с боку на бок на удивительно неудобной кушетке. За тонкими деревянными стенами свистел ветер. Уныло, надрывно. Будто кричал от боли. Сквозь занавеску сочился свет. Луна. Такая крупная, холодная, яркая. Будто стекло с изморозью. Юс встал и вышел наружу. Ледяной ветер резанул как ножом. Все небо – в огромных звездах, ярких до боли в глазах даже рядом с луной. Светло. Он дошел до туалета, помочился, повозился окоченевшими пальцами с пуговицей ширинки. Как зимой – пальцы не слушаются. Юс подышал на пальцы, размял. Наконец смог застегнуться. Прошел немного по лагерю. Внизу, в долине, вязко растеклась темнота. А у ворот висел фонарь, и в его качающемся свете различался сгорбленный, бесформенный силуэт. Кто-то завернутый в толстую доху. За спиной черная черточка – винтовочный ствол.