Системность мышления Сармьенто хорошо понял один из первых критиков "Факундо", унитарий Валентин Альсина, впоследствии, при Сармьенто-президенте – вице-президент Аргентинской Республики, написавший по просьбе автора критический отзыв на его сочинение. Являя собой тип педанта, который отвергал Сармьенто, Валентин Альсина воспринял "Факундо" как историческое сочинение и упрекал автора за искажения, за предпочтение дедуктивного, "синтетического" метода индуктивному, аналитическому, предполагающему исследование фактов, а уж потом создание теории. Альсина принял за слабость Сармьенто то, что было его силой. "В Вашем сочинении, – писал он, – много поэзии… Но ведь Вы не ставили перед собой задачу написать роман или эпопею…". Действительно, это не входило в намерения Сармьенто, но он поставил перед собой цель эпопеи и романа – дать через биографию "великого" человека всеобъемлющее объяснение действительности, истории, т. е. воссоздание ее. Задача была художественной по сути, требующей эпической полноты и завершенности. Чтобы создать систему, он был вынужден искажать факты, преувеличивать их. В связи с этим Альсина возмущается: Сармьенто пишет, что гаучо помнит, как выглядит каждый из коней, пасущихся в десяти тысячах поместий, разбросанных по пампе: как может такое быть! Здесь преувеличение! И таких примеров много! Во втором издании книги Сармьенто исправил неточности, но отказался править искажения и преувеличения. Десять тысяч поместий он поправил на тысячу – как будто от этого что-то менялось! Сармьенто знал, что секрет книги, ее сила именно в художественном искажении и, если заменить образы на факты, как того хотел Альсина, она погибнет как целое.
У Сармьенто в системе связей факт – обобщение, рациональное – чувственное, логическое – интуитивное, нехудожественное – художественное второй ряд – инстанция, придающая мысли целостность, убедительность и доказательность. Сармьенто не ищет примеров, чтобы подтвердить свой тезис, как обычный историк; нет, он любую идею интуитивно преобразует в образ. Первотолчок – рациональная идея – облекается в художественную плоть. Не случайно главная цель Сармьенто – "великий" злодей Росас, олицетворяющий всю систему, – находится на заднем плане, а на первом плане – Факундо, чей образ художественно символизирует "варварский" мир. Факундо – высшее воплощение "варварства" и самое большое преувеличение и искажение в книге, поясняющее Росаса и придающее его фигуре окончательную цельность. Абстракция у Сармьенто художественно воплощается во всем: от идеи аргентинского "способа существования", от положений о специфике аргентинской географии, природы и аргентинского этноса, от идеи современной истории как борьбы "варварства" и "цивилизации" до этнографических сведений об обычаях, быте, одежде.
Иными словами, философско-историческая концепция Сармьенто находит окончательное воплощение лишь в образе. И гармоническое слияние рационального и художественного планов есть отражение личности Сармьенто, в котором сочетались мыслитель и художник, и следствие органического родства его философского и художественного методов. Чтобы доказать свою правоту, Сармьенто создал теорию, позднее названную позитивизмом; следуя логике позитивистского научного метода исследования действительности, он наметил основы художественного метода натурализма и пошел дальше, к тому, что уже в XX в. в рамках "философии жизни" стало известно в художественном творчестве как "почвенничество".
