Часто отмечалось, что эту антиномию Сармьенто почерпнул из творчества Фенимора Купера, действие романов которого происходит на американском "фронтире", где идет борьба англосаксов с индейцами. Но Ф. Купер повлиял скорее на конкретное изображение сценария действия: пампа, опасности, "дикари". Идею "варварского" состояния аргентинской нации сформулировал Э. Эчеверриа, в частности в "Социалистическом учении", где говорилось об "эмбриональном периоде" культуры. Но у Сармьенто эта антиномия обрела широкий размах, корни ее в культурфилософской мысли Просвещения (прежде всего, Монтескьё), в обширной французской литературе XVIII в. о путешествиях в страны "дикарей" и "варваров" и одновременно в испанской и испаноамериканской культуре колониального периода вплоть до XVI в., когда происходят открытие и конкиста Америки.
В XVI в. вспыхнула первая полемика о Новом Свете и его населении – идее "варварства" индейцев противостояли гуманисты во главе с Б. де Лас Касасом. Вторая полемика о сущности Нового Света и его населения, уже не только индейцев, но метисов и креолов, продлилась со во второй половины XVIII в. до начала Войны за независимость. В этом туре полемики идеям о "варварстве" населения Нового Света противостояло уже самосознание испаноамериканцев. Сармьенто в статье "О колониальной системе испанцев" вспомнил эти споры и присоединился к тем, кто считает индейцев "варварами", враждебными Цивилизации. Это прямо противоположно филоиндейским настроениям поколения Майской революции, поколения утопистов. Только теперь понятие "варварство" охватывает и испанцев, отсталый и "варварский" народ Европы. Короче, Сармьенто связал старинную концепцию "варварство – цивилизация" с современными идеями о воздействии расово-этнического и природного начала на сущность человека, народа и превратил ее в метод системного мироосмысления с позиций идеала европейско-буржуазного прогресса.
Жанр, в котором Сармьенто смог реализоваться как личность, трибун и пророк, он нашел в биографии, позволившей ему воплотить идею индивидуальности нации через судьбы "великих" людей. "Биография человека, который сыграл великую роль в свою эпоху и в жизни страны, – это резюме современной ему истории, освещенное живыми красками, отражающими национальные обычаи и привычки, господствующие идеи, тенденции развития цивилизации и то особое направление, что способен придать великий человек всему обществу", – писал он в 1842 г. в очерке "О биографиях". Но интерес Сармьенто к биографии понятен лишь в свете личностного отношения его к этому жанру. Не обладай он неистовым персонализмом, мощно выраженной индивидуальностью, не осмысли он столь страстно свою судьбу, он не обратился бы к этой форме. Ведь, в сущности, всю жизнь он писал биографии и автобиографии. И сколь символично то, что в автобиографических "Воспоминаниях о провинции" среди первых прочитанных им книг он назвал биографии Цицерона и Франклина – великого оратора, реформатора, пророка, строителя новой нации. Сармьенто "чувствовал себя Франклином", мечтал быть им, судьей истории и политиком, у которого вслед за словом – действие.
Таков и "Факундо", построенный как страстная речь на форуме истории, призванная внушить аудитории, которой является вся страна, весь народ, весь мир, необходимость иного порядка и повести слушателей за собой к воплощению этого порядка. "Факундо" – трижды биографическая книга, содержащая биографии не только Факундо Кироги и Росаса, но и Сармьенто. Авторское "я" занимает в ней не меньшее место, чем все, что находится вне "я". И хотя речь в основном не о конкретных событиях жизни автора, а об его взглядах, убеждениях и программе, он находится в постоянном взаимодействии со своими героями. Отношение Сармьенто к Факундо Кироге и особенно к Росасу столь глубоко лично и напряженно, что не выглядит странным суждение М. де Унамуно: "Герои, которых описывают крупные историки, – это одновременно и автобиографические герои… О, как любил Сармьенто тирана Росаса! Он завладел его обликом, сделался им самим!" Так это или нет, но лишь вместе биографии Кироги, Росаса и Сармьенто образуют полную биографию Аргентины периода, когда в муках истории рождалась молодая нация.