Неизвестно, читал ли он работы Огюста Конта, эволюционировавшего к позитивизму, но вполне очевидна его самостоятельность. Для исследования национальной действительности он использовал все возможности идейно-философского комплекса знаний, предоставленного Просвещением, романтизмом, культур-философией рубежа XVIII–XIX вв. – до того предела, за которым формируются уже теоретические основы позитивизма. В основе "практического" (т. е. нетеоретического) позитивизма Сармьенто – триада, впоследствии ставшая основой теории И. Тэна, – "раса, среда, момент". И в "Факундо" Сармьенто не раз высказывался о том, что корни и истоки "способа существования" аргентинской нации нужно искать прежде всего в "почве" (suelo). Ее состав определяется взаимодействием факторов: природно-географических и расово-этнических, детерминирующих национальный тип человека, его образ жизни, быт, уклад, трудовые навыки, особенности психологии, тип социального поведения и отношений, общественной организации, наконец, саму историю этого общественного организма. В свете идеала цивилизованного общества Сармьенто открылась картина аргентинского "варварского" общества, основа которого – гаучо-метис. Он – плод встречи пришельцев-испанцев с дикой природой и индейцами – обитателями пампы. В представлении Сармьенто, гаучо "не работает", он лишь "потребляет" природу как не отделившееся от нее "естественное" существо, она дает ему мясо, кожи, одежду. Вдохновляясь примером западноевропейского и североамериканского буржуазного прогресса и нормой человека-производителя (homo faber), Сармьенто абсолютизировал различия между докапиталистическим и капиталистическим способами производства и характерными для них социальными типами людей и возложил вину за это различие на "почву" и порождаемого ею человека. С одной стороны, прогресс, разум, труд, культура, гражданское общество, законность, парламент, с другой – застой, инстинкт, иррациональность, индивидуализм, произвол, каудильизм, косность, тирания. И так до глубинных основ, до национальной психологии, характера, типа поведения в быту, в обществе, на арене истории. Дикая пампа, дикари пампы – индейцы и их собратья – гаучо, дикие звери, полудикий скот, привычка к забою скота, приучающая к крови, культ ножа, хладнокровное и равнодушное насилие, террор сильной личности, терроризм как норма общественной жизни.
С Сармьенто спорили Хуан Баутиста Альберди, поэт Хосе Эрнандес и другие. Альберди, оспаривая антиномию "варварство – цивилизация", писал: "Такое разделение фальшиво, более того, оно клеветническое… Называть варварами аргентинцев, которые живут и трудятся в сельской местности и чьи корни, религия и язык европейского, греко-латинского происхождения, значит абсурдно искажать суть дела". Но мифологизация имела убеждающую силу художественности. Каждое положение теории Сармьенто обосновано конкретными образами – от быта до высших структур общества, во главе которого стоял самый, по его словам, ловкий гаучо-наездник Росас; он узаконил "животную жестокость и террористический дух", превратил "жестокие инстинкты невежественных масс в систему" и олицетворил собой "формулу" существования целого народа.
Сармьенто назвал Росаса тигром в одном из первых чилийских очерков, но казавшееся тогда расхожим и случайным сравнение (не человек, а зверь) теперь замыкало всю теорию Сармьенто и венчало мир аргентинского "варварства". Факундо предстал в образе тигра как яркое воплощение инстинктов масс, возведенных Росасом в систему. Глава V "Жизнь Хуана Факундо Кироги" начинается с ключевого эпизода: встреча и противоборство Факундо с двойником – тигром, вернее – американским ягуаром, как и он, порождением аргентинской "почвы". Они и враги, и собратья. И далее автор завершает операцию мифологизирования реальности: "Таков человек в начале рода человеческого, и так проявляется он на обширных просторах Аргентинской Республики. Факундо – это воплощение примитивного варварства; он не терпел никакого подчинения; его ярость была яростью зверя; грива черных курчавых волос падала ему на лоб и на глаза, свисая длинными космами, подобно змеям на голове горгоны Медузы; голос его был хриплый, а взгляды ранили, как кинжал…". Грива, рычащий голос, ярость зверя… ягуар… и разгаданный Сфинкс: человек-ягуар.
Когда он становится общественным деятелем, то превращает историю в масштабное продолжение своего необузданного характера, внося в нее черты неуправляемой животной стихии. Абсолютная слиянность всех начал (расово-этнических, географических, природных, исторических, бытовых), при которой природа и общество, взаимоотражаясь, являют собой полное единство, – в этом сила и глубинная сущность книги Сармьенто. Писатель мифологизировал истоки человеческого типа, олицетворением которого он сделал Факундо, но сам образ человека и творимой им истории обладал неопровержимой убедительностью. Мифообраз "без зазоров" облек скелет, как плоть, покрыл собой гомункулуса, выращенного в теоретической реторте. Философия превратилась в поэзию, а трактат – в эпос.