Сначала Сармьенто планировал биографию Франклина, видимо, у него была просветительская идея создать образ великого человека. Но потом идея биографии слилась с размышлениями об истории. В 1843 г. в рецензии на спектакль "Кромвель", используя уже свою терминологию, он писал, что все революции с необходимостью выдвигают "центрового человека" как "общий знаменатель". Он изучил биографии "центровых людей": Наполеона, Кромвеля, Вашингтона, Франклина и, конечно, "Сравнительные жизнеописания" Плутарха, который, видимо, и сыграл особую роль, дав ему образец не добродетельной, а аморальной биографии.
Так, Сармьенто подошел к главной цели – Росас и его система как воплощение аргентинского "способа существования". О намерении написать биографию Факундо он упомянул впервые в 1844 г., а в 1845 г., словно пробуя силы, написал "Биографические заметки. Жизнеописание генерала-инока Феликса Альдао" – о соратнике Факундо Кироги, прославившемся особым садизмом и жестокостью. Но особенность книги о Факундо – в том, что прямым лучом освещен не Росас, на переднем плане едва ли не бестиальное существо – тигр Факундо; на заднем – главный хищник; и все невероятное о Факундо невольно переносится на Росаса.
"Факундо" появился как ответ Сармьенто на конкретные шаги Росаса. В Сантьяго прибыл посол Росаса – Бальдомеро Гарсиа и потребовал от чилийцев утихомирить аргентинских эмигрантов, особенно Сармьенто. Возможно, речь шла о его выдаче. И Сармьенто в кратчайшие сроки, весной – летом 1845 г., написал давно выношенную книгу, опубликовал ее по главам в своей газете "Прогресо" и тут же выпустил отдельным изданием.
"Странная книга без головы и ног, настоящий кусок скалы, которым швыряют в голову титана", – так говорил он о "Факундо" впоследствии. Это слово-действие, предшествующее действию с минимальным зазором времени. Что первично в "Факундо"? Вероятно, все-таки – ораторский жест, манера парламентского выступления, соотносящиеся с манерой проповедника, чьими устами говорит история. Это устное слово, будто поневоле ставшее письменным. Аргентинский исследователь Э. Брисуэла Айбар отметил устные истоки книги: "Целые фрагменты "Факундо" не обретут полного смысла, если не прочитать их вслух, ибо текст обладает всеми качествами ораторской речи". С устными истоками слова Сармьенто связана его творческая манера: он любил диктовать, наговаривать.
Приемы парламентского выступления и исторического пророчества – важный жанрообразующий источник и, пожалуй, широкая "рамка", охватывающая систему композиционно-выразительных средств книги. Первая строка "Введения" – "Страшная тень Факундо, я вызываю тебя…" Заклинающая интонация шамана и ораторская фигура – сливающиеся воедино лики Сармьенто: политик-аналитик и пророк, прозревающий будущее. Но это лишь изначальный импульс, общее обрамление. Как нельзя понять "Факундо", не учитывая его устный источник, так же нельзя оценить его, не помня о том, что слово, сохраняя прообраз импровизационной устности, строится по законам письменной литературы.
Образ автора, объединяемый позицией оратора-пророка, множится именно на то число авторских масок, которое предполагает его цель: анализ-разгадка "способа существования аргентинского народа". Как отметил Э. Брисуэла Айбар, начальная фраза "Введения" "Факундо" – это парафраз первой фразы книги Вольнея "Руины Пальмиры", но, по сути, вся книга Сармьенто – сплошные парафразы образов, методов и стилей различных философов, писателей, мыслителей. Здесь угадывается маска Токвиля, там – Кузена, в другом месте – Фенимора Купера или Вальтера Скотта, там – реминисценции из Вико, Шекспира, Гумбольдта, Гизо, Гюго, Плутарха или Саллюстия. За каждым из авторских обликов скрываются соответствующие идейные, жанровые и стилевые пласты исторического труда, эпической драмы, философского эссе, романа, биографической хроники, политического трактата, программного документа. Но все они сплавлены воедино, в новое качество, в новое "корневое" слово, возникающее из самой стихии истории. Не оперный маскарад, а истинное творчество, рождающееся из страсти, боли, борьбы.
Как и Росас, Сармьенто был "центровым человеком". Росас держал на своих плечах один порядок, Сармьенто противопоставил ему другой, равновеликий и всеобъемлющий. Отыскивая ответ на все сразу, хаосу тайны он противопоставил разгадку национального мира во всей его целостности, от корневых, бытийственных основ до высших общественных структур.